– Давно ли он знает мисс Арчер?
– Немногим меньше месяца.
– Он ей нравится?
– Она пытается в этом разобраться.
– И?
– Что «и»?
– Придется ли он ей по душе?
– Вы имеете в виду – примет ли Изабелла его ухаживания?
– Да, – после паузы ответил Уорбертон. – Боюсь, именно это я и хотел спросить.
– Вероятно, нет, ежели никто ее не переубедит, – пожал плечами Ральф.
Его светлость на мгновение задержал на нем взгляд, после чего кивнул:
– Стало быть, нам не следует вмешиваться?
– Ни в коей мере. А там – куда кривая вывезет.
– Вдруг вывезет к нему?
– А вдруг нет?
Лорд надолго замолчал.
– Похоже, он чрезвычайно умен?
– Чрезвычайно.
– Что еще в нем есть, кроме ума? – подумав, спросил лорд.
– Чего вы от меня еще хотите? – простонал Ральф.
– Вопрос в другом: чего хочет она?
Ральф взял его под руку и развернул на месте; пора было возвращаться к остальным.
– От нас – ничего. Вернее, нам нечего ей предложить.
– Ну, ежели даже вам нечего… – сочувственно вздохнул лорд, и они двинулись сквозь толпу.
Том 2
Глава XXVIII
На следующий вечер лорд Уорбертон вновь решил навестить друзей, однако на месте, в гостинице, узнал, что они отправились в оперу. Он поехал туда с намерением присоединиться к ним в ложе после незамысловатой итальянской постановки. Театр был не из крупных, и, попав наконец внутрь, лорд Уорбертон обозрел просторный тускло освещенный зал. К тому моменту действо завершилось, и поискам друзей ничто не мешало. Обойдя два или три ряда зрительских мест, в одной из самых крупных лож Уорбертон приметил знакомое женское лицо. Мисс Арчер сидела лицом к сцене, частично скрытая занавесью, а рядом с ней, откинувшись на спинку стула, устроился мистер Гилберт Осмонд. Кроме них, в ложе Уорбертон больше никого не увидел и рассудил, что компаньоны наверняка воспользовались антрактом, вышли отдохнуть и подышать в относительной прохладе фойе. Некоторое время он еще стоял в раздумьях, приглядываясь к заметной паре и спрашивая себя, стоит ли нарушить гармонию их уединения. В какой-то момент ему показалось, что Изабелла его увидела, и тогда же всякая нерешительность отпала: ни к чему больше ждать!
Поднимаясь по лестнице, лорд Уорбертон встретил Ральфа Тушетта. Знакомец отмерял ступени медленно, уныло сдвинув шляпу на глаза и как обычно спрятав руки в карманы.
– Приметил вас внизу и решил спуститься. Мне одиноко, хочется какого-нибудь общества, – вместо приветствия посетовал Тушетт.
– Так ведь у вас довольно милая компания. Что же вы ее покинули?
– Вы о моей кузине? У нее гость, ей не до меня. Еще и мисс Стэкпол с Бантлингом отправились съесть по мороженому. Мисс Стэкпол без ума от мороженого. Им тоже вряд ли есть дело до меня. Опера совсем дурна, певицы – что твои прачки и дерут горло, как павлины. Тоска смертная.
– Вам бы лучше вернуться домой, – без тени жеманства посоветовал Уорбертон.
– И бросить юную леди в этой обители грусти? Ну уж нет, я должен за ней приглядывать.
– Друзей у нее как будто хватает.
– Потому-то я и должен за ней приглядывать, – не меняя сильно наигранного меланхоличного тона, ответил Ральф.
– Ежели она не хочет видеть вас, то, вероятно, не пожелает встречи и со мной.
– Нет, вы – дело иное. Ступайте в ложу и побудьте с ней до моего возвращения.
Лорд Уорбертон проследовал в ложу, где Изабелла приветствовала его словно друга, до того старого и дорогого, что его светлость мимоходом успел подивиться, к чему такая неестественная светская учтивость. Он также обменялся любезностями с мистером Осмондом, которому его представили днем ранее и который теперь, когда Уорбертон вошел, любезно подвинулся и замолчал, сочтя, видимо, что уместно отступить. Второй же гость мисс Арчер с удивлением отметил про себя, что здесь, в полумраке оперы, она словно окружена сиянием и пребывает в приподнятом настроении. Впрочем, она и по жизни всегда имела живой взгляд, была подвижной и энергичной молодой особой, посему он мог и ошибаться. А еще Изабелла ничем не выдала смятения: остроумие и осмотрительность вкупе с благожелательностью по-прежнему были при ней. Этим она ввергла бедного лорда Уорбертона в недоумение. Она же отвадила его, как только умеет женщина, к чему же все эти приемы и уловки? Голос ее звучал нежно и утешительно; ради чего теперь подобное обласкивание?
