В голове его царили иные мысли, которые бы показали, насколько, в сущности, его характер по скверности не схож с характером Гилберта Осмонда. Гудвуду не терпелось отправиться в Рим; ему бы хотелось поехать в одиночестве, полуночным поездом. Он ненавидел европейские вагоны, где приходится сидеть, словно в тисках, нога к ноге, нос к носу с иностранцем, которому к тому же со всем пылом и азартом приходится возражать в его желании открыть окно. И хотя ночью в европейских поездах странствовалось даже хуже, чем днем, то после захода солнца, по крайней мере, можно было погрузиться в сон и грезить об американском вагоне-люкс. Однако Гудвуд не мог уехать ночным поездом, ведь мисс Стэкпол уезжала утром; отбыв единолично, он оскорбил бы беспомощную женщину. И вслед за ней он тоже выехать не мог, ведь тогда пришлось бы проявить терпение, которое уже заканчивалось. Отправка следующим днем не подходила. Мисс Стэкпол вызывала тревогу, действовала угнетающе; день в одном европейском вагоне с ней грозил сильнейшим раздражением. И все же она оставалась дамой, одинокой странницей, и его долгом было пострадать ради нее. И думать нечего, то – голая необходимость!
Некоторое время мистер Гудвуд был чрезвычайно мрачен, а после произнес без капли напыщенной галантности, крайне четким тоном:
– Разумеется, ежели вы едете завтра, я тоже поеду, поскольку могу быть вам полезен.
– Что ж, мистер Гудвуд, я на вас рассчитываю! – невозмутимо ответила Генриетта.
Глава XLV
Пользуясь возможностью, я говорил, как недоволен был муж Изабеллы продолжительным пребыванием Ральфа в Риме. И вот, удерживая сие знание в уме, она отправилась навестить кузена – спустя день после того, как предложила лорду Уорбертону явить понятные доказательства своих искренних симпатий к Пэнси. Направляясь же к гостинице, она, не хуже чем в другое время, сознавала, в чем корень недовольства Осмонда: он бы хотел лишить ее свободы мысли, прекрасно зная, что Ральф – поборник этой самой свободы. Лишь потому, – как убеждала себя Изабелла, – визит к кузену становился для нее отдохновением. Читателю может показаться, что отдохновением этим она наслаждалась назло мужниному недовольству и наслаждалась, как она сама себя тешила надеждой, втайне. Открыто перечить супругу Изабелла покамест не решалась, ведь он оставался ей законным хозяином, на каковой факт она порой взирала с немым недоумением. Факт сей отягощал ее разум, напоминая о традициях, приличиях и святости брака. Сама мысль нарушить их наполняла ее стыдом и ужасом, ибо, отдавая себя, она не сумела предвидеть, что все так обернется. Она пребывала в совершенной убежденности, будто бы намерения мужа столь же великодушны, как и ее. Тем не менее быстро приближался день, когда ей придется забрать назад то, что она торжественно ему вручила. Обряд сей будет чудовищен и отвратителен. Изабелла решила заранее о том не думать; Осмонд не предпримет ничего первым, не попытается предотвратить, но и до самого конца не снимет с нее бремени. Покамест он открыто ей не запрещал наведываться к Ральфу, но буде ее кузену случится задержаться дольше, таковой запрет всенепременно последует.
Да как же Ральф, бедолага, мог уехать? Погода не располагала к вояжу. Хотя для Изабеллы не было секретом, отчего муж с таким нетерпением ожидает заветного события: справедливости ради стоит отметить, что она прекрасно его понимала. Разве подобные свидания жены МОГУТ понравиться супругу? Конечно, Ральф и слова дурного об Осмонде не вымолвил, однако немой, болезненный протест ревнивца не терял обоснованности. Вот ежели бы Осмонд вмешался открыто, проявил бы власть, тогда пришлось бы Изабелле выбирать, и выбор сей дался бы нелегко. Как я упоминал, от мыслей о подобном у нее заходилось сердце, и щеки начинали пылать. Бывало даже, что, в стремлении уклониться от размолвки с мужем, она желала скорейшего и да, рискованного отбытия Ральфа. Тогда она без толку обзывала себя трусихой. Она не то чтобы умаляла любовь к Ральфу, она лишь готова была на что угодно, лишь бы не расторгать важнейшего, единственного священного союза в своей жизни. Иначе любое будущее виделось кошмарным. Разойдясь с Осмондом раз, она разойдется с ним навсегда; любое признание того, что нужды их разнятся, послужит основанием выводу: брак потерпел крах. Не выйдет притереться, добиться компромисса, отбросить с легкостью одно и принять для виду другое. Им требовалась, по сути-то, всего одна деталь, но деталь должна была изящно встроиться в механизм женитьбы. А без нее все разваливалось, ибо сцепки не случилось.
Изабелла старалась соблюдать приличия и не ходить в «Отель де Пари» слишком часто. Меру приличия, правда, определяла она сама, и то было лучшим доказательством тому, что никакая мораль не переплюнет силы искренней признательности. Сегодня Изабелла особенно вольно обошлась со шкалой нравственности, ибо она не просто не могла бросить Ральфа умирать в одиночестве, как о том знали все, но ей требовалось спросить кое-что важное. К тому же Гилберта это касалось не меньше, чем ее.
Она очень быстро подобралась к сути разговора.
– Ответьте мне на один вопрос. О лорде Уорбертоне.
