- Оля,- произнес Бризкок торжественно и вынул вновь из кармана огромный платок. Я был уверен, что он разрыдается, но он просто высморкался.- Вы сказали все так правильно, что я готов пересмотреть свое твердое убеждение, что женщинам не место в настоящей науке.
Слушать такие комплименты своей жене, я подчеркиваю, именно такие, а не какие-нибудь другие, очень приятно, но если бы профессор проявил последовательность до конца, как подобает истинному ученому, он просто обязан был упомянуть в своей тираде меня, ибо движущей силой Олиного умозаключения было мое непонимание. Кем были бы умные без дураков?
Это не к тому, что я дурак, а к тому, что Оля умная.
- Следующий слайд,- произнес Миша Кравчук тоном докладчика. Ему ужасно не терпелось посмотреть, что будет на следующей картинке. Вдвоем с Бризкоком они совершили очередную перестановку слайдов, и Могилевский показал нам новое изображение.
Прежде чем рассказать вам, что мы увидели на этот раз, хочу заметить, что кандидат наук Кравчук, начиная с сего момента, опять стал что-то черкать в своем дармовом глянцевом блокноте дармовой же авторучкой, противно цокая при этом и качая головой вверх-вниз, будто все идет по его замыслу и составленному им расписанию.
- Угу,- произнес Кравчук, разглядывая картинку.
- Что "угу"? - поинтересовался я, может быть, не столь вежливо, как того требовали обстоятельства.
- Все,- неопределенно ответил Миша.- Было три проекции, теперь четвертая.
Он что, думает, будто я умею считать только до трех? Сам знаю, что четвертая. И впереди будут еще две, потому что из трех слайдов, если их перекладывать по-разному, можно набрать шесть сочетаний.
- А потом будут и пятая, и шестая,- высказался я как можно увереннее.Это понятно и школьнику. А что на них - такая же невнятица, как здесь?
Кандидат молчал, Бризкок молчал, Могилевский молчал, даже Оля молчала.
Потом, когда мы ехали домой, она сказала мне, что молчала потому, что очень меня любит и боится обидеть случайно вырвавшимся словом. А почему молчали остальные, спросил я. Они тоже меня любят? Оля промолчала и на этот раз, но теперь я уже знал почему.
А на картинке и вправду была невнятица. Не хаос, не сумбур, не цветовые пятна, не размытые структуры, а что-то совсем неправдоподобное, такое, чего нет и чему даже слова нет. Картина неизвестного художника, работающего в неизвестной манере и живописующего несуществующие события. Но притом строгого реалиста, я бы сказал, даже с определенным оттенком натурализма.
Левитан на Марсе. Шарден из тридцатого века.
Я все же думаю, что это был пейзаж. Хотя руку на отсечение не дал бы.
Но самое интересное, этот пейзаж или натюрморт (во всяком случае, я надеюсь, не портрет) был по-своему красив. Притягателен, что ли.
- Где это? - спросил наконец Кравчук.
- Когда это? - откликнулся Бризкок.
- Ракурс выбран гениально,- заметил Саша Могилевский.Если сдвинуть камеру чуть в сторону, центральные пятна сольются, розоватый тон уйдет, и тогда все рухнет. Художник может придумать, фотограф должен найти.
- А откуда ты знаешь, что это фотография, а не картина?
Это спросил я. Уж если быть самым глупым в компании, то до конца.
- Рисунок или живописное полотно можно сфотографировать, и для этого не надо много ума, хотя без умения и тут не обойтись,ответил Саша.- Но я не знаю, как снимок,- с этими словами он вынул все три слайда и показал их мне, повертев перед моим носом,- или даже три снимка, сложенные вместе,- он разъял стопку на три части,- можно превратить в картину.
И отдал слайды Кравчуку.
- Хотела бы я там побывать,- сказала Оля.
- Я тоже,- отозвался Кравчук, передавая слайды профессору.
- С вами, юная леди,- добавил Бризкок, тасуя колоду из трех картинок,я готов отправиться и не в такое путешествие. Конечно, с позволения мужа, не иначе.- Он учтиво поклонился мне.
- Позволяю,- буркнул я.- Готов сходить за билетами.
- Ловлю на слове,- отозвался профессор.
Пятый вариант был не хуже четвертого. Пожалуй, даже почище - в том смысле, что в нем оказалось меньше пересекающихся линий и неожиданных цветовых пятен. Но как все это надлежало понимать, откуда оно возникло и что означало, не- знал никто.
Когда мы рассуждаем о совершенстве, то припоминаем боттичеллиевскую Венеру, или Парфенон, или храм Покрова на Нерли, или изогнутую ветрами одинокую сосну в дюнах, врезавшуюся в память однажды и до конца дней. Каждому найдется что вспомнить. Но можно ли выдумать совершенство - без опыта, до опыта, вместо опыта? И если можно, то где та линия, переступив которую мы оказываемся в новом душевном состоянии, когда струны души натянуты до предела и на глаза набегают слезы?
В жизни не придумал бы такой тирады сам. Я записал ее со слов Миши Кравчука.
Но если вы спросите меня лично, то я лично же отвечу вам, что на этих двух картинах была инопланетная жизнь. Что-то мне подсказывает - это так. Жизнь, не похожая на нашу,- не в том только смысле, что там, где она возникла, иные природные условия, всякие там рельефы, альбедо и содержание кислорода в атмосфере.
