– Видите ли, мне бы хотелось выпить чаю, – продолжил Розье, с тоской глядя в другую сторону.
– Идеально. Ступайте и принесите чаю моей юной леди.
– Хорошо, хотя позднее я оставлю ее на произвол судьбы. На самом деле все просто, мне до смерти хочется переговорить с мисс Осмонд.
– Ах, – сказала Изабелла, отводя взгляд. – Здесь я вам не помощник!
Спустя пять минут после того, как Розье принес чаю девушке в розовом, а после сопроводил ее в соседнюю комнату, он думал: не нарушил ли данного мадам Мерль обещания, сделав заявление миссис Осмонд, которое я процитировал чуть выше. Подобный вопрос способен был занять разум этого юноши надолго, однако, в конце концов, Розье сделался относительно безрассуден. Ему уже не было дела, нарушает он какие-то обещания или нет. Судьба, на произвол которой он грозился оставить барышню в розовом, оказалась отнюдь не так страшна, ибо Пэнси Осмонд, наливавшая чай для него и его компаньонки, – она, как и прежде, обожала заваривать чай, – пришла и заняла девушку беседой.
Эдвард Розье в их тихий разговор не вмешивался. Лишь печально сидел в сторонке и поглядывал на возлюбленную. Взгляни мы сейчас на нее его глазами – и не увидели бы почти ничего, что напомнило бы послушную маленькую девочку, которую еще во Флоренции, тремя годами ранее, отсылали немного погулять одну, в то время как ее отец и мисс Арчер предавались беседам сугубо для взрослых. Вскоре мы поймем, что пусть в девятнадцать Пэнси и стала юной леди, то не вполне этой роли соответствовала; что пусть она и выросла премилой, ей в прискорбной степени недоставало того качества, которое ценится во внешности женщин и известно как стиль; и что пусть она и одевалась во все новое и модное, свои наряды носила с заметной бережливостью, словно у кого-то их заимствовала. Могло показаться, что только Эдвард Розье способен подметить сии детали; и, говоря по чести, не было такой детали во внешности нашей юной особы, каковую бы он пропустил. Ее качествам он дал собственные названия, и некоторые из них звучали вполне ярко. «Нет, она уникальна, совершенно неповторима», – говорил он сам себе; и можете быть уверены, что ни на мгновение он не признал бы, как ей недостает стиля. Стиля? Ну как же, у нее стиль маленькой принцессы: не современный, не кричащий и на Бродвее он не произвел бы впечатления, – и ежели вы того не видите, то попросту слепы. Маленькая, серьезная барышня в своем небольшом и тесном платьице выглядела всего лишь как инфанта кисти Веласкеса. Этого было достаточно Эдварду Розье, считавшего ее восхитительно старомодной. Ее тревожный взгляд, чарующие губы, худенькая фигурка были трогательны, точно молитва в устах ребенка. Сейчас он испытывал острое желание узнать, насколько же сам нравится ей, и желание это не давало спокойно усидеть в кресле.
Мистеру Розье сделалось жарко, пришлось даже промокнуть вспотевший лоб платочком. Еще никогда Розье не было столь неуютно. Он считал Пэнси просто совершенной jeune fille [48], а jeune fille не станешь задавать вопросов, ответы на которые могли бы пролить свет на тему подобного рода. Jeune fille всегда была предметом мечтаний Розье – главное, чтобы эта jeune fille не была француженкой, ибо у него имелось подозрение, что национальность усложнит дело. Определенно, Пэнси с роду не брала в руки газеты и ежели читала романы, то, самое большее, ознакомилась с творчеством сэра Вальтера Скотта. Американская jeune fille, что может быть лучше! Открытая и веселая, но такая, что не ходила бы одна, не получала бы писем от мужчин и даже не смотрела бы в театре комедии нравов. В создавшейся ситуации Розье не мог отрицать: было бы нарушением гостеприимства обратиться напрямую к этому неопытному созданию; однако перед ним замаячила нешуточная опасность усомниться в наивысшей сакральности законов гостеприимства, потому как чувства, питаемые к мисс Осмонд, имели куда как большее значение. Для Розье – так несомненно, хоть и вряд ли для хозяина дома. Утешение было одно: даже если мадам Мерль и предупредила мистера Осмонда, он никак не распространил сие предостережение на Пэнси; не в его правилах было бы рассказать ей о некоем влюбленном и к тому же приятном молодом человеке. Однако он и впрямь любил ее, этот приятный молодой человек; а все эти ограничения, наложенные обстоятельствами, лишь выводили из себя. На что намекал Гилберт Осмонд, протянув ему два пальца левой руки? Раз уж он позволяет себе грубости, то и Розье может быть смелее.
Мистер Розье преисполнился невероятной отваги, как только явилась мать барышни в чрезвычайно тщеславном розовом наряде и, очень жеманно улыбнувшись, сказала, что должна забрать дочь, ведь ту ждут иные достижения. Мать с дочерью на пару удалились, и теперь лишь от Розье зависело, останется ли он практически наедине с Пэнси. Еще ни разу он не оставался тет-а-тет с ней, своей jeune fille.
