Ральф Тушетт, как мы знаем, придерживался мнения, будто бы мадам Мерль склонна к преувеличениям, любит, если выражаться вульгарно, сгустить краски. Изабелла таких обвинений никогда не признавала, не понимая даже, в чем их корень. Поведение мадам Мерль несло на себе отпечаток хорошего вкуса, было «тихим». Однако в нежелании вмешиваться в личную жизнь семьи Осмонд она и правда слегка перестаралась, и уже в этом проявлялся вкус не самый хороший. Напротив, это было довольно-таки жестоко. Мадам Мерль слишком хорошо помнила о том, что Изабелла замужем, что у нее теперь другие интересы и что она, мадам Мерль, хоть и знает Гилберта Осмонда и его малышку Пэнси уже давненько, возможно, даже лучше кого бы то ни было, в конечном итоге, ко внутреннему кругу не принадлежит. Она хранила бдительность: не рассказывала о своих делах, пока не спрашивали, причем настойчиво, – как если бы нуждались в ее мнении. Боялась показаться нетактичной. И будучи предельно откровенной, в один день призналась Изабелле в своих страхах.
– Я ДОЛЖНА быть начеку, – сказала она. – Иначе запросто, сама того не заметив, могу вас оскорбить. И даже если мои намерения будут чистейшими, вы будете в полном праве счесть себя оскорбленной. Мне не следует забывать, что вашего супруга я знала задолго до вашего появления. Нельзя чтобы это меня подвело. Будь вы глупой, вы бы стали ревновать, но вы не глупая женщина, это мне известно доподлинно. Так и я, впрочем, тоже, а потому решительно намерена не навлекать на себя неприятностей. Небольшой ущерб – дело нехитрое, глазом ведь моргнуть не успеешь, как оступишься. Естественно, захоти я любовной связи с вашим мужем, у меня на то было целых десять лет, и никаких препятствий, а потому вряд ли я решусь на интрижку теперь, когда растратила большую часть привлекательности. Однако же, реши я докучать вам, нацелившись на место, которое мне не принадлежит, вы бы, не задумываясь, указали мне на то, что я всего лишь кое в чем запуталась. Я же настроена ничего не путать. Хотя добрый друг, определенно, не станет сразу о таком думать: друзей в неправедном не подозревают. Я вот вас, моя дорогая, ни в коем разе не подозреваю, зато подозреваю саму человеческую природу. Не подумайте, я не стремлюсь быть неудобной, просто не всегда слежу за речью. Думаю, доказательство тому – уже то, что я говорю с вами именно так, как говорю. Впрочем, я лишь хочу сказать, что случись вам взревновать – такую форму примет мое неудобство, – я с готовностью признаю, что ошибочка – моя. Никак не вашего супруга.
У Изабеллы было три года на то, чтобы обдумать догадку миссис Тушетт – якобы это мадам Мерль устроила ее с Гилбертом Осмондом брак. Мы знаем, как Изабелла поначалу восприняла сие откровение. Брак Гилберта Осмонда мадам Мерль устроить могла, зато брак Изабеллы Арчер не устраивала точно. Изабелла с трудом понимала, что же этому посодействовало: природа, провидение, фортуна, вечная тайна вещей? По правде же, теткино негодование было направлено не столько на происки мадам Мерль, сколько на ее двуличие: сперва организовала это странное событие, а после осмелилась отрицать вину. Было бы что отрицать, считала Изабелла: она не видела ничего преступного в том, что мадам Мерль стала катализатором важнейшей в ее жизни дружбы. Это пришло ей в голову накануне свадьбы, после небольшого спора с теткой и еще в то время, когда она, подобно историку, могла пофилософствовать о будущей вехе в скудных анналах собственной молодой жизни. Если мадам Мерль правда желала повлиять на смену ее положения, то, что ж, удачная затея. Более того, с Изабеллой опытная подруга была предельно откровенна: никогда и не скрывала высокого мнения о Гилберте Осмонде. Правда, после того, как союз уже был заключен, Изабелла обнаружила, что муж на участие мадам Мерль смотрит не так уж и радостно. В разговорах он редко соглашался касаться этой сверкающей, жемчужной росинки в их розарии. «Тебе не нравится мадам Мерль? – как-то спросила его Изабелла. – Она хорошего мнения о тебе».
– Скажу первый и последний раз, – ответил тогда Осмонд. – Прежде она нравилась мне больше, чем сейчас. Я устал от нее, и мне от этого довольно совестно. Она же неестественно добра! Я рад, что ее нет в Италии: можно перевести дух, снять груз с сердца. Старайся лишний раз не упоминать ее, а то она как будто сразу возвращается. Ни к чему торопить события.
