– Один момент. Я ни о чем у вас не поинтересовался, ни о едином виде на будущее, – тут вы обязаны отдать мне должное. Однако я бы хотел просить о незначительно услуге. Еще несколько дней меня не будет дома. Рим – восхитительно место, здесь хорошо человеку моих умонастроений. О, я знаю, вам жаль покидать город, но вы верно поступаете, исполнив пожелание тетушки.
– Она вовсе этого не желает! – невольно вскрикнула Изабелла.
Осмонд как будто собирался ответить на эти слова, однако передумал и сказал просто:
– Ну что ж, поехать с ней – верное решение, даже очень. Всегда поступайте верно, лично мне это по душе. Простите мне мой покровительственный тон. Вы говорите, что не знаете меня, но когда ситуация изменится, то поймете, что я большой поклонник приличий.
– Вы не следуете условностям? – угрюмо поинтересовалась Изабелла.
– Мне нравится, как вы произносите это слово! Нет, условностям я не следую, я сам – условность. Вы этого не поняли? – Он немного помолчал, улыбнувшись. – Я хотел бы пояснить. – И тут же, с неожиданной и пылкой простотой взмолился: – Очень вас прошу, возвращайтесь. Нам с вами о многом надо поговорить.
Она потупила взгляд.
– О какой услуге вы хотели просить?
– Перед отъездом из Флоренции навестите мою дочь. Она одна на вилле. Я решил не отправлять ее к сестре, которая совсем не разделяет моих взглядов. Скажите девочке, что она должна крепко любить своего бедного папеньку, – кротко промолвил Гилберт Осмонд.
– Мне это будет только в радость, – ответила Изабелла. – Я передам ей ваши слова. И снова прощайте.
Засим, более не смея задерживать ее, он удалился. Изабелла еще некоторое время постояла, озираясь по сторонам, а после села. Так, сцепив руки, разглядывая уродливый ковер, она и просидела вплоть до возвращенья компаньонов. Возбуждение не остыло, однако огонь его горел глубоко в груди Изабеллы, незаметно для окружающих. Случившееся отнюдь не застало ее врасплох, – оно, как думалось ей, зрело неделю, но в самый ответственный момент, когда уже все происходило, она замешкалась и, по неведомой для нее самой причине, отступила от собственных возвышенных принципов. Дух нашей юной леди вел себя престранно, и описать его работу я могу лишь так, как вижу сам: перед Изабеллой протянулась неясная и смутная дорога, вселявшая опаску и неуверенность своим коварным видом, как тот же торфяник в зимних сумерках. Однако сей путь был неизбежен.
Глава XXX
Назавтра она вернулась во Флоренцию в сопровождении кузена. Ральф Тушетт, обычно неспокойный в поездах, где приходится подолгу высиживать на месте, очень хорошо отозвался об этих самых нескольких часах в вагоне состава, умчавшего их компанию из города, столь дорогого сердцу Гилберта Осмонда, – о часах, что положили начало большому путешествию. Мисс Стэкпол задержалась; она планировала совершить короткую поездку в Неаполь при пособничестве мистера Бантлинга. До отбытия миссис Тушетт, намеченного на четвертое июня, у Изабеллы оставалось еще три дня, в которые она решила исполнить обещание и навестить Пэнси Осмонд. Однако первоначальному плану некоторое время грозили кое-какие изменения – в свете предложения мадам Мерль. Эта особа по-прежнему пребывала в Каза Тушетт, однако так же намеревалась покинуть Флоренцию с целью посетить древний замок в горах Тасканы, резиденцию местной благородной семьи, узы знакомства с которой (а знала она их «уже целую вечность») казались Изабелле, – видевшей у подруги фотографии гигантского особняка за зубчатыми стенами, – огромной привилегией. Она упомянула этой счастливой женщине, что мистер Осмонд попросил навестить его дочь, умолчав при том о признании в любви.
– Ах, comme cela se trouve ![33] – воскликнула мадам Мерль. – Я и сама подумывала навестить это дитя перед отбытием.
– Так давайте вместе, – логично рассудила Изабелла; именно так: «логично рассудила», а не «предложила с энтузиазмом». Все-таки свое небольшое паломничество она рассчитывала совершить в одиночестве. И тем не менее была готова принести свое мистическое чувство в жертву уважению к старшей подруге.
– Если так подумать, то зачем ехать нам обеим? Времени осталось мало, а успеть надо многое.
– Что ж, хорошо, я могу съездить и одна.
– Не уверена насчет вашей одиночной поездки в дом привлекательного холостяка. Он был женат, но уж очень давно!
Изабелла уставилась на мадам Мерль.
– Так ведь мистера Осмонда нет, какая разница?
– Видите ли, никто этого не знает.
– Никто? О ком вы?
– Обо всех.
– Раз уж вы туда собирались, то почему бы не съездить мне?
– Потому что я – старое чучело, а вы – прекрасная молодая женщина.
– Но вы-то никому ничего не обещали.
– Много же вы думаете о данном вами слове! – чуть насмешливо заметила старуха.
– Своим обещаниям я придаю огромное значение. Вас это удивляет?
– Вы правы, – вслух поразмыслила мадам Мерль. – Вы лишь желаете сделать приятное ребенку.
– Я очень желаю сделать девочке приятное.
– Ну так поезжайте и навестите ее, никто ни о чем не догадается. И передайте, что ежели бы не приехали вы, то я – точно приехала бы. А вообще, – поправилась мадам Мерль, – не говорите этого. Ей будет все равно.
