– Потом мне предстояло вернуться сюда.
– И далее – домой, до Англии?
– Нет, нет, я бы остался.
– Что ж, – сказал Ральф, – если у нас обоих в планах задержаться тут, я просто не понимаю, на кой нам Сицилия!
Его спутник помолчал, вглядываясь в огонь. Наконец он поднял взгляд:
– Скажите-ка мне вот что, – нарушил он тишину. – Вы правда намеревались добраться до Сицилии, когда мы только начинали свой путь?
– Ах, vous m’en demandez trop![53] Позвольте мне первому задать вопрос. Вы правда присоединились ко мне из платонических побуждений?
– Не понимаю, к чему вы клоните. Я думал выбраться за границу.
– Подозреваю, что каждый из нас вел собственную небольшую игру.
– Говорите за себя. Я и не таил того, что планирую здесь задержаться.
– Да, помню, вы обмолвились, якобы хотите встретиться с министром иностранных дел.
– Мы виделись, трижды. С ним не соскучишься.
– Мне кажется, вы забыли, ради чего сюда ехали, – подсказал Ральф.
– Может, и так, – очень угрюмо ответил попутчик.
Оба джентльмена принадлежали к расе, которая отнюдь не славится недостатком сдержанности. Вместе проехали от Лондона до Рима, и при этом ни один не сделал и намека на то, что движет им на самом деле. Когда-то они обсуждали одну тему, однако с тех пор она утратила свои позиции как предмет внимания, и даже по прибытии в Рим, где на нее указывало столь многое, продолжали хранить все то же робкое и вместе с тем уверенное молчание.
– Я бы все же советовал вам заручиться согласием врача, – внезапно, после паузы продолжил лорд Уорбертон.
– Согласие врача только все испортит. Когда можно без него, я обхожусь и так.
– Что говорит миссис Осмонд? – требовательно спросил Ральфа друг. – Я ей ничего не сказал. Вероятно, она согласится, что в Риме для вас слишком холодно, и предложит отправиться со мной в Катанию. С нее станется.
– Будь я на вашем месте, мне бы это понравилось.
– Это не понравится ее мужу.
– Ах да, могу себе представить. Хотя вы, как мне кажется, не обращаете внимания на то, что ему нравится, что нет. Это его дело.
– Не хочу вносить еще больше разлада между ними, – сказал Ральф.
– А между ними есть разлад?
– Намечается, полным ходом. Полыхнет, ежели она отправится со мной. Осмонд не питает теплых чувств к кузену жены.
– Тогда он, разумеется, устроит скандал. Но не устроит ли он его, если вы тут останетесь?
– На это мне и хотелось бы взглянуть. Последний раз, когда я был в Риме, он таки его устроил, тогда же я счел своим долгом исчезнуть. Теперь же мой долг остаться и защитить Изабеллу.
– Мой дорогой Тушетт, ваши силы защитника!.. – начал было с улыбкой лорд Уорбертон, но не договорил, заметив во взгляде спутника перемену. – Ваша обязанность в данной области вызывает очень большой вопрос, – проговорил он вместо этого.
Ральф немного помолчал, а потом наконец ответил:
– Мои силы защитника и верно очень малы, но так как напористость еще скуднее, Осмонд в конце концов сочтет меня недостойным пороха. Как бы там ни было, – прибавил он, – мне любопытно кое-что увидеть.
– Значит, жертвуете здоровьем во имя любопытства?
– Собственное здоровье меня не очень занимает, а вот миссис Осмонд мне глубоко интересна.
– Как и мне, но уже не так, как прежде, – быстро оговорился лорд Уорбертон. Это был один из тех намеков, сделать которые он допрежде не находил подходящего случая.
– Вам она кажется счастливой? – спросил Ральф, воодушевленный такой откровенностью.
– Что ж, не знаю даже, я почти не думал об этом. Недавно она говорила, что счастлива.
– Ах, так она ВАМ и сказала бы! – с улыбкой воскликнул Ральф.
– Я этого не знаю. Мне кажется, что я из тех, кому она могла бы пожаловаться.
– Пожаловаться? Не станет она жаловаться, никогда. Она поступила так, как поступила, и сама это знает. Да и вам она стала бы жаловаться в последнюю очередь. Моя кузина очень сдержанна.
– Ей это ни к чему. Я более не собираюсь влюбляться в нее.
– Премного рад слышать. По крайней мере, в ВАШИХ обязанностях сомнений нет.
– Да уж, – мрачно произнес лорд Уорбертон, – никаких!
– Позвольте спросить, – продолжал Ральф, – для того ли вы столь учтивы с их девочкой, чтобы продемонстрировать тот факт, что больше не собираетесь влюбляться в миссис Осмонд?
Лорд Уорбертон едва заметно вздрогнул. Поднялся и подошел к огню, стал пристально смотреть в него.
– Вам это кажется глупым?
– Глупым? Ни в коей мере, ежели она и правда вам по нраву.
– Я нахожу ее восхитительной юной особой. Не припомню еще, чтобы мне так нравилась девица ее лет.
– Очаровательное создание. Ах, она хотя бы непосредственна.
– Разумеется, нас разделяет большая разница в годах, двадцать с лишним лет.
– Мой дорогой Уорбертон, – сказал Ральф, – вы что, серьезно?
– Абсолютно серьезно.
– Я очень рад. И да поможет нам Господь, – воскликнул Ральф. – То-то старина Осмонд обрадуется!