Момент был решающий. Бедняжка Розье вновь промокнул платочком лоб. По соседству имелась еще комната – небольшая, за открытой дверью и освещенная, однако пустая и никем не занятая, поскольку гостей тем вечером пришло немного. Про нее словно бы забыли: обшитые бледно-желтым стены, несколько светильников, – через проем открытой двери она казалась ни дать ни взять храмом разрешенной любви. Некоторое время Розье смотрел в проход; он опасался, что Пэнси убежит, и рука его чуть ли не тянулась задержать ее. Однако девочка осталась там, где их покинули другие дамы, как будто и не думая присоединиться к косяку гостей в противоположном конце комнаты. Розье посетила мимолетная мысль, что Пэнси, может быть, страшно, и она не в силах шевельнуться, затем, приглядевшись, он понял: нет, она не скованна испугом. Для такого она была слишком невинна. После сильнейших колебаний Розье все-таки спросил, можно ли ему взглянуть на желтую комнату; идея показалась привлекательной и притом вполне невинной. Он уже бывал там с Осмондом, осматривал мебель периода Первой империи [49] и в особенности восхищался часами (которые на самом деле его не восхитили), огромным классическим механизмом той же эпохи. Первый шаг в хитрой партии был сделан.
– Разумеется, вы можете в нее заглянуть, – без тени страха разрешила Пэнси. – Ежели хотите, я могу вам ее продемонстрировать.
– Именно на такой ответ я и надеялся, вы очень добры, – пробормотал Розье.
Они направились в желтую комнату – на взгляд Розье, просто уродливую. К тому же там было холодно, и, видимо, такая же мысль посетила Пэнси.
– Она, скорее, для летних вечеров, нежели для зимних, – сказала девушка. – Тут все на папенькин вкус. У него всякого много.
У него и впрямь всякого много во владении, мысленно согласился Розье, но кое-что из этого дурно. Он осмотрелся, не зная, что и сказать.
– Разве миссис Осмонд нет дела до того, как оформлены комнаты в доме? Неужто у нее нет вкуса?
– О нет, вкус у нее отменный, но он больше касается литературы, – ответила Пэнси, – и разговоров. Папенька и таким интересуется. По-моему, он знает все.
Розье немного помолчал.
– Уверен, одно он знает точно! – наконец решительно произнес молодой человек. – Ваш папенька знает, что, при всем уважении к нему и очаровательной миссис Осмонд, я прихожу сюда исключительно для того, чтобы повидаться с вами!
– Повидаться со мной? – с легкой тревогой взглянула на него Пэнси.
– Повидаться с вами, за этим я и пришел, – повторил Розье, чувствуя, как голова идет кругом от того, что он утратил власть над собой.
Пэнси замерла, глядя на него простодушно, напряженно и открыто. И покраснев, она сейчас не стала бы выглядеть скромнее.
– Я думала, что все так и обстоит.
– И вам это не показалось неправильным?
– Я не могла сказать, потому что не знала. Вы ведь мне ничего не говорили, – напомнила Пэнси.
– Боялся вас оскорбить.
– Вы меня не оскорбляете, – пробормотала девушка, улыбаясь так, словно ее поцеловал ангел.
– Так я вам нравлюсь, Пэнси? – робко спросил Розье, чувствуя себя очень счастливым.
– Да, вы мне нравитесь.
Они отошли к каминной полке, на которой стояли большие, совершенно непривлекательные часы времен Первой империи. В интерьере комнаты они смотрелись вполне уместно, однако за ее пределами не стоили бы внимания. Ответ Пэнси, ее четыре слова показались Розье дыханием самой природы, а он, со своей стороны, мог лишь взять ее за руку. Потом поднес ладонь к губам, а Пэнси не стала противиться, улыбаясь все той же чистой, доверчивой улыбкой, в которой угадывалось нечто невыразимо податливое. Он нравился ей, он нравился ей все это время, и теперь произойти могло что угодно! Она была готова, она была готова всегда, ожидая от него первого слова. Не заговори он с ней, она ждала бы вечно, но вот, когда слова были произнесены, она упала к нему в руки, точно спелый персик с потревоженной ветки. У Розье возникло чувство, что притяни он ее к себе, прижми он ее к сердцу, она и тогда не сказала бы и полуслова против, сама приникла бы к нему. Да, то стало бы необдуманным экспериментом. Она знала, что он пришел именно к ней, и тем не менее вела себя как идеальная барышня!
– Вы мне очень дороги, – пробормотал молодой человек, напоминая себе о том, что есть же, в конце концов, правила гостеприимства.
Она взглянула на свою руку, туда, где он ее поцеловал.
– Так говорите, что папенька знает?
– Вы ведь сами говорили, что ему известно все.
– Мне кажется, что надо бы удостовериться, – сказала Пэнси.
– Ах, дорогая моя, тут я в вас уверен! – прошептал ей на ухо Розье; она же вслед за этим развернулась, собираясь к остальным, непосредственно и невозмутимо, как бы говоря, что с прошением нельзя тянуть ни минуты.
Гости в соседних комнатах тем временем стали свидетелями прибытия мадам Мерль, которая, куда бы ни отправилась, нигде не могла остаться незамеченной. Как ей это удавалось, не сказал бы вам и самый внимательный наблюдатель, ибо говорила она не громко, смеялась не от души, не двигалась быстро, не одевалась броско, не обращалась к окружению сколько-нибудь внушительно. Крупная, белокурая, улыбчивая, умиротворенная, – было в ее спокойствии нечто этакое, что само распространялось по комнате, и присутствующие не замечали, как становилось тихо. На этот раз она вела себя так незаметно, как только могла: обнявшись с миссис Осмонд, что было поразительно, присела на небольшой диван и заговорила с хозяином дома. Они обменялись любезностями – на людях они всегда отдавали определенную дань уваженья этикету, – а после мадам Мерль, чей взгляд блуждал по комнате, поинтересовалась, пришел ли юный мистер Розье.