Когда в этот же день его навестил Каспар Гудвуд, Ральф сообщил гостю, что мисс Стэкпол, взяв его под свое крыло, собирается препроводить в Англию.
– Боюсь, тогда, – сказал Каспар Гудвуд, – я буду пятой спицей в колеснице. Я пообещал мисс Озмонд поехать с вами.
– Господи… прямо какой-то золотой век. Вы так все добры.
– Ну с моей стороны это не столько доброта по отношению к вам, сколько по отношению к ней.
– В таком случае как же добра она! – улыбнулся Ральф.
– Что посылает других ехать с вами? Да, пожалуй, это проявление доброты, – не поддержав шутливого тона, ответил Гудвуд. – Что же касается меня, то, признаться, я предпочитаю путешествовать с мисс Стэкпол и с вами, чем с одной мисс Стэкпол.
– Еще охотнее вы предпочли бы не делать ни того ни другого, а остаться здесь, – сказал Ральф. – Но, право же, вам незачем ехать, в этом нет никакой необходимости. У Генриетты бездна энергии.
– Не сомневаюсь. Но я уже пообещал миссис Озмонд.
– Она с легкостью освободит вас от вашего обещания.
– Она ни за что не освободит меня от него. Ей, конечно, хочется, чтобы я присмотрел за вами, но главное не это. Главное – ей хочется, чтобы я убрался из Рима.
– Думаю, вы преувеличиваете, – заметил Ральф.
– Я ей надоел, – продолжал Гудвуд. – Ей нечего сказать мне, вот она и придумала эту поездку.
– Ну, если ей так удобнее, я, разумеется, прихвачу вас с собой. Но я не понимаю, почему ей так удобнее? – тут же добавил Ральф.
– А потому, – ответил со всей прямотой Гудвуд, – что ей кажется, будто я за ней наблюдаю.
– Наблюдаете за ней?
– Пытаюсь уяснить себе, счастлива ли она.
– Уяснить это не трудно, – сказал Ральф. – Судя по виду, она самая счастливая женщина на свете.
– Именно так; я в этом удостоверился, – ответил Гудвуд очень сухо; тем не менее он продолжал: – Да, я за ней наблюдал; я старый ее друг и, по-моему, имею на это право. Она утверждает, что счастлива – еще бы, она ведь так старалась стать счастливой, вот я и подумал, посмотрю-ка я сам, чего оно стоит, ее счастье. Я посмотрел, – продолжал он и в голосе его послышались горькие ноты, – и насмотрелся; с меня довольно. Теперь я вполне могу уехать.
– А знаете, мне кажется, вам в самом деле пора, – ответил Ральф.
И это был их первый и последний разговор о миссис Озмонд.
Между тем Генриетта Стэкпол, занимаясь приготовлениями к отъезду, сочла нужным сказать несколько слов графине Джемини, которая явилась к ней в пансион отдать нанесенный во Флоренции визит.
– А что касается лорда Уорбертона, вы были очень неправы, – заявила она графине Джемини. – Я просто должна вывести вас из заблуждения.
– По поводу того, что он ухаживает за Изабеллой? Голубушка, да он бывал у нее в доме по три раза в день. Там всюду следы его пребывания, – воскликнула графиня.
– Он хотел жениться на вашей племяннице, потому и бывал так часто.
Графиня воззрилась на нее, потом насмешливо хихикнула.
– Так вот что рассказывает Изабелла? Ну и ну! Неплохо придумано. Но, помилуйте, если он хочет жениться на моей племяннице, что же ему мешает? Или, быть может, он отправился покупать обручальные кольца и вернется через месяц, когда меня здесь уже не будет?
– Нет, он не вернется. Мисс Озмонд не желает выходить за него замуж.
– До чего же она услужлива. Я знала, что она предана Изабелле, но не представляла себе – насколько.
– Я не понимаю вас, – холодно сказала Генриетта, размышляя о том, как неприятно упорствует графиня в своей неправоте. – И продолжаю настаивать на своем… Изабелла никогда не поощряла ухаживаний лорда Уорбертона.
– Ах, моя дорогая, что нам с вами известно об этом? Мы знаем только, что мой брат способен на все.
– Я не знаю, на что способен ваш брат, – ответила с достоинством Генриетта.
– Я ведь не на то ропщу, что она поощряла лорда Уорбертона, а на то, что услала из Рима. А мне больше всего хотелось увидеть именно его. Как вы думаете, не испугалась ли она, что я отобью у нее поклонника? – беззастенчиво гнула свое графиня. – Во всяком случае, она лишь на время удалила лорда Уорбертона. Дом полон им, можно сказать, переполнен. Нет, нет, его след еще не остыл. Я наверняка с ним увижусь.
– Что ж, – сказала Генриетта в одном из тех порывов вдохновения, которыми и объяснялся успех ее писем в «Интервьюере». – Быть может, с вами ему повезет больше, чем с Изабеллой.
Когда Генриетта рассказала Изабелле о своем предложении Ральфу, то в ответ услышала, что вряд ли могла бы чем-нибудь сильнее ее обрадовать. Она всегда считала, что Генриетта и Ральф рано или поздно друг друга оценят.
– Мне все равно, оценит он меня или нет, – заявила Генриетта. – Важно одно – чтобы он не умер в поезде.
– Он себе этого не позволит, – покачав головой, сказала Изабелла с несколько преувеличенной уверенностью.
