«…Моросящий дождь идет, не переставая. В окопе, где песок, щебень и глина, полно божьей росы. Она почему-то не убывает. По колено воды в нашей спасительной норе. Черпай — не вычерпаешь. Чеченцы целую ночь стреляли по нам, а мы по ним. Утром снялись, чтобы подсушиться. На наше место прибыли другие пацаны. Они стали удивляться, как мы несколько суток продержались в холодной кашице…Теперь их погода будет испытывать на прочность… Спасали сапоги — этой обуви надо молиться и поставить памятник ей. Немцы были не дураки…»
«…Где-то я читал, что, когда поддаешься страху перед ужасом, начинаешь ощущать ужас страха, кажется из Бомарше… Вчера возвратились разведчики. Они видели на сельском плацу, превращенном в небольшой стадион, дикую картину — молодые ичкерцы играли в футбол отрезанной головой, наверное нашего солдата. Там таких «мячей» можно было найти очень много. Разве они забудут эту картину, она их будет сопровождать всю жизнь… Даже нас их рассказ сильно намагнитил…»
«…Мир перевернулся. Нас пугают ичкерцы ужастиками и своей кровожадностью. Но люди, желающие внушать ужас, тем самым показывают, что они трусы…Проезжая на БТРе, видел отрезанную голову славянина-старика, насаженную на кол возле дороги. Мы её сняли и закопали. А еще я видел обглоданный солдатский скелет с одной оставшейся ступней. Сапог и обмундирования не было. Видно раздели и выбросили на съедение голодным собакам. До чего же дошло человечество! Здесь варварство, жестокость, грубость доведена до средневекового уровня…»
«…Ребята из соседней части нам рассказывали, что приехали заграничные снайперы. В том числе несколько галицийских девчат из Львова. Но я их, естественно, не видел, поэтому не поверил этим байкам. Но каково было моё удивление, когда через несколько дней уже наши парни задержали одну молодку и двух парней — все галицийцы. Стали их допрашивать, они признались, что приехали сюда на «заработки». За убитого солдата ичкерцы платили им по 200 баксов, за офицера — 500. Но горе-вояк обманули — заплатили фальшивыми баксами. А деваху несколько раз изнасиловали — она плакала из-за боязни забеременеть и родить абрека. Так и сказала — «абрека». Потом они дезертировали втроем. Мы хотели их избить или даже пристрелить, но офицеры не дали, отбили их у нас, отвели в штаб… Вот она советская дружба как быстро улетучилась. Оказалось, ради денег люди готовы на убийство. Нет, это не люди, а нелюди…»
«…Сплошь и рядом идет воровство…Вчера с полной выкладкой ездили освобождать русских пленных — пастухов и стадо в 69 коров, угнанных из Ставрополья. Нашли несчастных (две девушки и одного старика) живыми в одном доме. Старика, ему на вид было под шестьдесят, приковали бандюки цепью к столбу в кошаре и заставили рубить хворост. Чтоб не умер с голодухи, варили суп из требухи. А двух девчат шесть человек насиловали неделю. Они лежали на полу в полусознательном состоянии. Вся одежда разодрана и в крови. Девчата нам рассказали, что эти изверги прячутся в доме на окраине села. Мы их нашли. Они стали убегать и отстреливаться. Но до леса не добежали — все отправились к Аллаху искупать земные грехи…
Когда пришлось спрыгивать с БТРа с весом (72 + 30), позвоночник выстрелил в шею, а потом в ягодицу…В принципе, часто прыгаю таким образом… война тут ещё долго будет идти…»
«…Очередная дикость. Вчера чуть не заплакал. К нам пришла русская женщина. Её выгнали из дома. Сопротивлявшегося мужа убили. Все имущество растащили, а жилище отобрали. В доме абреки поселили ичкерскую семью. И таких обиженных русских людей здесь много, очень много. Заметен исход русскоговоряще-го населения, особенно русских и украинцев. Создается впечатление, что это уже не российская территория. Ичкерцы ведут себя нагло…»
«…Шутка на грани фола…
Несколько дней тому назад был в дозоре. Ночь с напарником разделили пополам. Я дежурил с 22.00 до двух ночи, а он с двух до 6.00 утра. Отдежурив свою смену, отправился прикорнуть в укрытие. Задремал быстро и вдруг слышу храп. Ну, думаю, Кольку душит абрек. Схватил автомат и к нему, а он, паразит, спит да ещё с душераздирающим храпом. Я завелся, снял каску и грохнул ему по затылку, а потом и в скулу заехал. Сразу же Колька стал бдительным, только немного оглушенным…
А утром за бруствером мы заметили следы явно не армейских сапог. Подходили, значит, волки, могли зарезать нас спящих. Когда следы смерти увидел Колька, то побледнел и весь затрясся. Командиру не рассказал, а то бы напарника отправили на губу…»
«…Подвигов я никаких не совершил, но меня обещают представить к правительственной награде, наверное медальке…
По приезде расскажу подробности…
