Изабелла припомнила, что мадам Мерль рассказывала о своем друге еще в пору их задушевных разговоров в Гарденкорте, и задумалась: какого рода узы связывают эти две возвышенные души? Знакомых у мадам Мерль было немало, и за всяким знакомством, похоже, лежала определенная история; возбудить к ним невольный интерес способна лишь женщина действительно незаурядная. О свойстве отношений с мистером Осмондом достойная дама не проронила ни единого намека: долгая, ничем не омраченная дружба – и точка.
Изабелла заявила, что будет рада встретиться с человеком, многие годы пользующимся доверием мадам Мерль.
– Вам следует свести как можно больше знакомств, – заметила та, – чтобы привыкнуть к разным людям.
– Привыкнуть? – переспросила наша героиня с серьезным видом, который порой истолковывали как недостаток чувства юмора. – О чем вы? Я людей нисколько не боюсь – уж давно к ним приладилась, как повариха к помощникам по кухне.
– Я не то имела в виду: не столько привыкнуть, сколько научиться их слегка презирать. С опытом поймете, что большинство достойно подобного отношения, и начнете выбирать в друзья тех, кто презрения не заслуживает.
В ответе мадам Мерль прозвучала явственная нотка цинизма, которого она обыкновенно себе не позволяла. Как бы там ни было, Изабелла ничуть не встревожилась: она никогда и не предполагала, что, познав мир, проникнешься одним лишь уважением к его обитателям.
Прекрасная Флоренция, в полной мере оправдавшая обещания мадам Мерль, вызывала в нашей героине восхищение. Возможно, самой Изабелле и не под силу было оценить все прелести древнего города, однако у нее имелись достойные проводники в мир его тайн. Она не испытывала недостатка в эстетических впечатлениях, поскольку Ральф находил удовольствие в просвещении нетерпеливой до знаний юной кузины – та возобновила в нем желание служить ей гидом.
Мадам Мерль чаще оставалась дома; сокровища Флоренции она давно изучила, а дел ей хватало и без прогулок по городу. Тем не менее в беседах она с необыкновенной ясностью вспоминала любые подробности – от правого угла огромного полотна Перуджино до расположения рук Святой Елизаветы на соседнем холсте. По поводу особенностей всякого произведения искусства мадам Мерль имела собственное мнение, нередко прямо противоположное взглядам Ральфа, и находчиво, благожелательно отстаивала свои оценки. Изабелла прислушивалась к их полемике, сознавая, что извлечет из нее немало нового; подобных возможностей в Олбани ей не представлялось.
До завтрака, подававшегося по обычаю миссис Тушетт в двенадцать часов, они с Ральфом с удовольствием пользовались ясными утренними часами – подарком майских дней – для прогулок по узким мрачноватым улочкам Флоренции, задерживаясь в прохладной полутьме древних храмов или в кельях под сводчатыми потолками покинутых монастырей. Изабелла посещала художественные галереи и дворцы, разглядывала великие картины и скульптуры, кои знала лишь по картинкам в книгах; предчувствия прекрасного не шли ни в какое сравнение с осязаемым, пусть и не всегда полным знанием. Она с энтузиазмом предавалась свойственным первому визиту в Италию актам духовного преклонения перед древней культурой; ее сердце начинало стучать чаще перед произведениями бессмертных гениев; она разглядывала сквозь слезы сладкого восторга выцветшие фрески и потемневший от времени мрамор.
Возвращаясь в просторный двор при внушительном старом доме, испытывала не меньше радости, чем от самого похода: миссис Тушетт много лет назад поселилась в историческом здании с прохладными залами, высокими потолками, резными балками и роскошными фресками шестнадцатого века, смотревшими сверху вниз на современную обстановку – продукт эпохи рекламы. Палаццо, само название которого напоминало о средневековых междоусобицах, выходило фасадом на узенькую улицу, отчего в доме всегда царила полутьма, зато арендную плату миссис Тушетт платила невысокую. К тому же во дворе играл яркими красками сад, казавшийся таким же нетронутым на протяжении столетий, как и сама архитектура дворца, и зелень его очищала воздух в доме, наполняя его благоуханием. Жить в подобном месте, по мнению Изабеллы, было все равно что постоянно прижимать к уху морскую раковину и слушать тихий, будоражащий воображение рокот вечности.
Гилберт Осмонд прибыл с визитом к мадам Мерль, и та не замедлила представить его расположившейся в другом конце залы юной леди. Изабелла почти не принимала участия в завязавшемся разговоре и лишь слабо улыбалась, когда маленькое общество доброжелательными взглядами приглашало ее присоединиться. Так и сидела в своем кресле, словно зритель в театре, уплативший немалые деньги за билет в партере. Миссис Тушетт в тот день отсутствовала, и парочка свободно разыгрывала свою партию, предаваясь призванной полностью покорить слушателя светской беседе. Говорили о флорентийцах, о римлянах, затем начали переходить с одной страны на другую – словно прекрасные актеры, выступающие на благотворительном представлении, плавно разворачивающемся во всей красе, словно труппа репетировала свои роли многократно.