По пути к вилле мистера Осмонда, в открытом экипаже да по извилистой дороге, Изабелла размышляла, что же имела в виду ее подруга, сказав, будто бы никто ничего не узнает. Время от времени эта дама, которая, как правило, своей прямотой напоминала моряка, предпочитающего открытое море порожистым каналам, выдавала ремарки двусмысленного толка, позволяла себе неискренность. Какое дело Изабелле Арчер до пошлого мнения неизвестных людей? Не предположила ли мадам Мерль, будто она способна на поступок, который требовал бы скрытности? Разумеется, нет! Наверное, она имела в виду нечто иное, просто время до отъезда поджимало, вот и не успела разъяснить. Когда-нибудь Изабелла вернется к этому вопросу; в некоторых вещах она предпочитала предельную ясность.
Когда ее проводили в гостиную мистера Осмонда, она услышала, как в другой комнате играет на фортепьяно Пэнси. Девочка «музицировала», и Изабелла с теплом отметила про себя, что обязанность ребенок исполняет с тщанием. Пэнси вошла, оправила платье и, пуча глаза от стараний и любезности, принялась исполнять обязанности хозяйки в отцовском доме. Изабелла провела у нее полчаса, а Пэнси порхала, точно маленькая фея в пантомиме, взлетающая на невидимых тросиках, – не щебеча, но ведя беседу, демонстрируя такой же вежливый интерес к делам Изабеллы, с которым сама Изабелла интересовалась ее жизнью. Изабелла только диву давалась: еще никогда не подносили ей столь белоснежного, благоуханного цветка, взращенного рукою человека. Как славно обучили ребенка, какой милой ее воспитали и при том какой невинной и простой сохранили! Изабеллу всегда интересовал вопрос такого характера, такого качества души, когда в человеке ощущается этакая глубокая тайна, и вплоть до сего момента ей было радостно подозревать, что этот нежный цветочек все знает и все понимает. Происходила ли идеальная искренность Пэнси из одного чувства неловкости? Возможно, она просто надела маску, дабы угодить отцовской гостье, или все-таки то было прямым выражением непорочной натуры?
За час в прекрасном и сумрачном жилище мистера Осмонда – окна притенили, чтобы не впускать жар, и лишь местами сквозь узкую щелку пробивался свет роскошного лета, выхватывая из плотной тени поблекшие цвета и потускневшую позолоту, – беседа с дочерью главы дома удачно решила сей вопрос. Пэнси и впрямь оказалась белым листом, которому успешно помогли сберечь чистоту. Ей были чуждо притворство, лукавство, раздражительность, одаренность, разве что два или три тонких инстинктивных навыка: видеть, кто есть друг, избегать ошибок, заботиться о старой игрушке и новом платье. В придачу к такой нежности шла трогательность: девочка легко могла пасть жертвой судьбы. Сопротивляться року ей не хватило бы ни воли, ни силы, ни гордости. Ее ничего не стоило бы ввести в заблуждение, сокрушить, и единственной ее защитой было бы знание о том, когда и за что цепляться.
Пэнси провела по дому гостью, попросившую разрешения снова пройтись по комнатам, и поделилась мнением о нескольких произведениях искусства. Рассказала о планах, занятиях, видах отца; она вовсе не красовалась, просто сочла должным поделиться именно тем, что столь приметная гостья наверняка захотела бы услышать.
– Прошу, скажите, – попросила девочка, – папенька в Риме виделся с мадам Катрин? Он говорил, что ежели будет время, навестит ее. Видимо, времени не нашлось. Папенька любит, когда времени много. Он желал поговорить о моем образовании. Оно, видите ли, не окончено. Уж и не знаю, на что еще меня можно направить, но, по-видимому, конец не скоро. Папенька как-то обещал завершить мое обучение лично. Последние года два услуги менторов для знатных девушек очень дороги. Папенька не богат, и было бы жаль, когда бы ему пришлось тратиться на меня. Я того не стою. Учусь не очень быстро, и память не цепкая. Вот когда мне нравится, что говорят, то уж тогда да, она работает, а из книг я ничего не приобретаю. У меня была подруга, и ее забрали из обители в четырнадцать, чтобы… как же это говорится по-английски… приданое сообразить. Так верно? Надеюсь, вы поняли. Семья хотела сэкономить денег ей на свадьбу. Не знаю, вдруг и папенька для того желает сберегать деньги. Для моей свадьбы. Выдать дочку замуж так дорого стоит! – продолжала со вздохом Пэнси. – Думаю, папенька ради этого экономит. Как бы там ни было, мне пока еще рано думать о замужестве, и мне пока ни один джентльмен не мил. То есть ни один, кроме него. Не будь он моим отцом, я бы, наверное, хотела стать ему женой. Я бы лучше осталась ему дочерью, чем стала женой… кому-нибудь постороннему. Я по нему сильно скучаю. Правда, не так сильно, как вы могли бы подумать, ведь мы и так с ним редко виделись. Главным образом по праздникам. Я, пожалуй, даже больше тоскую по мадам Катрин, только вы ему об этом не говорите. Вы больше с ним не увидитесь? Какая жалость, и ему тоже будет очень жаль. Из всех, кто сюда заглядывает, мне вы нравитесь больше прочих. Комплимент не важный, ведь к нам мало кто заезжает. С вашей стороны было очень мило наведаться, – так далеко от дома забрались! – да и я пока еще совсем ребенок. О да, у меня тут детские занятия. А когда