Изабелла слушала его напряженно, всем своим видом выражая боль и удивление.
– Тетушка ездит туда всегда в одно и то же время, и ничто не заставит ее изменить привычке. Когда приходит долгожданный день, она приступает к сборам, и думаю, она не задержалась бы, даже будь Ральф при смерти.
– Порой мне правда кажется, что он умирает, – согласился лорд Уорбертон.
Изабелла вскочила с места.
– Тогда я отправляюсь к нему немедля.
Слегка встревоженный такой мгновенной реакцией, лорд Уорбертон ее остановил.
– Я вовсе не имел в виду, что сегодня именно так. Напротив, еще в поезде Тушетт приободрился. Мысль о том, что мы прибываем в Рим – а ведь ему город очень нравится, сами знаете, – придавала ему сил. Не далее как час назад, когда я желал Тушетту покойной ночи, он сказал, что хоть и сильно утомился, испытывает большое счастье. Навестите его утром, я лишь к тому и вел. Я не сказал ему, куда собираюсь, да и сам решил прийти сюда, лишь когда оставил его. Вспомнил слова Ральфа о том, что у вас сегодня прием, именно в этот самый четверг. Вот мне и пришло в голову заглянуть и сказать, мол, ваш кузен тоже здесь, и, возможно, лучше не дожидаться его личного визита. Мне кажется, он не писал вам. – Излишне говорить, что Изабелле после слов лорда Уорбертона не терпелось действовать: она напоминала птицу, которую удерживают, мешая взлететь. – Не говоря уже о том, что я и сам хотел повидаться с вами, – галантно прибавил гость.
– Я не понимаю, что задумал Ральф, его замысел кажется мне взбалмошным, – сказала Изабелла. – Было отрадно думать, что он засел в толстых стенах Гарденкорта.
– Так ведь, кроме толстых стен, у него никого не было.
– Вы поступили чрезвычайно любезно, навестив его.
– О, моя дорогая, я просто маялся бездельем, – отмахнулся лорд Уорбертон.
– Отнюдь, мы слышали, что вы заняты большими делами. Все отзываются о вас как о прекрасном государственнике, ваше имя то и дело мелькает в «Таймс», в которой, к слову, вас не хвалят. Смотрю, вы все тот же непрошибаемый радикал.
– Лично я не ощущаю в себе такой удали. Мир, знаете ли, ко мне стал прислушиваться. Всю дорогу, как покинули Лондон, мы с Тушеттом вели своеобразные парламентские дебаты. Я называю его последним тори, а он меня – королем готов, мол, я каждой деталью своей внешности соответствую образу дикаря. Как видите, жизнь в нем покамест теплится.
У Изабеллы оставалось еще много вопросов о Ральфе, но она воздержалась, не стала задавать их. Завтра она сама все увидит собственными глазами, а лорд Уорбертон наверняка скоро утомится от этой темы, и у него найдутся прочие предметы обсуждения. Она все больше убеждалась в том, что он оправился, но что куда важнее, отмечала она это без горечи. И ежели раньше в ее глазах он воплощал порывистость, напор – нечто, чему необходимо противостоять, – и ежели поначалу его появление здесь напугало ее, то теперь она убедилась в том, что он желает быть другом, что простил ее и не позволит себе язвительных напоминаний.
О мести, разумеется, речи и не шло. Изабелле в голову не приходило, будто бы демонстрируя свое прозрение, лорд Уорбертон хоть как-нибудь пытается наказывать ее, и она воздала ему должное, поверив, будто он и правда считает, что ей искренне интересно слышать о его смирении. То был отказ от устремлений здоровой, возмужалой натуры, в которой душевные раны затянулись и не будут нарывать. Лечение он нашел в британской политике; в ее пользе Изабелла не сомневалась и с завистью подумала о более счастливой участи мужчин, которые вольны нырять в целительные воды действия. Лорд Уорбертон, конечно, говорил о прошлом, но говорил о нем, не намекая ни на что; он даже их прошлую встречу в Риме вспоминал как веселые деньки. Признался, как с большим любопытством узнал о ее замужестве и как ему доставило огромное удовольствие личное знакомство с мистером Осмондом, на которое он вряд ли бы пошел, будь все иначе. За прошедшее время лорд Уорбертон ни разу не написал, однако и прощения просить за это не торопился. Единственное, своим визитом и речами он хотел напомнить об их старой близкой дружбе. И на правах близкого друга неожиданно, после короткой паузы, заполненной улыбкой, и в течение которой он озирался с видом увлеченного зрителя какой-нибудь провинциальной потехи, высказал невинную догадку:
– Что ж, полагаю, вы счастливы и все такое прочее?
Изабелла в ответ коротко посмеялась; его вопрос внезапно показался ей репликой из комедии.
– Думаете, будь все не так, я бы вам призналась?
– Не знаю. Почему бы нет?
– Ну, так я признаюсь в том, что очень счастлива, и это к счастью.
– У вас изумительно хороший дом.
– Да, очень приятный. Хотя в обустройстве мой заслуги нет, это все муж.
– Имеете в виду, он все тут обставил?
– Да, палаццо перешел к нам пустым.
– Должно быть, ваш супруг очень умен.
– Просто гений обшивки, – сказала Изабелла.
– Подобные вещи сейчас в большой моде. Но и у вас должен быть вкус.
