ит, что слова ее не совсем соответствуют действительности, и даже природный ум Изабеллы не примирит его с осознанием своего заблуждения. В какой-то степени наша героиня утомилась, стремясь произвести на хозяина дома самое выгодное впечатление, – ведь мадам Мерль, вероятно, не пожалела красок. Сыграл свою роль и страх (не самое обычное для Изабеллы чувство) выказать не то чтобы определенное невежество – вовсе нет, – а отсутствие тонкого вкуса. Ужасно было бы восхититься тем, что, по глубокому убеждению Осмонда, понравиться никак не должно; еще хуже пропустить экспонат, на котором человек просвещенный непременно задержал бы взгляд. Она не желала попасть в постыдное положение – а с некоторыми ее знакомыми женщинами (полезный урок!) подобное происходило нередко – и потому проявляла осмотрительность: сперва хорошенько думала, затем говорила и всякий раз принимала решение, обратить ли внимание на диковину или же пройти мимо. Одним словом, была осторожна, как никогда.
Они снова вышли в гостиную, где уже подали чай. Мадам Мерль с графиней все еще прогуливались в саду. Изабелла с данной достопримечательностью еще не ознакомилась, а потому мистер Осмонд вывел ее наружу. Дамы велели вынести им из дома стулья и, поскольку день выдался чудесный, графиня предложила устроить чаепитие в саду. Пэнси отправили распорядиться слугами. Солнце стояло уже низко над горизонтом, и его золотистый свет приобрел более глубокие тона; далекие горы и расстилавшаяся перед ними равнина местами окрасились густым предвечерним багрянцем, соседствовавшим с еще залитыми солнцем склонами. Словом, пейзаж перед гостями и хозяевами предстал восхитительный. В воздухе установилась почти торжественная тишина. Просторный, изумительных очертаний ландшафт, изобилующий зеленью садов, долинами, ровно нарезанными ломтями холмов и поднимавшимися то там, то здесь домиками, лежал перед ними во всем своем гармоническом великолепии.
– Вижу, вы получаете такое удовольствие, что наверняка захотите вернуться сюда еще не раз, – заметил Осмонд, проводив спутницу в один из углов террасы.
– Непременно вернусь, – воскликнула Изабелла, – хотя вы и убеждали меня, как плохо жить в Италии. Что вы говорили по поводу предначертанной нам судьбы? Интересно, откажусь ли я от нее, решив осесть во Флоренции?
– Судьба женщины – быть там, где ее больше ценят.
– Осталось лишь найти – где именно.
– Верно сказано: женщина нередко впустую тратит время на подобные поиски, а потому – ежели ценишь женщину, не скрывай от нее свое отношение.
– Да уж, в мой адрес следует заявлять об этом прямо и недвусмысленно, – улыбнулась Изабелла.
– Рад, что вы заговорили о переезде во Флоренцию. Мадам Мерль описывала вас как большую охотницу до путешествий и даже говорила о планах объехать весь мир.
– Планы у меня, стыдно сказать, меняются каждый день.
– Чего же тут стыдиться? Составлять планы – великое наслаждение.
– По-моему, менять их – так легкомысленно… – вздохнула Изабелла. – Все же выбор следует делать обдуманно, а затем его строго придерживаться.
– Тогда меня легкомысленным никак не сочтешь.
– Неужто вы никогда ничего не планировали?
– Лишь однажды, много лет назад, да так и иду по намеченной дороге.
– Должно быть, весьма приятный план, – позволила себе заметить наша героиня.
– Он прост до неприличия – вести тихую и спокойную жизнь.
– Тихую и спокойную… – эхом повторила Изабелла.
– Ни о чем не тревожиться, ни к чему не стремиться и избегать борьбы. Покориться обстоятельствам. Довольствоваться малым.
Говорил он медленно, делая между фразами короткие паузы и устремив на гостью неотрывный взгляд – словно решился сделать признание.
– И вы считаете подобный путь простым? – слегка иронически спросила Изабелла.
– О да, ибо это путь отрицания.
– То есть ваша жизнь – отрицание?
– Можете назвать ее способом утверждения, ежели вам так больше нравится. Я утверждаюсь в безучастии. Заметьте – не в естественном безучастии, коего у меня от рождения не было. Это обдуманное, сознательное отречение.
Изабелла с трудом понимала своего спутника. Шутит он или говорит серьезно? С чего бы Осмонду, произведшему на нее впечатление человека весьма сдержанного, вдруг делать подобные признания? Впрочем, дело его… Ей стало интересно.
– Не вижу для вас резона от всего отказываться, – помедлив, заявила она.