Тем временем вернулись остальные, и опера, безыскусная и заурядная, продолжилась. В просторной ложе определили место и лорду Уорбертону; довольствоваться ему пришлось дальней, затемненной частью, тогда как мистер Осмонд оставался в передней: он сидел, подавшись вперед и наблюдая за сценой как бы из-за плеча у Изабеллы. Лорд Уорбертон не слышал ничего и, погруженный во мрак, не видел тоже ничего, лишь ясный и четкий, на фоне тусклого освещения, профиль юной леди. Во время очередного антракта все остались на местах. Мистер Осмонд беседовал с Изабеллой, а лорд Уорбертон сидел у себя в углу. Задержался он, впрочем, ненадолго: в конце концов пожелал приятного вечера дамам. Изабелла никак не стала удерживать гостя, чем вновь его озадачила. Зачем было отмечать в нем нечто не самое выдающееся, оставив без вниманья другое, куда как более важное? Собственное недоумение вызвало у лорда Уорбертона гнев, приведший за собой озлобленность. Музыка Верди никак не утешала, и он, покинув оперный театр, направился домой: шел, не зная пути, улицами Рима, на которых в свете звезд жили трагедии и горе, печаль и скорбь много тяжелее его собственных.
– Какой натуры этот джентльмен? – спросил Осмонд у Изабеллы после ухода лорда.
– Не видите? Безукоризненной.
– Он владеет половиной Англии, вот какова его натура, – прибавила Генриетта. – А еще говорят «свободная страна»!
– Так он большой собственник? Счастливец! – высказался Гилберт Осмонд.
– По-вашему, владеть пропащими душами – счастье? – возмутилась мисс Стэкпол. – Он владеет своими постояльцами, а таковых у него тысячи. Само по себе собственничество не грех, но, как по мне, неодушевленных предметов достаточно. Зачем претендовать на плоть, кровь, умы и души?!
– А мне кажется, что вы все же властвуете над человеческим существом, а то и над двумя, – шутливо заметил мистер Бантлинг. – Любопытно, помыкает ли Уорбертон своими жильцами так же, как и вы мной?
– Лорд Уорбертон – человек передовых мнений, – вставила Изабелла. – Непрошибаемый радикал.
– Это стены у него непрошибаемые. Имение лорда окружено исполинским железным забором протяженностью миль в тридцать, – сообщила, к сведению мистера Осмонда, Генриетта. – Вот бы ему пообщаться с нашими, бостонскими радикалами [27].
– Им что, железные изгороди не по нутру? – осведомился мистер Бантлинг.
– Разве что как средство ограждения от проклятых консерваторов. Когда я говорю с вами, у меня чувство, будто нас разделяет стена, щедро присыпанная сверху стеклянным крошевом.
– И что, вы хорошо знаете этого несгибаемого попирателя устоев? – продолжил интересоваться у Изабеллы Ос-монд.
– Достаточно для манеры нашего с ним общения.
– Насколько же близко вы с ним общаетесь?
– Мне нравится то, что он мне нравится.
– Вам нравится, что человек вам нравится… Помилуйте, так это страсть! – воскликнул Осмонд.
– Нет, – подумав, возразила Изабелла. – Страсть – это когда нравится, что тебе кто-то не нравится.
– Да вы никак пытаетесь меня поддеть? – рассмеялся Осмонд. – Будто бы я питаю страсть к нему?
Какое-то время Изабелла молчала, но потом все же ответила на этот несерьезный вопрос с непропорционально большой долей серьезности:
– Нет, мистер Осмонд, я бы никогда не осмелилась вас задирать. Лорд Уорбертон, как ни крути, – уже проще добавила она, – человек весьма приятный.
– Больших дарований? – поинтересовался ее друг.
– Отличных дарований, и нрав его под стать хорошей внешности.
– Хотите сказать, он мил в душе и внешне? Он ведь правда хорош собой. Просто омерзительное везение! Влиятельный британский магнат, да в придачу умен, красив и пользуется вашим расположением! Могу лишь позавидовать.
Изабелла подумала над его ответом.
– Вы, похоже, все время кому-то завидуете. Вчера это был Папа Римский, сегодня – бедный лорд Уорбертон.
– Моя зависть безобидна, от нее и мышь не пострадает. Я не спешу уничтожать людей, я лишь хочу стать ими. Ежели это кого и сгубит, то одного меня.
– Вы бы хотели стать Папой? – спросила Изабелла.
– Это пришлось бы мне по нраву, но следовало подсуетиться раньше. Однако почему, – парировал Осмонд, – вы называете этого своего друга бедным?
– Женщины, те, что наделены очень, очень добрым сердцем, жалеют обиженных ими же мужчин и тем проявляют доброту, – подсказал Ральф, вступая в разговор; при том цинизм его был настолько остроумен, что в неприкрытости своей казался невинным.
– Скажите на милость, когда это я обидела лорда Уорбертона? – поинтересовалась Изабелла, вскинув брови так, будто ей самой подобная мысль нипочем не пришла бы в голову.
– Ежели и обидела, то поделом ему, – вклинилась Генриетта, и в это время открылся занавес, предваряя начало балетной партии.
Еще сутки Изабелла не виделась со своей предполагаемой жертвой, а на второй день после встречи в оперном театре наткнулась на нее в Капитолийском музее [28], у жемчужины коллекции, «Умирающего галла». Изабелла прибыла с компаньонами, в число которых и на сей раз затесался Гилберт Осмонд. Все вместе они поднялись по лестнице и вошли в первый и самый лучший зал. Лорд Уорбертон поздоровался с Изабеллой довольно живо, однако почти сразу же добавил, что покидает галерею.
– Рим я тоже оставляю, – сообщил он. – Должен с вами попрощаться.
Отчего-то слышать это Изабелле было очень жаль. Видимо, более не следовало опасаться, что лорд возобновит ухаживания. Теперь она думала об иных вещах. Она чуть было не выразила свои сожаления, но осеклась и просто пожелала лорду Уорбертону счастливого пути, после чего его взгляд заметно потускнел.