– Вы правы, сэр. У нас имеется все, что нужно, и только самое лучшее.
– К примеру, мы даем уроки гимнастики, – поддержала старшую сестру итальянка, – однако опасных упражнений избегаем.
– Надеюсь всей душой. Вы и есть преподаватель гимнастики?
Вопрос заставил сестер от души рассмеяться. Дожидаясь, пока у них пройдет приступ смеха, джентльмен вновь окинул взглядом свою дочь, а затем заявил, что она сильно вытянулась.
– Да, однако, на мой взгляд, время бурного роста завершилось. Ваша дочь будет девушкой невысокой, – пояснила француженка.
– Что ж, не страшно; женщина должна быть подобна книге, а лучшая из них – не обязательно самая длинная. Впрочем, – хмыкнул джентльмен, – не знаю, с чего бы вдруг моей девочке остаться низкорослой.
Сестра лишь пожала плечами, словно давая понять: нам не дано прозреть божий промысел.
– Здоровья она отменного, вот что самое главное.
– И верно – выглядит она прекрасно. – Джентльмен вновь задержал на дочери долгий взгляд и спросил по-французски: – Что тебя заинтересовало в саду?
– Там столько цветов… – нежным голоском отозвалась девочка с тем же прекрасным выговором, что у отца.
– Верно, однако не все из них заслуживают внимания. Ничего; уж какие есть. Ступай, нарви букетов для ces dames [13].
Девочка обернулась к нему с радостной улыбкой.
– Правда можно?
– Я ведь разрешил, – улыбнулся в ответ отец, однако дочь бросила вопросительный взгляд на старшую из сестер.
– Ma mere [14], можно?
– Слушайтесь отца, дитя мое, – отозвалась та, снова зардевшись.
Удовлетворенная девочка спустилась по ступеням и пропала из вида.
– Похоже, вы своих воспитанниц не слишком балуете, – усмехнулся джентльмен.
– Мы ничего не запрещаем и все же настаиваем, чтобы они каждый раз просили дозволения – такие у нас порядки.
– Разумеется, я не спорю с вашей методой – не сомневаюсь, она превосходна. Верю в нее всем сердцем, оттого и отправил дочь в вашу обитель. Любопытно, что из нее можно вылепить.
– Без веры никак нельзя, – мягко подтвердила сестра, глянув на собеседника сквозь стекла очков.
– Что ж, моя вера вознаграждена. Расскажите, что вам удалось сделать?
– Добрую христианку, месье, – на миг опустив глаза, ответствовала монахиня.
Джентльмен также уперся взглядом в пол, хотя наверняка по иной причине.
– Понимаю. Но это ведь не все?
Теперь он неотрывно наблюдал за сестрою, вероятно полагая, что та отделается банальной фразой – ничего, мол, более и не требуется. Вопреки ожиданиям, при всей своей видимой простоте монахиня столь расхожим ответом не ограничилась.
– Ваша дочь – очаровательная юная леди, настоящая маленькая женщина. Она непременно будет вас радовать.
– На мой взгляд, Пэнси – девочка славная. Славная и хорошенькая.
– Она идеальна. Мы не нашли в ней пороков.
– У нее никогда их и не было, даже в детстве. Рад, что и в обители она недостатков не приобрела.
– Мы ее очень любим, – с достоинством сказала француженка. – Что до недостатков – как обитель может дать подопечной то, чего у нас нет? Le couvent n’est pas comme le monde, monsieur [15]. Можно сказать, что Пэнси – и наша дочь тоже. Она ведь воспитывается в монастыре с младых ногтей.
– Из тех, кто от нас уйдет в этом году, мы более всего будем сожалеть о вашей дочери, – почтительно пробормотала младшая из сестер.
– О да, мы еще долго будем ее вспоминать, – подтвердила другая, – и приводить в пример новым воспитанницам.
Добрая сестра сделала вид, что следует протереть вдруг запотевшие стекла очков, а ее спутница, покопавшись в складках одеяния, извлекла платочек из суровой ткани.
– Насчет ухода Пэнси я еще никакого решения не принял, – быстро возразил джентльмен.
Вряд ли на него произвели впечатление слезы монахини; скорее ему хотелось сказать нечто приличествующее моменту.
– Мы были бы только рады… Пятнадцать лет – слишком юный возраст, чтобы покидать обитель.
– О, – живо воскликнул джентльмен, – будь на то моя воля, Пэнси осталась бы у вас как можно дольше.
– Ах, месье, – с улыбкой поднялась со стула старшая сестра, – ваша дочь – прекрасная девочка, и все же она создана для мирской жизни. Le monde y gagnera [16].
– Ежели дать всем добрым людям прибежище в монастырях, как продолжит существовать мир? – мягко поддержала свою спутницу вторая монахиня, также поднявшись.
Вероятно, высказывание молодой итальянки показалось старшей сестре слишком смелым, и она быстро сгладила наметившуюся неловкость:
– К счастью, добрые люди есть везде.
– Боюсь, ежели вы уйдете, в нашем доме двумя хорошими людьми станет меньше, – галантно отозвался джентльмен.
Сестры не нашли должного ответа на остроумную реплику и лишь переглянулись между собою с легким неодобрением во взорах. Впрочем, положение спасла девочка, вернувшаяся с двумя большими букетами роз – красных и белых.
