орные ситуации, после которых чиновник уходил на больничный. Вернувшись оздоровленным из какой-нибудь Пицунды или Сочей, он таки пытался решить с соседями проблему дороги, но все заканчивалось на стадии выделения средств из обоих бюджетов. Ни разу за много лет консенсуса не находилось. Автор инициативы, уже залечивший ушибы и синяки, тяжко вздыхал и на свою долю просто увеличивал охрану.
И вот одним прекрасным апрельским утром именно этой дорогой и повезли нас две машины, найденные папой по объявлениям накануне переезда.
Это сейчас все просто. Вызывается специализированная контора с каким-нибудь забавным названием типа «Нежный Газелькин», и мускулистые парнишки в форменных комбинезонах телепортируют тебя со всем скарбом и мебелью на новую жилплощадь. Во времена моего детства такой роскоши не было. Переезд осуществлялся, как правило, с помощью родственников и друзей, с которых потом ничего не возьмешь. Ни за потерянные где-то табуретки, ни за поцарапанную румынскую стенку. Они ж старались, помогали бесплатно. Чего орать-то? А «банкет» с водочкой и переменой блюд, которым надо было обеспечить вспотевшую родню в качестве благодарности? Нет уж, лучше переезжать за деньги, найдя постороннего водителя грузовика и пару мужиков, желающих подкалымить. Дешевле выходило. Правда, в восьмидесятые подобная постановка вопроса считалась неприличной, и родственники обижались капитально.
Нечто подобное вышло и в нашем случае. Как только папа снова заикнулся о помощи двоюродного брата, работавшего на Одинцовской овощебазе, мама, вспомнив про прошлый наш переезд и разбитый сервиз, злобно зашипела, и отцу пришлось идти к станции. К доскам объявлений.
На ближайшее утро мы заказали грузовик для перевозки крупногабаритного барахла и автобус ПАЗ, в котором должно было ехать наше семейство и хрупкая ручная кладь. Автобусик задерживался, причем существенно. Два похмельных бугая уже погрузили мебель, над разборкой которой всю ночь трудились родители, а второго транспорта так и не было. Время шло. Мы и мужики нервничали, ведь всем в грузовик не влезть, да и вещей еще оставалось порядочно.
Больше часа все стояли на улице. Грелись на весеннем солнышке и прикидывали запасные варианты. Наконец из-за угла вынырнул грязный, но бодрый пазик с табличкой «Ритуал» под ветровым стеклом. После преследовавшей нас в последнее время кладбищенской темы мы даже не удивились. Автобус резко затормозил, чуть не придавив черную кошку, и бравурно просигналил. Водитель был уже слегка пьян и доволен жизнью. Он сложил руки в молитвенном жесте и, не дав опомниться разъяренным грузчикам и родителям, начал затаскивать в автобус коробки с посудой. Мы покорно полезли в салон. Мама хладнокровно стряхнула с сиденья ленту от похоронного венка, какие-то еловые ветки. Папа отфутболил в хвост пару пустых водочных бутылок, и через десять минут все расселись и всё загрузили. Правда, наш водитель опять задерживался. Теперь он залип в дискуссии с водителем грузовика, обсуждая путь следования. Грузовик предлагал короткий путь через Фенинскую свалку, автобус крестился и был готов ехать только через МКАД. Хоть и через пробки, и с крюком в лишние пятнадцать километров, но по приличному асфальту. Судя по лексике грузовика, в которой из знакомых слов улавливала только «Где… был… на часы… смотрел… пробки ща… на три часа встанем…» и по попыткам дать шоферу микроавтобуса в морду – нас ожидал путь по короткой, но увлекательной фронтовой дороге. В принципе так и получилось.
Слегка матерясь и икая, водитель автобуса залез на свое место, громко хлопнул дверью и раздраженно стартанул в сторону Фенино.
Но, впрочем, мужик он был добрый и быстро успокоился, прикинув, что машина все равно казенная. Для окончательного поднятия духа хлебнул что-то из фляжки и включил на всю громкость кассету группы «Любэ».
Так мы и поехали. На колдобинах дружно подпрыгивали к потолку. На серпантине, который выписывал автобус, хватались за поручни кресел. Весь этот аттракцион сопровождался бодрым расторгуевским: «Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат» и жалобным звоном стеклянных фужеров в коробках. Какие там американские горки! Если у меня и была когда-то мечта на них покататься, то в тот день она сбылась полностью. И на много лет вперед. До сих пор обхожу парки развлечений за километр.
На пятой выбоине меня затошнило. Впрочем, с моим братом это произошло еще раньше. Родители как-то держались и пытались держать нас. Даже Расторгуев не выдержал: на одной песне его заклинило. Не буду полностью описывать наше путешествие через капустные поля и отстойники канализационной станции, но скажу, что оно было не для слабонервных, и приехали мы на место назначения грязные, вонючие, с перебитой посудой, сломанным «денежным деревом» в горшке и засевшей в голове песне: «Мы будем жить теперь по-новому, ах Люба-люберцы мои-и-и-и!»