– Кажется, я знаю, о чем вы хотите спросить, – сказал Ральф, сидя в кресле и вытянув тощие ноги дальше обычного.
– Ничуть не исключаю этого. Прошу тогда, ответьте.
– О, я не говорил, что мне это под силу.
– Вы с ним близко знакомы, – возразила Изабелла, – и много наблюдали за ним.
– Истинно так. Но вы подумайте, ведь он мог и притворяться!
– Зачем ему притворяться? Это не в его натуре.
– Ах, не забывайте, что обстоятельства нынче особенные, – напомнил Ральф, выдавая скрытую усмешку.
– До определенных границ, да. Но правда ли он влюблен?
– Думаю, очень. Это я могу увидеть.
– Ах! – с некоторой сухостью произнесла Изабелла.
Ральф взглянул на нее мягко и с весельем, пробужденным ее загадочным тоном.
– Говорите так, будто разочарованы.
Изабелла встала, медленно и задумчиво разглаживая перчатки в руках.
– В конце концов, это не мое дело.
– Какая глубокая философия, – сказал кузен и почти сразу же прибавил: – Могу я поинтересоваться, о чем речь?
Изабелла уставилась на него.
– Я думала, вы знаете. Лорд Уорбертон утверждает, будто больше всего на свете хочет жениться на Пэнси. Я сообщала вам об этом, но так и не дождалась ваших замечаний. Этим утром вы могли бы рискнуть и сделать хотя бы одно. Вы верите, что она ему правда небезразлична?
– Ах, речь о Пэнси? Нет! – уверенно вскричал Ральф.
– Вы только что говорили, будто верите ему.
Ральф немного помолчал.
– Верю, что ему небезразличны вы, миссис Осмонд.
Изабелла мрачно покачала головой.
– Сами знаете, это чепуха.
– Разумеется, чепуха, но чепуха Уорбертона, не моя.
– Это было бы очень утомительно. – Она тешила себя мыслью, что говорит очень тонко.
– Стоило сказать вам, – продолжал Ральф, – что при мне он это отрицал.
– Как славно, что вы вдвоем меня обсуждаете! При этом он говорил вам, что любит Пэнси?
– Он очень хорошо о ней отзывался, очень правильно. Дал понять, конечно, что она славно приживется в Локли.
– Он правда так считает?
– Ах, что там себе думает Уорбертон… – произнес Ральф.
Изабелла снова принялась разглаживать перчатки; они были длинные и широкие, она могла не тропиться. Однако вскоре снова подняла взгляд.
– Ах, Ральф, вы не желаете мне помогать! – пылко выкрикнула Изабелла.
Впервые она намекнула на то, что ей требуется помощь, и жестокость ее слов потрясла кузена. В его ответном и невольном возгласе сквозили облегчение, жалость и нежность; ему казалось, что вот наконец-то через разделяющий их пролив протянется мост. Именно потому он вскоре воскликнул:
– Как же вы, наверное, несчастны!
Однако Изабелла уже вернула себе самообладание и тут же употребила его на то, чтобы сделать вид, будто не слышит кузена.
– Сказав о помощи, я погорячилась, – быстро улыбнувшись, поправилась она. – Подумать только, тревожу вас своими семейными неурядицами! Дело по правде простое, лорд Уорбертон должен уладить все сам. Я не могу взяться за его поддержку.
– Он с легкостью преуспеет, – заверил ее Ральф.
Изабелла возразила:
– Да, но успех ему не всегда сопутствовал.
– Верно, и вы знаете, как меня удивила его прошлая неудача. Способна ли удивить нас мисс Осмонд?
– Скорее уж нас удивит его светлость. Мне кажется, он в конце концов сдастся.
– Он не поступит столь бесчестно, – сказал Ральф.
– Я полностью в этом уверена. И честнее всего будет оставить бедное дитя. Ей нравится другой, и подкупать ее роскошным предложением, дабы она его бросила, жестоко.
– Возможно, для того, другого, и жестоко, однако Уорбертон не обязан с ним считаться.
– Нет, это жестоко по отношению к Пэнси, – уточнила Изабелла. – Если она даст убедить себя и бросит бедного мистера Розье, это обернется для нее несчастьем. Вам забавно, разумеется, вы же не влюблены в него. Однако у мистера Розье имеется преимущество: он любит Пэнси, а лорд Уорбертон – нет. Пэнси отчетливо это видит.
– Лорд Уорбертон будет добр с ней, – пообещал Ральф.
– Он уже был добр, однако, к счастью, ни словом ее не побеспокоил. Он может завтра зайти и попрощаться с ней, совершенно не нарушив приличий.
– И как это понравится вашему мужу?
– Не понравится, совсем. Он будет в своем праве, да только удовлетворения пусть ищет сам.
– Он поручил вам найти его? – решился спросить Ральф.
– Для меня, старого друга лорда Уорбертона – то есть более старого, чем Гилберт Осмонд, – было естественно поинтересоваться намерениями его светлости.
– Поинтересоваться, не откажется ли он от своих притязаний?
Изабелла помедлила, чуть нахмурившись.
– Позвольте уточнить, вы ходатайствуете за него?
– Ни в коем разе. Я только рад, что он не станет мужем вашей падчерицы. Странная вышла бы связь с вами! – с улыбкой сказал Ральф. – Однако я сильно переживаю: как бы ваш муж не подумал, что вы недостаточно побуждали лорда Уорбертона.