Его компаньон нахмурился.
– Я бы вас попросил! Не опошляйте. Стал бы я свататься к дочери Осмонда, просто чтобы порадовать ЕГО.
– И все же Осмонд, сущий дьявол, порадуется.
– Он не так уж и тепло ко мне относится, – возразил его светлость.
– Не так уж? Мой дорогой Уорбертон, изъян вашего положения в том, что люди и без симпатий будут желать породниться с вами. И ежели так думать, то я должен пребывать в счастливой уверенности, что любим всеми.
Полемизировать на тему этих аксиом лорд Уорбертон был не в настроении. У него из головы не шел один случай.
– Считаете, ей будет приятно?
– Самой девице? Определенно, она будет в восторге.
– Нет-нет, я про миссис Осмонд.
Ральф некоторое время смотрел на него молча.
– Мой дорогой друг, при чем тут она?
– Дело в ее выборе. Она очень привязана к Пэнси.
– Что правда, то правда. – Ральф медленно встал. – Это занятный вопрос, как далеко заведет ее привязанность к Пэнси. – Некоторое время он постоял, спрятав руки в карманы и сильно нахмурив лоб. – Надеюсь, вы полностью… осознаете… Проклятье! – чертыхнулся он наконец. – Не знаю, как сказать.
– Да нет же, знаете. Вы знаете, как сказать что угодно.
– Что ж, мне, право, неловко. Надеюсь, вы сознаете, что среди достоинств мисс Осмонд ее, э-э, близость к мачехе – не самое большое?
– Боже правый, Тушетт! – разозлился лорд Уорбертон. – За кого вы меня принимаете?
Глава XL
После свадьбы Изабелла почти не видела мадам Мерль, поскольку сия леди взяла за правило часто отлучаться из Рима. Как-то она провела полгода в Англии; в другой раз на часть зимы удалилась в Париж. Она навещала многочисленных далеких друзей, придерживаясь мысли, что на будущее стоит быть менее закоренелой римлянкой. А поскольку ее закоренелость заключалась в том, что она жила в одной из самых солнечных частей холма Пинчо – в подолгу пустующей квартире, – это предполагало ее практически постоянное отсутствие, каковое Изабелла порицала, считая недопустимым. Близкое знакомство с мадам Мерль несколько умерило первое впечатление о ней, но, по сути, не изменило его, оставив место для благоговения и восхищения. Этот персонаж был вооружен до зубов: приятно видеть человека, непоколебимо готового встретить любую схватку с обществом. Она не размахивала флагом браво, зато ее оружие всегда сверкало начищенной сталью, и пользовалась она им с такой сноровкой, что все чаще казалась Изабелле ветераном многих войн. Она не проявляла раздражения и не позволяла владеть собой ненависти; ей словно бы никогда не требовалось ни отдыха, ни утешений. Голова ее была полна собственных мыслей. Мадам Мерль уже давно познакомила Изабеллу со многими из них, и та узнала так же, что под покровом мощного самообладания ее высокообразованная подруга прячет богатую палитру чувств. Однако хозяйкой ее жизни была ее же воля; и в том, как она продолжала жить, чувствовалось великое достоинство. Казалось, мадам Мерль узнала секрет жизни, раскусила хитроумную загадку искусства бытия. Сама Изабелла, становясь старше, вкусила и ненависть, и отвращение. Бывали дни, когда мир виделся ей в черном цвете, и она не без претензии спрашивала себя, ради чего вообще живет. Прежде у нее была привычка жить за счет энтузиазма, влюбляться в неожиданно раскрытые возможности, в идею о новом приключении. Молодой она привыкла тянуть от одного небольшого источника восторга до другого, встречая лишь редкие промежутки скуки. Мадам Мерль энтузиазм в себе подавила и ныне ни во что уже не влюблялась. Теперь она жила, руководствуясь исключительно рассудком и мудростью. В какие-то часы Изабелла отдала бы что угодно за урок подобного искусства, и будь блестящая подруга поблизости, воззвала бы к ней с просьбой научить. Она все чаще осознавала преимущества подобного образа жизни, когда человек превращает свой характер в нечто твердое навроде кирасы или серебряной пластины.
Впрочем, как я уже сказал, интересующий нас персонаж вернулся на постоянное проживание в Рим не ранее зимы, в течение которой мы недавно возобновили знакомство с нашей героиней. Теперь Изабелла видела ее чаще, чем когда-либо после замужества; правда, за это время потребности Изабеллы и ее наклонности претерпели значительные изменения. Теперь она уже не побежала бы за руководством к мадам Мерль: желание узнать, в чем состоит ловкий трюк этой леди, она утратила. Все неприятности предпочитала держать при себе: коли жизнь трудна, то признание в поражении не облегчит дела. Без сомнения, мадам Мерль была ей невероятно полезна и служила бы украшением всякого общества, но была ли – и стала бы? – она полезной другим в периоды отчаянного замешательства? Больше всего пользы – Изабелла никогда в том не сомневалась, – от подруги она получила бы, подражая ей, будучи такой же твердой и умной. Мадам Мерль не признавала на пути препятствий, и Изабелла, обдумав этот образ действий с полсотни раз, так же решила не видеть перед собой препон. А еще, когда общение, едва не прервавшись, наконец возобновилось, заметила, что ее старая союзница так же переменилась, стала едва ли не отстраненной – дойдя до крайности в своем, в определенной мере, надуманном страхе проявить несдержанность.