Такой же суровой, как поездка, оказалась и окружающая действительность нашего нового места жительства. В первый же день я пошла обследовать окрестности. Уже минут через пять до меня дошло, что все еще хуже, чем думалось. Любуясь на проржавевшие остовы качелей на детских площадках, постоянно спотыкаясь на асфальтовых выбоинах, залитых жидкой грязью, и тревожно озираясь по сторонам, я шла по двору и высматривала «люберов». При их появлении следовало развернуться и нестись пулей куда подальше. Ни одного типа в клетчатых штанах я так и не встретила, но после прогулки у меня было единственное желание – собрать вещички и вернуться в дом на кладбище. Хотя нет. Зря я так. Вид родителей и соседей в фольговых шапочках казался все же более устрашающим, чем какие-то там люберецкие гопники.
Школа, куда мы с мамой отнесли документы, также вполне укладывалась в местную эстетику, и ее вид смутил еще на подходе. Над слегка потрепанным панельным кубом-зданием возвышалась огромная труба. Просто какой-то крематорий с печью. Видимо, для двоечников. На самом деле в ста метрах от храма науки находилась котельная, которая и украсила своей кирпичной трубой скучную типовую архитектуру, слившись с ней практически в единый ансамбль.
Второй дизайнерской находкой оказались отчасти заколоченные фанерой окна первого и второго этажей. В сочетании с трубой это уже точно напоминало детский концлагерь времен Второй мировой. Позже я узнала, чем объясняется столь нетипичный подход к экстерьеру здания. Дело в том, что милые школьники, обожающие свою альма-матер, регулярно по ночам ходили бить окна кабинета физики. Правда, не все были меткие (с физкультурой в школе тоже был швах), и долетало не у всех. А у некоторых и рикошетило в соседние, ни в чем не повинные окна труда и английского языка. Но это не важно. Главное – физичку расколачивали, как Рейхстаг в сорок пятом. Вот такую детскую любовь снискал этот педагог. И не жалейте ее! После месяца обучения я тоже прониклась этой любовью и как-то даже пару раз присоединилась к группе одноклассников, выражавших свои чувства таким бунтарским способом. Били окна регулярно, отловить погромщиков не получалось. Конечно, новые стекла вставляли, но через пару дней их уже снова не было. И вместо того чтобы уволить или каким-то еще образом разобраться с неадекватным учителем, администрация применила креативный способ и забила окна листами фанеры. Забегая вперед, скажу: физику знали в школе все. Включая директора. Кому нужна и кому не нужна. Кроме физики, не знали ничего, потому что на вникание в остальные, не особо полезные и важные дисциплины, вроде русского языка и математики, просто не оставалось времени и мозгов. Часть учеников все же поступила в технические вузы, даже те, кто с детства хотел стать переводчиком или биологом. Но от английского и биологии в нашей школе можно было взять только «London is the capital of Great Britain» и начальные знания про фотосинтез – и поэтому ясно, что путь детям на эти специальности был закрыт. Но кто их спрашивал? Вот и я туда же. Разбуди меня сейчас, спроси правило буравчика или второй закон Ньютона – ведь выдам же без запинки. Правда, очень удивляясь, зачем эта лабуда до сих пор захламляет память.
На следующее утро я сразу попала в гущу школьных событий. На первом этаже, у раздевалок, шла драка. Причем не простая, не мальчишки друг друга портфелями мутузили. Дрались девочки-старшеклассницы. Красиво и беспощадно. Фрифайт в лучшем виде. В ход шли захваты за волосы, пинки в живот, удары ногами по корпусу. Вокруг бегали несколько учителей и директор, которые жалобно умоляли: «Девочки! Ну хватит! Ну сейчас опять милицию придется вызывать!» Толпящиеся на безопасном расстоянии малыши делали ставки. Наконец бойцов (или бойчих) разняли. «Девочек», растирающих разводы косметики по лицам, развели по разным углам. На поле битвы остались клоки выдранных волос и обломки яркой пластмассовой бижутерии. Но поздно: во двор уже въезжал патрульный газон. Видимо, у кого-то из педсостава все же сдали нервы, и он вызвал «ноль-два».
Маленькая ремарка. Я в своих рассказах выдумываю много. Все же пишу беллетристику, а не документальную прозу. Но в этом случае – все правда. Все. И заколоченные фанерой окна кабинета физики. И драка старшеклассниц в первый мой школьный день.
Первым моим желанием было – развернуться и валить, валить. Пока не досталось и мне. И пока я не попала в поле зрения директора. Ой нет. Попала. Отрезав мне путь к отходу, он дождался, пока я разденусь, передал какой-то учительнице, и меня под конвоем повели на второй этаж знакомить с классом.
Интереса ко мне новые одноклассники проявили мало. Ребята стояли у подоконников, уткнувшись в тетради и учебники, и со стеклянными глазами что-то повторяли перед уроком. Это меня сразило еще больше, чем только что увиденная драка. Не сочеталось одно с другим. Ну никак. И мозги вскипали. Впрочем, вскоре все встало на свои места. Первой была физика. В том самом кабинете с заколоченными окнами. Детская любимица набросилась на свежее мясо, то есть на меня, и начала выяснять, что я знаю и чего не знаю. Понятно, что, несмотря на пятерку по физике в предыдущей школе, я не знала ничего. В конце допроса мне была выставлена жирная двойка, и учительница с удовольствием констатировала, что после одиннадцатого класса я выйду со справкой. Дворником пойду работать. Могу начинать тренироваться прямо сейчас, вымыв за перемену полы в ее кабинете. Весь класс смотрел на меня с обожанием. Своим мычанием я на сорок пять минут избавила от пыток всех остальных.