– Я не имел выбора. Ни видов на будущее, ни состояния, ни гениального ума, ни особых талантов. Свое место в мире я осознал очень рано. Зато был самым разборчивым джентльменом на свете. Завидовал всего лишь двум или трем людям – русскому царю, к примеру, и турецкому султану. Иной раз – даже папе римскому, за всеобщее уважение, которым тот пользуется. Мне бы так, думал я… Впрочем, мечты оказались несбыточными; меньшего я не желал, а потому принял решение не гнаться за мирскими почестями вовсе. Самый бедный джентльмен все равно себя уважает, а я, к счастью, как раз и родился джентльменом. Здесь мне, по сути, делать нечего – я даже не мог стать патриотом Италии, ведь для этого надо уехать за границу. Но я слишком любил эту солнечную страну, чтобы ее покинуть, уж не говоря о том, что в целом здешняя жизнь меня полностью устраивала. Зачем что-то менять? Вот я и провел в Италии много лет, следуя своему прекрасному плану. Несчастлив не был, отнюдь. Не хочу сказать, что меня ничего не интересовало; определенные интересы имелись, хотя и весьма узкие. В моей жизни происходили события, которых никто, кроме меня, не замечал: к примеру, приобретение по сходной цене старинного серебряного распятия (а за внушительные деньги я ничего и не покупал) или, допустим, неожиданная находка – рисунок Корреджо на доске, поверх которого какой-то вдохновенный болван намалевал пошлую мазню.
Рассказывал Осмонд о своем пути чрезвычайно сухо, однако воображение Изабеллы обогащало повествование отзвуками его личных переживаний, которых, по ее мнению, не могло не быть. Наверняка жизнь ее собеседника переплеталась с жизнями других людей куда больше, чем он желал признать; впрочем, наша героиня от него этого и не ждала. Покамест она решила более не подталкивать хозяина дома к дальнейшим откровениям: намекнуть, что он о многом умалчивает, значило проявить вульгарную фамильярность и возмутительное отсутствие такта. Поведал он на первый раз вполне достаточно, и от Изабеллы требовалось лишь выразить сдержанное восхищение способами, которыми Осмонд сохранял свою независимость.
– Не могу не назвать приятной жизнь, когда отказываешься от многого ради Корреджо, – заметила она.
– О, я искал и находил в своей системе немало хорошего. Не подумайте, что я жалуюсь, вовсе нет. Ежели человек несчастлив – то в основном по собственной вине.
Тему Осмонд затронул весьма философскую, а нашей героине углубляться в ученые рассуждения пока не хотелось.
– Вы с самого начала осели во Флоренции?
– Нет-нет. Долго жил в Неаполе, затем много лет провел в Риме. Впрочем, здесь я уже довольно давно. Возможно, рано или поздно придется переменить обстановку, заняться чем-то еще. Я теперь себе не хозяин: дочь растет, и ее не обязательно будет интересовать живопись Корреджо или старинные распятия. Как будет лучше для Пэнси – так и поступлю.
– О, разумеется, – поддержала его Изабелла. – Она – очень милая девочка.
– Ах! – восторженно воскликнул Осмонд. – Пэнси словно сошла с небес. Все мое счастье заключается в дочери!
Глава XXV
Доверительная их беседа продолжалась еще несколько времени, однако мы пока оставим нашу героиню и обратимся к мадам Мерль и ее подруге. Те долго сидели, погрузившись в молчание, словно чего-то подспудно опасались или на что-то рассчитывали, и наконец начали обмениваться репликами. Особенно заметно напряжение выражалось у графини – обладая более нервическим складом, чем мадам Мерль, она не проявляла большого искусства в сокрытии сильных чувств. События, приближение которых они предполагали, были не слишком очевидны, и дамы, пожалуй, сами не смогли бы определенно описать свои предчувствия.
Мадам Мерль ждала, когда Осмонд освободит Изабеллу, и графиня проникалась ее нетерпением. Наконец, не выдержав, она нарушила тишину одной из своих выходок, к которой, вероятно, готовилась уж несколько минут, пока ее брат гулял с юной гостьей в дальней стороне сада.
– Дорогая, – начала она, не отрывая взгляда от беседовавшей тет-а-тет пары, – надеюсь, вы меня простите, ежели я не стану вас поздравлять?
– Охотно, однако не возьму в толк – с чем именно?
– Разве вы не лелеете некий замысел? – кивнула графиня в сторону Осмонда и Изабеллы.
Мадам Мерль проследила за ее взором, а затем спокойно посмотрела на собеседницу и улыбнулась.
– Знаете, я никогда не понимала вас до конца.
– Никто не умеет понять меня лучше, чем вы – когда, конечно, хотите. Однако сейчас у вас, похоже, такого желания нет.
– Пожалуй, лишь вы умеете вывести меня на неприятный разговор, – серьезно, но без всякого раздражения сказала мадам Мерль.
– Вы имеете в виду – на темы, которые вам не по душе? Но ведь Осмонд этим тоже отличается.
– В его высказываниях всегда есть глубокий смысл.
– И порой они пропитаны ядом. Полагаете, я глупее брата? Ради бога, я страдать от того не буду, не думайте, а все же лучше бы вам меня сейчас понять.
– Почему же? – пожала плечами мадам Мерль. – И куда нас это приведет?
– Вам следует знать – я ваш план не одобряю; задумайтесь, что будет, ежели я вмешаюсь.
Мадам Мерль бросила на подругу задумчивый взгляд, словно признавая – опасность и вправду существует, однако ответила невозмутимо:
– Вы ошибаетесь, считая меня чересчур расчетливой.
– Дело не в расчетливости. Мне не по душе другое: расчет ваш на сей раз неверен.
– Вероятно, вы и сами все хорошенько обмозговали, коли нашли у меня ошибку.
– Когда бы я успела? Девушку я вижу первый раз в жизни, – возразила графиня. – Так, осенило вдруг. Кстати, она мне нравится.