ях: что скажут и как воспримут их поступки – а поступки они совершали, да еще какие! Ежели мисс Стэкпол никогда не волновало чужое мнение, так с чего переживать по столь незначительному поводу Бантлингу? И все же его терзало любопытство: настанет ли случай, когда мисс Стэкпол будет не все равно? Он готов был зайти в своем эксперименте далеко и первым сдаваться не намеревался.
Генриетта никаких признаков отступления от своей линии не выказывала. Репортерские ее дела пошли на лад со времени отъезда из Англии, и теперь она получила возможность в полной мере показать свои профессиональные умения. Увы, надеждами на освещение внутренней жизни общества пришлось пожертвовать: изучение подобных вопросов на континенте представляло еще больше сложностей, чем в Британии. Однако за Ла-Маншем имелась и внешняя жизнь, бурлившая за стенами дворцов, вполне видимая и осязаемая, которую переложить на язык газетных статей оказалось куда легче, чем традиции замкнутых от всего мира островитян. Выйдя на улицу на континенте, как остроумно заметила Генриетта, сразу видишь вышитую сторону гобелена; в Англии же – лишь его изнанку, а что изображено – не поймешь. Неудачи способны не на шутку уязвить самолюбие исследователя, однако корреспондентка, отчаявшись разыскать подводную часть айсберга, теперь уделяла внимание внешней. Два месяца провела она в Венеции; пройдя ее вдоль и поперек, добросовестно отправляла в «Интервьюер» зарисовки, посвященные гондолам, площади Святого Марка, Мосту вздохов, голубям и молодым лодочникам, напевающим строки из Тассо. Вероятно, редакция была несколько разочарована, однако Генриетта, во всяком случае, посмотрела Европу.
Теперь она вынашивала идею добраться до Рима, пока не началась малярия – корреспондентка честно полагала, что та вспыхивает в определенный день, а потому на пребывание во Флоренции времени пришлось отвести совсем немного. Предполагалось, что мистер Бантлинг составит ей в поездке компанию, сказала подруге Генриетта. Во-первых, Бантлинг в Риме уже бывал; во-вторых, бывший военный, да еще с классическим образованием – обучаясь в Итоне, он не проходил почти ничего сверх латыни и Уайт-Мелвилла [26], – станет незаменимым гидом по городу цезарей.
Ральфу тут же пришла в голову удачная мысль: отчего бы Изабелле также не совершить вояж в итальянскую столицу? Он-де готов ее сопровождать. В Риме она планировала провести часть следующей зимы, однако ничего плохого в поездке на несколько дней не увидела: вполне можно будет там немного осмотреться. До конца мая – лучшего месяца для истинных любителей вечного города – оставалось еще десять дней. О, разумеется, Изабелла тоже станет ценительницей Рима, это предрешено! Все складывалось прекрасно – имелась надежная компаньонка, чье общество, принимая во внимание профессиональные ее дела, не будет особенно довлеть над Изабеллой. Мадам Мерль останется с миссис Тушетт: на лето она обыкновенно уезжала из Рима и, наслаждаясь покоем во Флоренции, возвращаться домой лишний раз не собиралась. Все равно апартаменты заперты, а кухарка отправлена на родину, в Палестрину. Изабеллу же мадам Мерль убедила принять предложение Ральфа: мол, возможностью прикоснуться к Риму ни в коем случае пренебрегать не стоит. Наша героиня в долгих уговорах и не нуждалась.
Компания начала сборы к путешествию. Миссис Тушетт решила на время смириться с отсутствием компаньонки, тем более давно склонялась к тому, что племяннице уж пора проявлять самостоятельность. Частью приготовлений к поездке для Изабеллы стал визит к Гилберту Осмонду – следовало рассказать о вдруг родившемся плане.
– С удовольствием составил бы вам компанию, – вздохнул тот. – Интересно посмотреть на вас в этом прекрасном городе.
– Так что же вас смущает? – не замедлила с ответом наша героиня.
– С вами и без того много спутников.
– Ах да, – признала Изабелла. – Разумеется, я буду не одна.
Помолчав, Осмонд вновь заговорил:
– Вам наверняка там понравится. Рим теперь испортился, но все равно – вы будете в восторге.
– Отчего же я должна его невзлюбить? Из-за того что древнее лицо Ниобы Наций испорчено века назад? – пожала плечами она.
– Разумеется, нет. Рим портят постоянно, – улыбнулся Осмонд. – Однако… ежели я решусь, что мне делать с дочкой?
– Не можете ли вы оставить ее на вилле?
– Мне не слишком по душе это предложение, хотя тут есть одна старушка, которая может присмотреть за Пэнси. Гувернантку я себе позволить не могу.
– Не взять ли вам дочь с собой?
Осмонд бросил на Изабеллу серьезный взгляд.
– Она пробыла в столице всю зиму, в обители. А потом… Пэнси слишком мала, чтобы совершать развлекательные поездки.
– То есть вы просто не желаете брать ее в путешествие?
– Я придерживаюсь мнения, что юных девушек следует держать подальше от мира.
– Я воспитывалась по совершенно иной методе.
– Ну, для вас она оказалась успешной, ибо вы – исключение.
– Исключение? – пробормотала Изабелла, хотя и не могла не признать: в словах Осмонда есть истина.
В объяснения тот вдаваться не стал, лишь продолжил свою мысль:
– Будь я уверен, что вращение в приятном обществе сделает ее похожей на вас, не задумался бы ни на минуту.