– Мне нравятся готовые вещи, а вот собственных идей у меня нет. Ничего не умею придумывать.
– То есть принимаете предложения других?
– Почти всегда с большой охотой.
– Приятно слышать. Я кое-что вам предложу.
– Будет очень приятно, однако должна сказать, что у меня есть несколько маленьких мыслей. Мне бы хотелось, например, представить вас кое-кому из присутствующих.
– О нет, прошу, не надо. Я бы предпочел отсидеться тут. Ежели вы не представите меня вон той барышне в синем. Очаровательное личико!
– Вы о той, что беседует с румяным юношей? Это дочь моего супруга.
– Ваш муж счастливчик. Что за милая девица!
– Вы просто обязаны с ней познакомиться.
– С большим удовольствием, только не сию минуту. Сперва присмотрюсь к ней с расстояния. – Впрочем, любовался он девушкой недолго; взгляд его то и дело возвращался к миссис Осмонд. – А знаете, я ошибался, сказав, как вы изменились, – продолжил затем лорд Уорбертон. – Для меня вы остались почти такой же, что и прежде.
– И все же брак мне кажется большой переменой, – с умеренным задором ответила Изабелла.
– Других он меняет больше, чем изменил вас. Видите ли, сам я на женитьбу не решился.
– Что кажется мне удивительным.
– Вы должны понять, миссис Осмонд. Хотя желание остепениться у меня имеется, и большое, – уже откровеннее прибавил он.
– Для вас это не должно было составить труда, – сказала Изабелла, вставая с дивана, а после подумала с болью, которая, похоже, заметно отразилась на ее лице, что ей-то говорить подобное стоит в последнюю очередь. Возможно, потому что это лорд Уорбертон распознал боль, к которой по доброте душевной решил не привлекать внимания Изабеллы до тех пор, пока старинная подруга сама не пойдет на уступки.
Тем временем Эдвард Розье присел на оттоманку рядом с чайным столиком Пэнси. Поначалу решил заговорить о простых мелочах, а девушка поинтересовалась, кто тот джентльмен, который недавно пришел и сейчас беседует с ее мачехой.
– Английский лорд, – сказал Розье. – Большего мне неизвестно.
– Любопытно, он не желает чаю? Англичане ведь без него не могут.
– Не переживайте о том, мне нужно сказать вам кое-что важное.
– Говорите потише, а то все могут услышать, – попросила Пэнси.
– Никто и ничего не услышит, ежели вы и дальше будете взглядом кипятить чайник.
– Его совсем недавно наполнили водой. Слуги такие неумехи! – тяжело и виновато вздохнула она.
– А знаете, что ваш папенька сказал мне буквально только-только? Будто бы неделю назад вы в разговоре со мной не отвечали за свои слова.
– Я отвечаю не за все свои слова, да и как можно ждать такого от юной леди? Однако с вами я говорю совершенно серьезно.
– Он утверждает, будто вы выбросили меня из головы.
– Ах нет, я вас не забывала, – возразила Пэнси, блеснув хорошенькими зубками в натянутой улыбке.
– Так значит, все по-старому?
– Ах нет, не все. Папенька был жутко суров и строг.
– Что он с вами сделал?
– Спрашивал, что вы со мной такое сотворили, и я поведала ему все без утайки. Тогда он запретил мне выходить за вас.
– Не берите такое в голову.
– Ах нет, иначе я не могу. Как мне ослушаться папеньку?
– Даже ради моей любви к вам и вашей ко мне?
Пэнси приподняла крышечку заварочного чайника, некоторое время молча смотрела в его ароматное нутро, а после, не поднимая головы, сказала:
– Я по-прежнему люблю вас.
– И что мне с этим делать?
– Ах, – вздохнула Пэнси, устремляя на него неясный взгляд милых глаз, – этого я не знаю.
– Вы меня разочаровываете, – простонал бедный Розье.
Некоторое время она молчала. Передала чашку чая слуге.
– Прошу, не говорите более.
– И это все мое удовлетворение?
– Папенька запретил мне с вами говорить.
– И вы вот так мною пожертвуете? Ах, это уже слишком!
– Вы бы немного погодили, – сказала девушка, и в ее голосе обозначилась дрожь.
– Конечно же, я буду ждать, коли дадите надежду. Но вы отнимаете у меня жизнь.
– Я не откажусь от вас, о нет! – продолжала Пэнси.
– Он выдаст вас за кого-нибудь другого.
– Он никогда так не поступит.
– Тогда чего нам ждать?
Она снова замолчала в нерешительности.
– Я поговорю с миссис Осмонд. – Таким образом Пэнси почти всегда величала мачеху. – Она поможет нам.
– Многого она для нас не сделает. Боится.
– Чего?
– Вашего папеньку, надо полагать.
Пэнси покачала своей маленькой головкой.
– Она никого не боится. Нам надо запастись терпением.
– Ах, что за кошмарное слово, – простонал Розье; он был глубоко расстроен. Забыв обычаи приличного общества, уронил голову на руки и так, с меланхолическим изяществом, остался сидеть, глядя в ковер. Затем, уловив бурное движение вокруг, поднял взгляд и увидел, как Пэнси делает книксен, – небольшой реверанс, заученный в обители, – перед английским лордом, которого представила миссис Осмонд.