Мадам Мерль и правда вернулась, но в самый последний момент, – в том смысле, что едва не лишилась выгодного положения. И ежели она, как я сказал, ощутимо изменилась, то и чувства Изабеллы не остались прежними. Юная леди, как и прежде, остро воспринимала ситуацию со своим браком, но картина радовала ее гораздо меньше, а неудовлетворенный разум – чего уж ему там не хватает? – редко испытывает недостаток в причинах для недовольства. Они множатся и расцветают, точно лютики в июне. То, что мадам Мерль женила Гилберта Осмонда, Изабелла более расценивала как услугу: ей стало очевидно, словно надпись чернилами на бумаге, что благодарить приятельницу не стоит. Со временем поводов для признательности все убавлялось, и однажды Изабелла сказала себе: без мадам Мерль, возможно, ничего и не состоялось бы. Она тут же в страхе подавила эти мысли. «Что бы ни произошло, нельзя быть несправедливой, – сказала она себе. – Свое бремя я понесу сама, нечего сваливать его на других!» Это убеждение, в конце концов, подверглось испытанию посредством того искусного извинения за собственные манеры, которое мадам Мерль сочла достойным принести и которое я вам вкратце процитировал ранее. Было в ее лаконичной проницательности и ясной убежденности нечто раздражающее, некий намек на насмешку. Сама Изабелла в эти дни ясность утратила: остались смятение и горечь, запутанность и страхи. Она ощущала беспомощность, когда отвернулась от подруги после ее заявлений, недавно мною приведенных. Как мало мадам Мерль знала о том, что на душе у Изабеллы! Более того, Изабелле и самой не все удавалось осознать. Она ревновала подругу… к Гилберту Осмонду? Что за несусветная ерунда, оторванная от жизни мысль! Однако Изабелла почти желала повода для ревности, это освежило бы чувства. Разве ревность, в некотором роде, не один из симптомов счастья? Однако же мадам Мерль была мудра, настолько мудра, что могла бы сделать вид, будто знает Изабеллу лучше нее самой. Наша молодая женщина всегда умела вызвать в себе решимость, и всякий раз дух ее бывал возвышен, но еще никогда это чувство не расцветало в укромном саду ее сердца так пышно, как сегодня. Его бутоны поистине имели сходство, и все их можно было бы собрать в букет решительного мнения: ежели ей не суждено обрести счастья, то в том не будет и капли ее вины. Ее несчастный дух всегда имел огромное желание бороться и до сих пор еще ни разу не получал достаточного повода сложить крылья; поэтому стремился строго держаться справедливости, не тешить себя мелочной местью. Увязывать мадам Мерль с собственным разочарованием значило бы поддаться этой самой мелочной мстительности, в особенности потому, что удовольствие это принесло бы совершенно неискреннее. Оно утолило бы горечь, но не ослабило бы путы. Можно было бы притвориться, будто она действовала вслепую, но ежели какая девушка и была хозяйкой сама себе, то это Изабелла. Без сомнения, влюбленная девушка себе не принадлежит, однако единственный источник ее ошибки лежал внутри нее самой. Против нее не сплели заговора, ее не заманивали в силок. Она все видела, сама решала и выбор делала опять-таки сама. И ежели женщина совершала подобную ошибку, то путь исправить все имелся лишь один: полностью и безоговорочно – но, с королевским достоинством! – принять ее. Одной глупости с Изабеллы хватило, тем более расплачиваться предстояло до конца жизни. Вторая дела не поправит. В этой безмолвной клятве имелось некоторое благородство, которое и помогало Изабелле держаться. Однако, несмотря на это, мадам Мерль была права, приняв меры предосторожности.
Как-то раз, примерно через месяц после прибытия в Рим Ральфа Тушетта Изабелла возвращалась с прогулки с Пэнси. Она не уставала благодарить жизнь за падчерицу, ибо всегда трепетно относилась ко всему невинному и слабому. Пэнси была ей очень дорога, и больше в жизни Изабеллы не нашлось бы ничего столь же чистого, как ясная и упоительная привязанность к ней этого юного создания. Это было все равно что держать в руке ее маленькую нежную ладошку. Пэнси же испытывала не только привязанность и любовь, но и некую пылкую, непреодолимую веру. Изабелле эта зависимость девочки доставляла не просто удовольствие, она заставляла жить тогда, когда, казалось, жизнь потеряла всякий смысл. Изабелла сказала себе, что следует исполнять свой долг, каким бы он ни был, и надо искать его для себя по мере сил. Сочувствие Пэнси служило прямым указанием на таковой, и дарило ежели не идеальную, то верную возможность – а для чего именно, Изабелла точно не могла сказать. Может статься, просто быть для девочки чем-то бо́льшим, нежели сама девочка могла стать для нее.
Сегодня Изабелла с улыбкой вспоминала о том, как когда-то не могла понять Пэнси, ибо сейчас видела, что все непонятное в Пэнси – от собственной же ее, Изабеллы, зашоренности. Раньше ей не верилось в то, что кто-то способен вкладывать так много – невероятно много – в попытки угодить другому, но потом увидела сию тонкую способность в действии и поняла ее. Это создание, Пэнси, всем своим естеством воплощало гений, не замутненный гордостью, ибо у девочки она отсутствовала. И пусть Пэнси неустанно чего-то добивалась, признания за это не искала.
Вдвоем они были неразлучны, миссис Осмонд почти не видели без падчерицы. Изабелле ее компания нравилась, как неизменный букетик одних и тех же цветов в руке. И дабы не пренебрегать Пэнси, как бы ее к тому не склоняли, она лелеяла ее буквально с религиозным трепетом. В обществе Изабеллы девушка расцветала, была счастлива, как ни с кем, за исключением отца. Им она восхищалась с великой силой, оправданной небывалой мягкостью Гилберта Осмонда, поскольку отцовство доставляло ему изысканную радость. Изабелла, знала, как любит бывать с ней Пэнси и что девочка изыскивает средства угодить ей. И лучшим было – избавить мачеху от хлопот, хотя сие решение никак не решило бы хлопот, уже существующих, и потому Пэнси проявляла чудеса изобретательности в послушании и покорности. Она была осторожна, смиряла пыл, соглашаясь на предложения Изабеллы, делая