После окончания ВПШ КПСС меня направили работать в ГДР вновь по партийной линии. В 1962 году я уволилась из органов госбезопасности по семейным обстоятельствам.
На пенсии, сложа руки, не сидела. Долгие годы трудилась в Университете марксизма-ленинизма при Московском городском комитете партии, потом в редакции иновещания Комитета по радиовещанию и телевидению СССР…
В конце беседы Валентина Семеновна неожиданно для автора подняла один вопрос, который имеет право на существование.
— Смотрю иногда я на ветеранов, и все они вписаны в рамки участников Великой Отечественной войны. А я бы разделила ветеранов на фронтовиков и участников той страшной бойни. Первые сидели в окопах, с оружием в руках защищали Отечество, а другие в теплых кабинетах обитали и глубоких тылах, однако всех подвели к понятию «участников».
Фронтовики — это элита минувшей войны, и для них льготы должны быть другими.
Потом она вздохнула и заметила:
— Как же мало нас фронтовиков осталось!
Это была сущая правда. Правду всегда трудно сказать, ложь всегда легко слушать!
Чтобы читатель был более информирован о вопросах военной цензуры в годы войны и живо представил, чем занималась наша героиня, есть смысл привести текст спецсообщения Особого отдела Западного фронта о результатах просмотра корреспонденции с 25 по 30 октября 1941 года.
6 ноября 1941 г. Совершенно секретно
ЧЛЕНУ ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПАДНОГО ФРОНТА
тов. БУЛГАНИНУ
Из просмотренных документов по ППС 527 установлено, что отдельные военнослужащие частей Красной Армии разглашают военную тайну. Так, например:
«Положение не очень благополучно. Не знаю, увидимся ли мы с Вами. Мы находимся около Москвы в километрах 50, а немец от нас в километрах 10, так что самолеты нам покою не дают, бомбят нашу деревню, а отступать больше ни на шагу назад, только вперед. Мы немца победили бы, только авиации нашей мало летает, а немецкой летает много».
(Из письма Дворникова С.И., стройвзвод, отдельный батальон связи).
«Наш батальон связи, как первый на передовой линии, но я теперь вижу стон бойцов, убитых бойцов и командиров и все время на холоде, и все время на выходе, т. е. на линии. С собой таскаешь телефонный аппарат, когда противогаз, гранаты, бутылки с горючим для поджога танков…
На сегодняшний день я вижу только с минуты на минуту смерть, гул от самолетов, бомбят, из орудий, а которые бойцы попадут в плен, то фин берет винтовку и еще пришибет, а нашему бойцу говорит: «Русь, русь иди домой» и обязательно к ним в тыл, из тыла уйти все равно можно. А бывает так — пройдет русский боец с полкилометра, то по нему будут стрелять. Русские жители не стали эвакуироваться из населенного пункта, они говорят: «Куда мы будем эвакуироваться, пусть убивают на своей родине…» Харчи очень плохие бывают, когда идешь на выход».
(Из письма Горбунова У.И., отдельный батальон связи, 3-я рота).
«Теперь сообщу о том, что я пережил, в особенности со 2-го октября и по настоящее время. Первое — с 2-го числа на нашем направлении противник начал наступление, бомбил два дня, а 3 числа захватил нас врасплох своими танками и разбил все наши машины и окружил нас со всех сторон…
Мы бежали в тыл трое суток, голодные и не спавши. Перенес и теперь переношу большие трудности и что будет дальше, не знаю, останусь жив или нет».
(Из письма Медведева. 856 окшр — отдельная кабельно-шестовая рота. — Авт.)
«Мы находимся сейчас в худших условиях. Когда жили от фронта в 60 км, не знали ничего. Теперь видим голод и холод. Враг нас рассеял по всему Западному фронту и выбирался я ровно 13 дней, прошел более 400 км лесами и болотами. Долго жить не приходится, все равно помирать, что там, что здесь. Под Москвой, наверное, придется помереть, далее не уйти».
(Из письма Орехова И., обе (отдельный батальон связи. — Авт.), 2-я рота).
«Каждую минуту ждем смерти сверху и снизу. Мои товарищи, которые со мной приехали на фронт, жизнь свою покончили, как раз попали под бомбежку то есть разбило всю мою машину».
(Из письма Смирновой B.C. — ППС (полевая почтовая станция) 527).
«Наш полк весь разбит. На нас напали врасплох германцы, мы кинулись кто в чем, чтобы успеть выскочить, тот остался жив, нас из 250 осталось только 28. Вот мы были в г. Кирове, вот его забрали, теперь мы уже двигаемся к Туле, все разбиты. Подразделение формируется, но мы пока ещё не хотим формироваться, как сформируют, так погонят на фронт»
(Из письма Чуйкова К.Ф. - 907 обе).
«Но самое страшное — это отступление, в котором никакого нет порядка. Это страшнее фронта и мы отступали почти до самой Десны. Пришлось выходить два раза из окружения и из этого осталось пока одно — это я жив, не имею ранения. Не знаю, что будет дальше. Из нашего б-на осталось чел. 30. Немец больше воюет авиацией, танками и автоматическим оружием, здорово бьет минометами. Сейчас я нахожусь около гор. Подольска, под Москвой, ждем направления, куда — не знаю. Настроение не плохое, но уже надоела эта волокита с войной».
(Из письма Васивцева Г. А. - в/ч 456/1).