– Сделаю все возможное, чтобы не позволил. Я вижу, ты ждешь не дождешься, когда же наконец мы все уедем. Мне непонятно только, что ты хочешь делать дальше.
– Хочу остаться одна, – ответила Изабелла.
– Все равно это не получится, у тебя в доме изрядное общество.
– Они – участники комедии, а вы – зрители.
– По-твоему, это комедия, Изабелла Арчер? – спросила весьма мрачно Генриетта.
– Ну, если тебе так угодно, трагедия. Вы все на меня смотрите, и мне от этого не по себе.
Несколько секунд Генриетта как раз тем и занималась, что смотрела на нее.
– Ты похожа на подстреленную лань, которая ищет тень погуще. Быть такой беспомощной! – вырвалось у нее наконец.
– Вовсе я не беспомощна. Я намерена много что сделать.
– Я говорю сейчас не о тебе, а о себе. Приехать нарочно за тем, чтобы тебе помочь, и так ни с чем и уехать.
– Ты очень мне помогла, – ответила Изабелла, – очень меня подбодрила.
– Нечего сказать, подбодрила! Точь-в-точь выдохшийся лимонад! Я хочу, чтобы ты дала мне одно обещание.
– Не могу. Никогда больше не дам. Четыре года назад я дала такое торжественное обещание и так плохо его сдержала.
– Тебя просто никто в этом не поощрял, а я обещаю тебе всяческое поощрение. Уйди от своего мужа, пока не случилось худшего.
– Худшего? Что ты называешь худшим?
– Пока ты не испортилась.
– Ты имеешь в виду, пока не испортился мой характер? – спросила улыбаясь Изабелла. – Он не испортится. Я очень за этим слежу. Меня поражает только, с какой легкостью ты советуешь женщине покинуть мужа, – добавила она, отвернувшись. – Сразу видно, что у тебя самой никогда его не было.
– Ну, – сказала Генриетта таким тоном, словно намеревалась открыть прения и доказать свою правоту, – в наших западных штатах это давно Уже стало рядовым явлением, а ведь, собственно говоря, они и есть наше будущее. – Доказательства ее, однако, не имеют прямого отношения к нашему повествованию, в ходе которого нам предстоит распутать еще немало нитей. Она объявила Ральфу Тачиту, что может ехать сразу же, как только он пожелает, и Ральф, собравшись с духом, стал готовиться к отъезду. Изабелла пришла повидаться с ним в последний раз, и он повторил ей слово в слово то, что сказала Генриетта: как видно, она ждет не дождется, чтобы они уехали.
В ответ она лишь нежно положила свою руку на его и с намеком на улыбку тихо сказала:
– Мой дорогой Ральф…
С него этого было достаточно; такой ответ вполне его удовлетворял. И, однако, он все с той же шутливой откровенностью продолжал:
– Я видел вас меньше, чем хотел бы, но ведь это лучше, чем ничего. И потом я столько о вас слышал.
– Не понимаю от кого, при вашем-то образе жизни?
– От незримых собеседников. Нет, нет, ни от кого больше. Зримым я не позволяю говорить о вас, все они твердят, что вы «очаровательны». Это так банально.
– Я, конечно, тоже хотела бы видеться с вами чаще, – сказала Изабелла. – Но замужняя жизнь налагает много обязанностей.
– К счастью, у меня нет никаких обязанностей. И, когда вы приедете погостить ко мне в Англию, я смогу принимать вас со всей свободой холостяка.
Он и дальше вел разговор в таком тоне, будто им безусловно предстояло еще увидеться, и добился того, что это стало казаться почти вероятным. О том, что близится срок и, скорей всего, ему не протянуть до конца лета, он даже не заикнулся. Коль скоро Ральф предпочитал такую манеру держаться, Изабелла охотно ему вторила: по существу, все было настолько ясно, что они прекрасно могли обойтись без словесных указательных столбов. Раньше было иначе, хотя, надо сказать, Ральф в этом, как и во всем, что касалось его лично, был всегда на редкость неэгоистичен. Изабелла заговорила о его путешествии, о том, на какие этапы его следует разбить, какие, по ее мнению, следует принять меры предосторожности.
– Генриетта – вот лучшая моя мера предосторожности. У этой женщины непомерно развита совесть, – заметил он.
– Она будет чрезвычайно добросовестна.
– Будет? А разве сейчас она не добросовестна? Ведь мисс Стэкпол только потому и едет со мной, что считает это своим долгом. У кого еще такое чувство долга!
– Да, это очень благородно, – сказала Изабелла. – И мне из-за этого особенно стыдно. Ехать с вами должна была бы я.
– Но ваш муж вряд ли одобрил бы это.
– Вряд ли. И все же я могла бы поехать.
– Я просто потрясен смелостью вашего воображения. Подумать только: я – причина раздора между дамой и ее мужем!
– Оттого я и не еду, – сказала Изабелла просто, хотя и довольно туманно.
Ральф, однако же, все понял.
– Ну еще бы, притом что, как вы сами сейчас сказали, у вас так много обязанностей.
– Дело не в этом. Я боюсь, – сказал она. И, немного помолчав, повторила – не столько ему, сколько себе: – Да, я боюсь.
Ральф не взялся бы определить, что означал ее тон, он был так нарочито спокоен… лишен какого бы то ни было чувства. Желание ли это вслух покаяться в том, в чем ее никто не обвинял? Либо же следует рассматривать ее слова, как попытку честно разобраться в самой себе? Так или иначе Ральф не мог упустить столь благоприятного случая.