– И вовсе ей не нужно быть на меня похожей. Пусть остается такой, какая есть.
– Можно отправить ее к сестре, – размышлял Осмонд.
Говорил он, будто испрашивая у Изабеллы совета, словно испытывал удовольствие, посвящая ее в свои домашние дела.
– И то верно, – кивнула она. – В обществе графини Пэнси точно не превратится в мое подобие.
После отъезда Изабеллы из Флоренции Осмонд встретился с мадам Мерль у графини Джемини. В доме было много гостей; салон графини редко пустовал. Посвятив несколько времени общей беседе, он отошел в сторонку, присел на оттоманку наискосок от стула мадам Мерль и негромко сообщил:
– Она хочет, чтобы я поехал с ней в Рим.
– Вот как?
– Предлагает провести время в ее обществе.
– Вероятно, предложили вы, а она лишь согласилась?
– Не совсем. Я дал ей шанс сделать такое предложение. Она вселяет в меня надежду.
– Рада слышать, однако не празднуйте победу до времени. Да, разумеется, вы поедете в Рим.
– Ах, – вздохнул Осмонд, – ваши идеи заставляют меня трудиться без устали.
– Не делайте вид, что не получаете удовольствия, неблагодарный! Сколько лет вы отдыхали?
– О, ежели так, – протянул Осмонд, – полагаю, я должен быть вам признателен.
– Не благодарите заранее, – улыбнулась мадам Мерль, откинувшись на спинку стула и обведя взглядом зал. – Вы произвели очень хорошее впечатление, однако и сами не остались равнодушны. Вряд ли вы семь раз подряд появлялись у миссис Тушетт только из чувства долга.
– Не буду утверждать, что девушка мне неприятна, – пожал плечами Осмонд.
Мадам Мерль покосилась в его сторону и поджала губы.
– Неужто вам более нечего сказать об этом прекрасном создании?
– Нечего? Разве я сказал недостаточно? О многих ли я говорил подобное?
Мадам Мерль погрузилась в тяжелое молчание, хотя у тех, кто за ними наблюдал, наверняка сложилось впечатление: леди и джентльмен заняты легкой светской беседой.
– Вы непостижимы, – наконец пробормотала она. – Страшно подумать, в какую бездну я ее толкаю.
– На попятный идти поздно – вы слишком далеко зашли, – беззаботно ответил Осмонд.
– Что ж, хорошо. Однако остальную часть работы вы должны выполнить сами.
– Я все сделаю.
Мадам Мерль вновь замолчала, и Осмонд отошел в сторону, но, когда она поднялась, прощаясь с прочими гостями, собрался вслед за нею. Экипаж миссис Тушетт ожидал у входа, и Осмонд, подсобив сообщнице забраться внутрь, придержал дверцу.
– Вы крайне неосторожны, – устало вздохнула она. – Вам не следовало выходить сразу за мной.
Осмонд снял шляпу и хлопнул рукой по лбу.
– Вечно забываюсь – отвык.
– Нет, вы и впрямь непостижимы, – повторила она, поглядывая на окна дома – современного строения в новой части города.
Ее собеседник, не обратив внимания на реплику, заговорил о своем:
– Она в самом деле очаровательна. Вряд ли мне попадались подобные женщины.
– Приятно слышать. Чем более она вам понравится, тем лучше для меня.
– Она мне по душе, и даже очень. Полностью соответствует вашему описанию, а кроме того, на мой взгляд, способна на беззаветную любовь. Есть лишь один изъян…
– А именно?
– Слишком много думает.
– Я предупреждала: девушка она умная.
– К счастью, ее идеи в основном никуда не годятся.
– Что ж здесь хорошего?
– Бог мой, ведь ими все равно придется пожертвовать.
Мадам Мерль откинулась на подушки сиденья и, глянув на кучера, приказала трогаться, однако Осмонд вновь ее задержал.
– Куда я дену Пэнси, ежели соберусь в Рим?
– Я за ней присмотрю, – пообещала достойная леди.
Глава XXVII
Не станем подробно рассказывать о глубоком впечатлении, что Рим произвел на нашу юную леди. Пожалуй, излишне размышлять о чувствах, с которыми она ступала по древним камням Форума, или о трепете, охватившем ее у порога собора Святого Петра. Скажем лишь, что город вызвал в душе нашей героини ровно такой отклик, как и в любом восторженном и пылком человеке. Изабеллу всегда привлекала история – а здесь было самое ее средоточие, пропитывающее даже залитый солнечным светом булыжник мостовой. Напоминания о великих событиях давних времен будили воображение: куда ни брось взор – везде увековеченные в камне следы минувших дней. Седая древность потрясала Изабеллу. Внешне, однако, ее чувства выражались мало, и спутникам казалось, что разговаривает она меньше обычного; Ральф, бросающий в сторону кузины вроде бы рассеянные и случайные взгляды, на самом деле внимательно ее изучал. Сама же она ощущала себя счастливой – возможно, более, чем когда-либо. Впитывать отголоски трагического прошлого было нелегко, но смешивающееся с ним прекрасное настоящее давало иллюзию полета над вечностью. В основном Изабелла пребывала в смутном состоянии, порой не понимая, какой стих овладеет ею в следующую секунду. Она ходила по улицам в тихом экстазе и зачастую прозревала в памятниках истории больше, чем те могли показать, хотя многие достопримечательности, указанные в путеводителе Мюррея, отчего-то не замечала вовсе. Рим, как говаривал Ральф, открывает свою суть тем, кто чувствует его душою.