«Живу я сейчас очень плохо, обмундирование зимнее не дают, а в летнем, сам знаешь, как в настоящее время ходить очень холодно. Комиссар говорит, что скоро дадут, а это скоро, возможно, протянется целый год… Кормят тоже незавидно, одним словом можно сказать плохо».
(Из письма Манаева В.А. - 907 обе).
«Мне стало трудно жить, холод, сырость, а спим в лесу, одежда легкая, зимнюю все еще не дают. Сейчас сильные дожди идут, ездить плохо и опасно стало, часто охотится Гитлер на движущиеся колонны. И еще сообщаю, что у нас новости — много помирает от спирта, напьется и помрет»
Из письма Костюк — 573 оаб (отдельный автобатальон. — Авт), 1-я рота.
«Всякая живая мысль и искусство кажутся миром далеких сновидений, какой-то чужой жизнью, чуть ли не посторонней. Настроение мое, с одной стороны, неважное, а другой, какое-то успокаивающее. Никак (не) смириться с той распущенностью, расхлябанностью, недисциплинированностью, которые царят среди рядовых командиров при штабе. Компания разношерстная, грубая, неряшливая до безобразия и исключительно узкошкурная».
(Из письма Гэрасимовой Ю.П. — ППС 527).
Вышеизложенное сообщаю для Вашего сведения.
НАЧАЛЬНИК ОСОБОГО ОТДЕЛА НКВД ЗАПАДНОГО ФРОНТА
КОМИССАР 3-ГО РАНГА БЕЛЯНОВ
В вышеизложенном тексте соблюдены орфография и лексикон исполнителей писем. Эти письма раскрывают ту сложность обстановки, которая сложилась для Красной Армии и всего советского народа в первые месяцы войны.
В ЦЕНТРАЛЬНОМ АППАРАТЕ
Лейтенант госбезопасности в отставке Анна Степановна Швагерева — оперуполномоченный отдела кадров ГУКР СМЕРШ НКО СССР.
— Анна Степановна, что для вас война?
— Интересный вопрос. Простой и сложный — одновременно. Прежде всего — бедствие, лихолетье, разруха, каковой она была для каждого советского гражданина. А с другой стороны, невиданное единение народа на фоне каталога грубых ошибок политиков. В войне не бывает выигравших — только проигравшие, даже если они и победители. Сколько народа мы потеряли — ужас. Я не знаю ни одной страны, которая обогатилась бы вследствие победы.
— А Соединенные Штаты Америки?
— Наверное, вы правы…
— А где ваша Малая Родина, которую каждый человек должен писать с заглавных букв?
— Родом я из Калужской области. Родители переехали в Москву, когда мне было восемь лет. В 1929 далеком-далеком году пошла, как говорится, первый раз в первый класс. Соответственно, завершила учебу в школе — в 1939 году, переходя из класса в класс. В это время уходит из жизни отец. Стала искать работу. Однажды на стене одного из домов в центре Москвы прочла объявление: «Наркомат внешней торговли СССР набирает учеников машинописи». Обрадовалась, подала документы. Приняли. Стала учиться машинописи. Быстро усваивала навыки слепого печатанья.
— А как вы оказались в рядах органов НКВД?
— Как-то раз накануне войны, в 1940 году, пригласил меня на собеседование сотрудник госбезопасности. Был он из центрального аппарата — из Лубянки. Как способной ученице мне предложили продолжить учиться в специальной школе НКВД. Проучилась там шесть месяцев. Полгода быстро пролетели за трудоемкой учебой.
— Почему, вы же на курсах в наркомате отучились успешно. Учеба вам всегда давалась легко?
— Дело в том, что кроме машинописи нас обучали быстрому письму — стенографии. Практически пришлось постигать два предмета в относительно короткий срок. Постоянно шли зачеты и экзамены.
— После окончания спецшколы, куда вас распределили?
— Попала я в систему военной контрразведки — особых отделов. И сразу в центральный аппарат — в кадры Управления особых отделов НКВД СССР. А точнее в его 4-й отдел, который отвечал за состояние кадровой работы среди личного состава военной контрразведки в военно-морском флоте, в подразделениях наркомата обороны и в частях наркомата внутренних дел.
В 1940 году вышла замуж.
В июле 1941 года по семейным обстоятельствам и указанию вышестоящего руководства НКВД эвакуировалась с мамой в Ульяновск, где родила сына. Переезд был тяжелый — немец часто бомбил эшелоны. Фашистские стервятники буквально гонялись за поездами. Нас они нагнали под городом Горьким. Бомбили с остервенением. Было очень страшно. Погибло много народа: и военнослужащих, и гражданского населения. Приходилось в интересном положении прятаться и под колесами вагонов, и бросаться в спасительные от осколков кюветы. Рвалась на работу, нет, скорее, на государственную службу.
И вот в марте 1942 года я возвратилась в Москву и была снова зачислена на работу в кадры Управления особых отделов НКВД СССР в тот же четвертый отдел, но теперь он назывался 4-й отдел НКГБ СССР.
В 1943 году, как сейчас помню, 19 апреля, было учреждено Главное управление контрразведки СМЕРШ НКО СССР. Одним из его важных подразделений был отдел кадров. Я работала на учете личного состава военной контрразведки. Потом меня поставили на должность помощника оперуполномоченного по учету. Скоро заметили мое рвение в службе, и я стала оперативным уполномоченным по учету личного состава.