При визитах в Палаццо Крешентини мистер Осмонд ничуть не изменял своей обычной манере – видимой застенчивости, которую он сознавал и с усилием (заметным лишь внимательному глазу) преодолевал. Преодолев же, в полной мере являл свои способности к непринужденным, живым и увлекательным рассказам, всякий раз заставляющим собеседника погружаться в размышления. Изабелла всем своим существом ощущала его искренность и убежденность. Подобному человеку веришь безоговорочно: как открыто и благодарно он улыбался, когда собеседники – особенно мисс Арчер – принимали его слова благосклонно! Тем более ей нравилось, что, ведя обычную светскую беседу, мистер Осмонд вовсе не стремился произвести впечатление на публику. Идеи свои, порой довольно необычные, он излагал свободно, словно давно с ними сжился и относился к ним как к лежащим на полке набалдашникам и рукояткам из драгоценного материала, кои вполне можно приспособить на новую трость. Именно на благородную трость – не на срубленную с дерева ветку, которой помахивают с претензией на элегантность.
Однажды он приехал с дочерью, и наша героиня с радостью возобновила с нею знакомство. Та, подставив для поцелуя лобик каждому по очереди, живо напомнила Изабелле инженю из одной французской пьесы. Подобного ребенка ей видеть еще не доводилось: маленькие американки, да и англичанки, были совсем другими. Воспитание позволяло Пэнси уверенно занимать выделенное ей в мире крошечное место, несмотря на очевидную неискушенность и даже инфантильность. Она присела на диван рядом с Изабеллой, не снимая гренадинового оттенка накидки и подаренных мадам Мерль сереньких перчаток с маленькой пуговкой. Не девочка, а чистый лист, идеальная jeune fille [24] из иностранного романа. Изабелла надеялась, что его поверхность рано или поздно заполнится текстом полезным и нравоучительным.
Как-то раз появилась и графиня Джемини, однако она была человеком совсем другого сорта. О чистом листе тут говорить не приходилось; записи на нем пестрели разнообразием, и миссис Тушетт, ни в коей мере не польщенная ее визитами, заявила бы: кроме записей, там имеются еще и кляксы. Словом, графиня вызвала спор между хозяйкой дома и мадам Мерль. Последняя, сознавая, что, вечно соглашаясь с собеседником, лишь приведешь его в раздражение, воспользовалась привилегией без обиняков высказать свои соображения. Миссис Тушетт ничуть не возражала, ибо и сама придерживалась подобных взглядов, и возмущалась дерзостью, с которой столь одиозная личность беззастенчиво появлялась в доме, где ее – и это отнюдь не секрет – так мало уважают. Изабелла знала о дурной славе, которой графиня пользовалась у Тушеттов: по общему мнению, она совершенно не пыталась завуалировать свои пороки – так, что те проявлялись все разом, что в приличном обществе неприемлемо. Репутация ее давно превратилась в жалкое воспоминание.
Замуж Эми Осмонд выдала мать – особа практичная, питающая большое уважение к иностранным титулам, которое дочь теперь, должно быть, не разделяла вовсе. Супругом ее стал итальянский аристократ, вероятно давший ей множество поводов для возмущения, которое она утоляла столь разнообразными способами, что причины тонули в шлейфе невероятных эскапад. Миссис Тушетт скрепя сердце приняла ее в своем доме, хотя графиня в свое время пыталась завоевать расположение достойной дамы. Нравы во Флоренции царили не самые строгие, однако, как говорила миссис Тушетт, порой следует проводить черту.
Мадам Мерль защищала несчастную графиню усердно и изобретательно. Зачем, спрашивала она, вешать всех собак на бедняжку? Ведь та совершенно безобидна, каждому желает добра, однако безнадежно запуталась. Что до черты – разумеется, она нужна; однако проводить ее следует прямо, не делая изгибов, из-за которых графине Джемини и отказано от дома. Уж лучше тогда закрыться ото всех; пожалуй, подобная тактика стала бы наилучшим выходом, коли живешь во Флоренции. Справедливость важна, однако не менее важна последовательность. Безусловно, графиня вела себя опрометчиво, не столь умно, как удается другим. В любом случае она создание беззлобное, пусть и бестолковое. Однако с каких пор за подобные недостатки человека отлучают от общества? Ведь уж давно ничего не слышно о ее похождениях… Скорее всего, графиня образумилась, и лучшее тому доказательство – ее попытки войти в круг персон, приближенных к миссис Тушетт.
Изабелла мало что могла добавить к сей увлекательной полемике, к тому же у нее не хватало терпения прислушиваться к спорам. Она сделала лучше: проявила к бедной графине дружеское отношение – все же та, невзирая на многочисленные грехи, была сестрой мистера Осмонда. Брат нашей героине нравился; отчего бы не попробовать проникнуться и к сестре? Флорентийская история запутывалась все больше, однако Изабелла по-прежнему проявляла способность к простым умозаключениям. Во время визита на виллу Осмонда она составила себе не слишком приятное впечатление о графине и теперь желала его исправить. Разве мистер Осмонд не упоминал, что графиня Джемини – особа респектабельная? Разумеется, брат всегда встанет на защиту сестры, однако мадам Мерль придала его словам вполне убедительный смысл. Она рассказала Изабелле о графине куда больше, чем сам Осмонд, подробно остановившись на истории и последствиях ее замужества.