Вчера уничтожили легковушку. «Жигуленок» приехал и встал на вершине высокого холма. Смотрю в бинокль, вынимают двое из багажника что-то наподобие миномета. Видать, собирались бандиты открыть огонь по нашим позициям. Друг мой из подствольника поджег машину. Она вспыхнула, как спичка…Бандюки деру…»
«…Милые, пуля-дура меня обходит. Кто-то стережет меня. Сегодня почти в упор стреляли. Ранило много. Значит, батя, не судьба была мне превращаться в «груз-200. Наелся я горной пыли на всю жизнь…»
«Летом очень опасны вылазки бандюков…
Несколько дней в зеленке ловили группу бандитов, убивших на посту двух милиционеров. Наткнулись случайно, они сидели в схроне. Как услышали наши шаги, стали отстреливаться и бросать гранаты. Мы с ними расправились одной…»
«Командир рассказал, что у соседей двое наших парней пошли за водой и не вернулись. Утром нашли их обезглавленными и полностью раздетыми…Голов так и не нашли. Может опять захотели поиграть в футбол…»
«…Горы, горы — подъемы и спуски, как уже они надоели. Спасает водка — дают для сугреву. Ведь всё время на улице. Наверное, ни одна война не бывает в доме, в тепле. Кислорода, правда, вдоволь, но дышать трудно — высоты приличные. Это ощущает дыхалка. Из-за грязи или из-за простуды осыпали тело чирьи, а под мышкой растет флегмона. Завтра пойду к доктору, пусть гнойник проткнет ножом. Иначе невмоготу…»
«Через несколько дней уедем на зимние квартиры. Приезжала делегация из нашего зимнего гарнизона. Привезли солдатам много подарков: сладостей, газировки нашей, пепси-колы и сгущенки…Показали концерт… Пировали весь день и всю ночь…»
Приехал сын с войны уставший, осунувшийся с клоком поседевших волос в том месте, где их обожгла пуля. Вот феномен! На затылке два шрама.
— Сынок, где же твоя награда? Покажи? — спросил отец.
— Папа, штабному офицеру отдали. Мне было обидно. Мой орден носит теперь штабная крыса, не выезжавшая на операции. Подробности этой рокировки мне рассказал мой друг — штабной писарь Валера.
Чечня — это боль наша и позор!..
И тоже звенящий колокол по России!
Через год Олега не стало — остановился мотор.
Не выдержало сердце и у Зинаиды Сергеевны — отправилась она догонять внука…
Узнав о смерти подруги детства и войны, провоевавшей с ней в легендарном СМЕРШе, занемогла и Лидия Федоровна Малоземова-Ванина. Она казнила себя общечеловеческими переживаниями, отвергая моэмовскую трактовку этого чувства, заявлявшую о том, что горячо переживать то, чего не можешь изменить, — значит впустую растрачивать чувства.
Но Лидия Федоровна исповедовала другую теорию под названием беспокойство за судьбы других. Ум, душа, сердце, чуждые тревоги, вызывали у нее гнев или досаду.
На похороны подруги она поехала с мужем.
При прощании сказала так:
— Сегодня я и все мы, прощаемся с моей дорогой подругой детства и войны, многими уважаемой Зинаидой Сергеевной. Если бы вы знали, сколько она пережила, сколько прошла фронтовыми дорогами, сколько видела горя и крови. Мужества и геройства ей было не занимать. Потерять отца в начале войны, выдержать блокаду Ленинграда, а потом с войсками погнать врага через Псков и Новгород на Прибалтику, говорит о многом. Недавно ушел из жизни муж.
Череда войн после войны — в Афганистане, затеянная на Северном Кавказе из-за глупостей, наделанных президентом и его окружением, забрала у Зиночки внука, а у меня Зиночку.
Вместо того, чтобы мирно созидать, «гарант», не понимающий, как и что строить в государстве, решил сыграть на «патриотических струнах», и оборвал их. В гражданских сшибках не бывает победителей, есть только побежденные.
Россия не может жить без выверенной национальной идеи, основу которой составляет уважение к любому народу. В войну и после войны мы знали, что такое дружба народов, сейчас ее нет. Вина полностью лежит на политиках. Они забрали у меня подругу.
Царство тебе небесное, Зиночка, пусть земля тебе будет пухом в храме тишины и смирения!
Потом, когда опускали гроб в могилу, ее подвели к краю порога вечности, и она бросила по христианскому обычаю три комочка мокрого глинозема, заменивших горсти земли…
Скоро хозяйству Малоземовым пришлось «подвинуться». Власти Зеленограда предупредили, что город расширяется и нужны новые площади и площадки для застройки.
— Дом — это ваша собственность. Вы вправе его разобрать и вывезти, куда вам заблагорассудится, — предложил городской чиновник и назначил срок демонтажа. — Не успеете, вам поможет бульдозер.
— Как же такую красу уничтожать, — всплеснула руками Лидия Федоровна. — Оставьте под музей или еще под какое-то социальной ориентации сооружение.
— Нам нужна земля, — безапелляционно поставил точку в разговоре клерк горадминистрации и покинул дом.
— Что же делать будем, Витя, — зарыдала Лида.
— Подчиняться. Тянуть нет смысла. Подожгут, как это практикуют в Москве. Да и у нас, ты же помнишь, сожгли дома Никанорова, Попова и Мироненко.