Может, там вовсе нет кислорода, какая разница. Готов допустить, что это наша родная Земля, но в другие времена. Та же Венера Боттичелли во все времена прекрасна, но представьте себе, какой шок вызвали бы у интеллигентов позднего кватроченто, у этих тонких ценителей гармонии, полотна Пикассо и Кандинского. В одном я уверен: они бы поняли, что перед ними - нечто грандиозное, хотя и непонятное, чуждое до поры.
Шестая картинка - даже Бризкок признался мне в этом позже - ожидалась совершенно сногсшибательной. Сто двадцать пятый век на семнадцатой планете Дзеты Большой Медведицы. Всемирно известный аттракцион - в черной дыре интонационные дубль-квази-альтернативаторы. Вид на медную проволоку изнутри в тот момент, когда по ней юркими электронами пробегает телеграмма со стихами по случаю окончательного торжества добра над злом.
- Тю-тю,- сказал кандидат.
Я бы посоветовал ему закончить такими словами свою нобелевскую речь.
- Однако...- пробормотал Саша Могилевский. Он у нас в редакции не случайно числится в интеллигентах.
- Хризантема! - ахнула Оля.- Я их так люблю. Самые красивые цветы. Как жалко, что они не цветут круглый год... Когда настанет осень,- она обернулась ко мне,- ты будешь приносить домой хризантемы, ладно?
- У нас с вами схожие вкусы, Оля,- сказал Бризкок. - Жаль, что сейчас не сезон, а то я побежал бы в цветочный магазин, чтобы опередить вашего мужа.
Представьте себе, что кембриджский профессор намеревается вступить с вами в гонку за право первым преподнести букет хризантем вашей собственной жене,- ваши действия, как говорят в армии. Хорошо еще, что лето в разгаре и до первой хризантемы никак не меньше месяца.
- Почему хризантема? - спросил я.- И что в ней особенного?
- Вы слишком придирчивы, дорогой Константин! - Сэр Уильям смотрел на меня, как наш генерал, когда я прошу у него два дня за свой счет.- Право, вы максималист, что вообще, я заметил, свойственно вашей почтенной профессии. Заметьте, этот цветок не вырос на клумбе, а возник, фигурально выражаясь, из ничего. И к тому же не все можно увидеть с первого взгляда, иногда истинный смысл увиденного открывается постепенно. Вы согласны?
Я был согласен. Да и какая, собственно, разница?
В дверь постучали. Саша выглянул в коридор.
- Тебя к телефону,- сказал он мне.- Генерал открыл на тебя дело, идет следствие. Татьяна Аркадьевна допытывается, где ты. Я не стал отпираться и дал показания.
Телефон в квартире Могилевского, массивный, железный, крашенный черной краской, висит на стенке между корытом и раскладушкой.
- Привет, Танюша. Мой рыбий хвост еще не съели?
- Хвост не съели, а тебя шеф доедает. Слушай и записывай.
- Запомню. У меня феноменальная память. Я помню даже то, о чем никогда не слышал.
- И забываешь то, что тебе вдалбливают. Значит, так. Генерал велел передать, что завтра ты отправляешься на день, самое большее на два, в...Татьяна Аркадьевна назвала город, где Миша Кравчук фотографировал свои грибы в разрезе,- и готовишь материал из тамошнего института о сенсационном открытии, которое было доложено сегодня на конгрессе и которое ты, конечно, прозевал. Потом возвращаешься, берешь интервью у этого англичанина, и, заметь, не липовое, а настоящее, это не я сказала, это сам генерал сказал. Билеты туда и обратно заказаны. Ты доволен?
- Еще бы. Родным разрешите позвонить?
- Не паясничай. Утром зайдешь за командировкой и заберешь хвост. Целую.
Я вернулся в комнату и ничего не сказал Оле. Скажу завтра утром. Тем более что еду-то всего на день.
- Удивительное лицо,- говорил Саша Мопилевский.- По всем канонам оно не так уж красиво, вы чувствуете это разностилье - верхняя часть лица не соотносится с нижней, рот асимметричен, брови, кстати, тоже, однако, однако...- И он пощелкал пальцами, выражая непонимание. Или восхищение.
В мое отсутствие они несомненно вернулись к портрету в три четверти.
- Я думаю,- продолжал рассуждать Могилевский,- что такой женщины не существует вовсе. Она не создание природы, она, как и та хризантема, не выращена, а придумана нами. Она продукт разума и живет только в нашем воображении. Каждый из нас может принимать ее за кого-то, но всякий раз ошибочно.
- Но если вы так считаете,- заметил кандидат,- то отсюда следует логический вывод: и вы когда-нибудь узнаете эту женщину в ком-то.
- Только не я! - решительно возразил Саша.- У меня наметанный глаз. Меня не проведешь на сходстве деталей, А разницу в целом, в образе уловить не так уж сложно, если изо дня в день наблюдаешь мир через видоискатель. Так что, друзья, остерегайтесь подделок, а за меня прошу не беспокоиться.
- Мне не тягаться с Сашей,- заметил я небрежным тоном,однако смею надеяться, что и мой скромный репортерский взор позволит отличить,- тут я сделал паузу и победоносно посмотрел на Мишу,- прекрасную незнакомку от чужой жены. Полагаю, что и вам, профессор, это дается без труда.