Мадам Мерль то и дело адресовала реплики «в зал», однако Изабелла ее почти не поддерживала. Блестящая актриса не смущалась, хотя подруга и бросала на нее некоторую тень – ведь мистеру Осмонду обещали, что юная леди не подведет. А ту потуги мадам Мерль вдохновить не могли: будь сегодня на чаше весов ее судьба, она и тогда не сделала бы попытки предстать в выгодном свете. В госте было нечто непонятное, заставляющее Изабеллу придержать язык и замереть в напряжении: ей представлялось более важным составить о нем мнение, нежели самой его очаровать. К тому же она и не умела производить впечатление, которого от нее ожидали заранее. Нет ничего приятнее, чем ослепительно выглядеть в глазах других, однако Изабелла испытывала странное нежелание блистать на заказ.
Следовало отдать должное мистеру Осмонду: он благовоспитанно делал вид, что ничего особенного от визита не ждал, был остроумен, но спокоен и ненавязчив. Подобной манерою он даже более завоевал расположение Изабеллы, чем примечательной своей наружностью: выразительное лицо, прекрасно вылепленная голова – не красавец, однако притягивает взгляд, подобно картине в галерее Уффици. Даже голос его был, как ни странно, волнующим – чистым, без капли слащавости, отчего Изабелла в том числе воздерживалась от вступления в беседу. Когда мистер Осмонд говорил, слова его звучали словно звон хрусталя: коснись бокала пальцем – и нарушишь гармонию. И все же до ухода гостя нашей героине пришлось нарушить молчание.
– Мадам Мерль, – обратился к Изабелле Осмонд, – согласилась на следующей неделе взобраться на вершину моего холма – попить чаю в саду у дома. Мне доставит несравненное наслаждение принять вместе с нею и вас. Говорят, у меня довольно красиво – знаете, прекрасный вид на окрестности. Дочь также придет в восторг, хотя… она еще слишком мала, чтобы испытывать столь сильные чувства; в любом случае я буду рад… – Он смущенно замолчал и, подумав, продолжил: – Буду рад, ежели вы с ней познакомитесь.
Изабелла ответила, что с удовольствием встретится с мисс Осмонд и будет весьма признательна мадам Мерль, коли та покажет ей дорогу на вершину холма. Получив согласие, гость откланялся, и наша героиня приготовилась выслушать от старшей подруги упреки за глупый свой провал. К ее удивлению, та который уж раз повела себя не самым очевидным образом:
– Вы держались очаровательно, дорогая, – именно так, как и следовало от вас ожидать. Вы не умеете разочаровывать.
Возможно, укоры пробудили бы в Изабелле раздражение; однако еще более вероятно, что она восприняла бы их с полным признанием своей вины. Похвала же, которой удостоила ее мадам Мерль, впервые за все время их знакомства вызвала недовольство.
– Боюсь, я никого очаровывать не планировала, – холодно ответила юная леди. – Подобных обязательств перед мистером Осмондом я не имею.
Мадам Мерль вспыхнула, однако, как мы уже выяснили, отступать было не в ее манере.
– Мое дорогое дитя… Разумеется, я сейчас не говорю за этого бедного джентльмена, лишь делюсь собственными впечатлениями. Конечно же, дело не в том, понравились вы ему или нет. Никакой особой роли его ощущения не играют. Я всего лишь подумала, что вам он пришелся по душе.
– Так и есть, – честно сказала Изабелла. – А впрочем, и это никакого значения не имеет.
– Все, что с вами происходит, имеет для меня огромное значение, – великодушно, хоть и устало, возразила мадам Мерль, – особенно когда дело касается еще одного старого друга.
Хоть Изабелла и считала себя ничем не обязанной мистеру Осмонду, ее грызли сомнения, а потому пришлось задать Ральфу массу вопросов о недавнем госте. Безусловно, на суждения кузена накладывали отпечаток пережитые им беды, однако наша героиня воображала, что научилась делать поправку на его особенности.
– Знаю ли я Осмонда? – переспросил кузен. – О да, знаю. Не слишком хорошо, но вполне достаточно. Никогда не искал его общества, и, скорее всего, подобное отношение у нас взаимно. Кто он, что он, спрашиваете вы? Осмонд – довольно темная лошадка, американец, проживший в Италии без малого тридцать лет. Почему я называю его темной лошадкой? Вероятно, лишь в оправдание собственного неведения. Я никогда не слышал ни о его предках, ни о семье, ни о происхождении. Ежели суммировать все мне известное – возможно, он принц инкогнито. Кстати, Осмонд вполне на подобный образ и выглядит – принцем, отрекшимся от престола в приступе брезгливости, да так из этого состояния и не вышедшим. Раньше он жил в Риме, однако несколько лет назад поселился здесь. Помню его слова: Рим, мол, стал слишком вульгарным. О, вульгарности он боится до смерти: такова его характерная особенность, а о других я не слышал. У него есть определенный доход; подозреваю, что не слишком большой – ведь это тоже вульгарно. Одним словом – небогатый, но честный джентльмен, как он сам о себе отзывается. Рано женился, вскоре потерял супругу, и, по-моему, у него осталась дочь. Еще есть сестра – та вышла за мелкопоместного дворянина, живет где-то в этих краях. Давно ее не встречал. Пожалуй, она поприятнее, чем сам Осмонд, и все же довольно несносна. Ходили о ней какие-то нехорошие истории… Не готов вам советовать завязать с нею знакомство. Однако почему вы не расспросите мадам Мерль? Она знает Осмондов куда лучше моего.