Граф принадлежал к старинному тосканскому роду, однако доходы семьи были столь ничтожны, что он с радостью согласился на брак с Эми Осмонд, хоть будущая супруга красотой отнюдь не отличалась (впрочем, наружность не помешала ей добиться успеха), да и приданое за ней давали весьма скромное – уж никак не больше отцовского наследства, отошедшего брату. Вскоре после женитьбы граф Джемини сам унаследовал определенную сумму, и состояние их выросло до вполне приличного по итальянским меркам. Правда, жена оказалась особой страшно расточительной, а муж – отъявленным мерзавцем. Таким образом, оправданий поведению Эми имелось немало. Детьми они не обзавелись, потеряв троих еще в младенчестве.
Ее мать претендовала на звание особы хорошо образованной и публиковала описательные стихи, а также посылала очерки на итальянские темы в английские еженедельные журналы. Скончалась она спустя три года после замужества дочери. Отец, слывший человеком необузданным, но некогда богатым, затерялся сумерках американской действительности и ушел из жизни еще раньше.
Приглядевшись к Гилберту Осмонду, продолжала мадам Мерль, нетрудно заметить, что его воспитывала женщина; впрочем – вовсе не американская Коринна [25], как порой, к вящему ее удовольствию, называли миссис Осмонд, а дама куда более разумная. Детей перевезли в Италию уже после смерти отца, и миссис Тушетт припоминала их мать. Она считала миссис Осмонд ужасным снобом, хотя особых оснований к тому не имела, поскольку и сама относилась к браку как к мероприятию прагматическому.
Итак, графиня была дамой компанейской и вовсе не такой уж бестолковой, как казалось на первый взгляд. Знакомым всего лишь требовалось соблюдать простое правило: не верить ни единому ее слову. Мадам Мерль всегда старалась ради Гилберта относиться к графине доброжелательно – тот полагал, что сестра губит репутацию семьи, и радовался, когда о ней хоть кто-то отзывался хорошо. Ему не нравились манеры графини – ее крикливость, эгоизм, вульгарность и, более всего прочего, лживость. Собственно, Эми он считал бельмом на глазу, ибо подобные женщины оскорбляли его вкус. По душе ему могла бы прийтись лишь дама, для которой истина – понятие святое, то есть полная противоположность графини.
Разумеется, Изабелла не знала, сколько раз за получасовой визит графиня Джемини извратила истину, а потому сочла ее особой недалекой, но вполне искренней. Говорила сестра Осмонда почти исключительно о себе, а еще – как рада познакомиться с мисс Арчер, как счастлива была бы заполучить в ее лице настоящего друга; поведала о свойственной флорентийцам низости. Заявила, что жутко устала от Флоренции – вот бы пожить в другом месте: в Париже, в Лондоне или в Вашингтоне… В Италии ведь даже из одежды ничего сносного купить невозможно – разве только кружева, которые здесь производят исстари. Все ужасно подорожало, вздыхала графиня, вот и приходится вести жизнь, полную страданий и лишений.
Мадам Мерль внимательно выслушала рассказ Изабеллы о ее разговорах с графиней, а впрочем – она и без того не слишком беспокоилась. Сестры Осмонда ей опасаться не приходилось, а потому она могла делать все, что считала необходимым, не особенно перед той притворяясь.
Между тем к Изабелле прибыла еще одна гостья, к которой свысока отнестись было невозможно – даже за ее спиной. Генриетта Стэкпол покинула Париж вскоре после отъезда миссис Тушетт в Сан-Ремо и, совершив путешествие по Северной Италии, к середине мая добралась до берегов Арно. Мадам Мерль окинула ее взглядом, оценила и, тяжело вздохнув, приняла решение терпеть. Пожалуй, даже восхищалась, хоть Генриетта и не походила на розу – скорее уж на крапиву: понюхать не понюхаешь, а выдернуть при случае можно. Словом, достойная леди беззлобно отодвинула для себя мисс Стэкпол на задний план, лишний раз подтвердив, по мнению Изабеллы, свой незаурядный ум.
О приезде Генриетты возвестил прибывший из Ниццы мистер Бантлинг. Генриетта в то время еще находилась в Северной Италии, и приятель Ральфа, рассчитывая встретить ее во Флоренции, зашел в Палаццо Крешентини, где ему оставалось лишь выразить свое разочарование. Появившись двумя днями позднее, корреспондентка вызвала у мистера Бантлинга взрыв вполне понятного восторга: ведь после посещения Версаля они не виделись ни разу. В целом все к его переживаниям отнеслись с доброй улыбкой, и лишь Ральф, приняв друга в своих апартаментах, долго острил на тему всезнающей американки и ее британского соратника. Тот, покуривая сигару, воспринял шутки добродушно и откровенно признался: отношения с мисс Стэкпол он расценивает как своего рода положительный интеллектуальный опыт. Генриетта нравилась Бантлингу чрезвычайно. Последний наслаждался обществом женщины незаурядных мыслительных способностей, не ломающей голову в размышлени