– Выбор за вами, mamman Катрин, – предложила она. – Все розы хорошие, только цвет разный, mamman Жюстин. В красном букете их ровно столько же, сколько и в белом.
Монахини снова переглянулись – на сей раз с улыбкой – и заколебались.
– Который возьмете?
– Нет, уступаю выбор вам.
– Тогда мне красные, – промолвила Катрин – та, что в очках. – Они подойдут к моим красным щечкам. Спасибо, дитя мое. Розы будут утешать нас в дороге.
– Ах, до Рима они не доживут! – воскликнула девочка. – Жаль, не могу придумать ничего другого на долгую память…
– Это прекрасный подарок, дитя. Он останется в наших сердцах.
– Почему монахиням нельзя носить красивые вещи? С удовольствием подарила бы вам свои синие бусики…
– Возвращаетесь в Рим сегодня же? – поинтересовался хозяин дома.
– Сегодня, снова поездом. Нас ждут дела.
– Не утомились ли вы?
– Мы никогда не устаем.
– Почти никогда, сестра, – поправила старшую спутницу Жюстин.
– Во всяком случае – не сегодня. Мы прекрасно здесь отдохнули. Que Dieu vows garde, ma fine [17].
Пока сестры обменивались с Пэнси поцелуями, хозяин дома пошел открыть дверь, но, распахнув ее, издал тихое восклицание и замер на месте. Гостиная выходила в переднюю со сводчатым, высоким, словно в часовне, потолком и полами, выложенными красной каменной плиткой, куда с улицы как раз впустили некую леди. Слуга в поношенной ливрее уже вел ее к гостиной, где монахини прощались со своей воспитанницей. Приближающаяся леди не произнесла ни слова, а достойный джентльмен, произведя упомянутый невнятный звук, также замолчал – не поздоровавшись и не предложив ей руку, лишь посторонился, пропуская внутрь. На пороге гостья заколебалась.
– У вас кто-то есть?
– Никого, с кем вам не подобало бы встречаться.
Леди прошла в гостиную, где столкнулась лицом к лицу с двумя монахинями и девочкой; та вела их к дверям, взяв обеих сестер за руки. При виде вошедшей дамы все три встали как вкопанные, и гостья, также остановившись, изучила их внимательным взглядом.
– Ах, мадам Мерль! – после секундного замешательства тихонько воскликнула Пэнси.
Едва заметно вздрогнув, леди тут же пришла в себя и любезно откликнулась:
– Да-да, она самая! Приехала поприветствовать тебя дома.
Мадам Мерль протянула к девочке обе руки, и та прильнула к ней, подставив лоб для поцелуя, который тут же и получила. По-прежнему стоя на месте, мадам улыбнулась сестрам. Те скромно поклонились, однако не позволили себе ни одного любопытного взгляда в сторону величественной блестящей леди, словно принесшей с собою частицу сияния внешнего мира.
– Эти дамы привезли мою дочь, а теперь возвращаются в обитель, – пояснил джентльмен.
– Ах, вы направляетесь в столицу? Я только недавно оттуда. Рим в эту пору чудесен, – заговорила мадам Мерль.
Монахини, не двинувшись с места, спрятали руки в широкие рукава одеяний и заявление восприняли с легкой улыбкой, а хозяин дома осведомился, давно ли достойная леди покинула Рим.
– Она приезжала повидать меня в обитель, – опередила гостью девочка.
– И не единожды, Пэнси, – заметила мадам Мерль. – Разве я не самый большой твой друг в Риме?
– Мне запомнился последний ваш визит, – ушла от ответа Пэнси, – потому что вы посоветовали мне уехать.
– Это правда? – спросил джентльмен.
– Уж и не вспомню. Я говорила Пэнси только то, что ей приятно было бы услышать. А во Флоренции я уже неделю; рассчитывала на ваш визит.
– Непременно появился бы у вас, однако не знал, что вы в городе. Как тут догадаться? Хотя, вероятно, догадаться следовало. Не угодно ли присесть?
Беседовали они меж собой вполголоса, будто стараясь, чтобы никто не подслушал, – скорее по давней привычке, чем из необходимости. Мадам Мерль осмотрелась, выбирая подходящее кресло.
– Вы провожаете сестер? Что ж, не стану вам мешать. Je vous salue, mesdames [18], – добавила она по-французски, словно милостиво отпуская сестер.
– Эта леди – большой друг нашей семьи, вы наверняка не раз видели ее в обители, – пояснил монахиням хозяин дома. – Мы всегда прислушиваемся к ее мнению; мадам Мерль поможет мне решить, следует ли дочери возвратиться к вам по окончании каникул.
– Надеемся, решение будет в нашу пользу, мадам, – отважилась вставить слово старшая из сестер.
– Мистер Осмонд изволит шутить – от меня ничего не зависит, – возразила мадам Мерль, хотя и слегка ироническим тоном. – Не сомневаюсь, что в обители прекрасные наставники, однако друзья маленькой мисс Осмонд ни на минуту не забывают: она предназначена для мирской жизни.
– Именно об этом мы и говорили с месье, – подтвердила сестра Катрин. – К миру мы Пэнси и готовим, – пробормотала она, поглядывая на девочку, которая стояла поодаль, внимательно изучая элегантный наряд мадам Мерль.