Мало что есть подлѣе покушеній мужчины, власть имущаго въ какой-либо дѣловой или служебной организаціи, покушеній на честь женщины или дѣвушки, занимающей въ такой организаціи скромное рабочее мѣстечко. Преступленіе это надлежало бы подвести подъ категорію «съ отягчающими вину обстоятельствами» — поставить наряду съ обольщеніемъ опекаемой опекуномъ, ученицы — наставникомъ и т. п., наряду съ тѣми ужасными насиліями, когда жертва поставлена въ невозможность самозащиты. Изъ десяти женщинъ, преслѣдуемыхъ властнымъ любострастіемъ при подобныхъ условіяхъ, девять обречены на неизбѣжное паденіе, a — которая сумѣетъ сберечь себя, дорого обходится ей купить свое право на цѣломудріе! Такъ дорого, что и самую жизнь свою приходится иной разъ включить въ эту мрачную цѣну. Даже въ столицѣ, гдѣ арена женскаго труда шире и оплата его приличнѣе, гдѣ дѣло больше на людяхъ идетъ и, слѣдовательно, трудящейся легче протестовать, есть кому пожаловаться на обидчика, есть кого и на защиту свою позвать, — даже и въ столицѣ жизнь слагаетъ въ области этой отвратительныя и грозныя сказки. A тамъ — во глубинѣ Россіи, гдѣ «рядомъ лѣсище съ волками-медвѣдями»? гдѣ «мужикъ-пьяница ходитъ, баба необразованная»? гдѣ единственный «интеллигентъ» — это именно твое начальство, отъ котораго ты вся зависишь, въ чьихъ рукахъ и твой матеріальный достатокъ, и твоя политическая благонадежность, и твоя служебная карьера, и самая твоя репутація, потому что — стоитъ начальству дать о тебѣ охмѣтку «сомнительной нравственности», и ты погибла навсегда для труда своего, какъ погибла дѣвушка, опозоренная г. Бекетовымъ. О! аглицкіе милорды великолѣпно знаютъ могущество всѣхъ этихъ орудій доставшейся въ лапы ихъ силы, и умѣютъ ими пользоваться для своихъ дрянныхъ цѣлей и наслѣдственныхъ замашекъ. Эти бѣдныя «уважаемыя труженицы Марьи Ивановны», на своемъ тридцатирублевомъ жалованьи, обязанныя изъ него и сами кормиться, и семьямъ посылать, беззащитны столъ же, какъ и былыя «Машки-подлянки»; но — помилуйте! куда же ихъ занятнѣе и пріятнѣе! Что такое была «Машка-подлянка»? Дѣвка-дура, ходячее мясо, самка безсловесная. A вѣдь Марья-то Ивановна — барышня, она наукамъ обучалась, по-французски съ грѣхомъ пополамъ говоритъ, книжки читала, съ нею и о чувствахъ потолковать возможно, и въ любовь, до поры до времени, благородно поиграть. И удовольствіе свое получилъ, и иллюзію соблюлъ, — какой, Господи благослови, шансъ образованнаго развлеченія въ деревенскомъ невѣжествѣ!
Съ одной стороны — обольщеніе, съ другой — постоянная возможность неотвратимаго нравственнаго насилія, и горитъ между этими двумя огнями бѣдная женская жизнь, и нѣтъ ей ни жалости, ни пощады. Мнѣ скажутъ: ну, голубчикъ, пошли преувеличивать! Не всѣ же падаютъ, многія выходятъ изъ борьбы побѣдительницами… Да, еще бы всѣ! Этого только не хватало! Еще бы всѣ! Вѣдь и между Машками были такія, что въ омуты бросались, въ петлю лѣзли, a чести своей аглицкимъ милордамъ не отдавали. Но альтернатива-то — именно та же самая: то-есть — между омутомъ, петлею и благосклонностью аглицкаго милорда.
Женскій трудъ обезпеченъ въ спокойствіи своемъ только тамъ, гдѣ порядочны мужчины. Когда мнѣ возражаютъ многія нетрудящіяся женщины, что отъ самой дѣвушки вполнѣ зависитъ поставить себя такъ, чтобы ее уважали, не смѣли къ ней «лѣзть» съ глупостями, понимали ея порядочность и неприкосновенность, — я, грѣшный человѣкъ, думаю, что это фразы. То-есть, можетъ быть, и не вовсе фразы для гостиной, но въ магазинѣ, конторѣ, банкѣ, на телеграфѣ — «слова, слова, слова» и только.
— Какое несчастье быть хорошенькою! — искренно вырвалось восклицаніе y моей знакомой барышни, горемычной красавицы, работающей въ одной изъ петербургскихъ банкирскихъ конторъ.
— Что такъ?
— Да то, что вѣчно чувствуешь себя дичью, которую всякій норовитъ поймать, зажарить и съѣсть.
A другая говорила мнѣ:
— У насъ хорошій составъ служащихъ: всѣ люди вѣжливые, не нахальные, a все-таки я чувствую, что какъ-то опускаюсь между ними, внизъ качусь… Держать себя я умѣю, и, конечно, никому не позволю неприличныхъ отношеній, но — вотъ въ томъ-то и бѣда, что понятіе неприличныхъ отношеній ужасно растяжимо.
— То есть?
— Да вотъ, напримѣръ, я до поступленія на службу не знала ни одного скабрезнаго анекдота, a теперь y меня ихъ въ памяти — цѣлая хрестоматія.
— Откуда же такая просвѣщенность?
— A отъ Карла Францовича, — это главный агентъ нашъ. Прекрасный человѣкъ и добрый очень, но — прямо ужъ слабость такая: не можетъ мимо жевщвны пройти, чтобы не сказать двусмысленности. Я сперва хмурилась было, a ему — какъ съ гуся вода. A товарки по службѣ говорятъ: вы напрасно дѣлаете гримасы Карлу Францовичу! Онъ мстительыый, онъ васъ подведетъ… Ну, я и подумала: что же, въ самомъ дѣлѣ, врага наживать? Пусть себѣ вретъ, что хочетъ! Вѣдь меня отъ того не убудетъ…
Сегодня «меня не убудетъ» — отъ того, что выслушаю сомнительный анекдотъ отъ главнаго агента Карла Францовича.
Завтра — «авось, не слиняю» — отъ того, что директоръ, возвратясь въ контору съ удачной биржи, послѣ веселаго завтрака y Кюба, вдругъ взялъ, да и послалъ мнѣ ни къ селу, ни къ городу воздушный поцѣлуй.
Послѣ завтра — «э! что мнѣ станется!» — отъ того, что главный бухгалтеръ все норовитъ застать меня одну, шепчетъ нѣжныя слова и клянется, что — не будь онъ къ несчастью женатъ, не задумался бы посвятить мнѣ всю жизнь.
«Не пропаду! цѣла буду!..» твердитъ трудящаяся дѣвушка, окруженная этою мелочною мужскою ловитвою любви, твердитъ совершенно искренно и съ убѣжденнымъ желаніемъ дѣятельно уцѣлѣть, уберечь себя. Но — бѣдная! она не замѣчаетъ, что, еще уцѣлѣвъ физически, она уже давнымъ-давно не уцѣлѣла нравственно, что цѣломудріе ея размѣнивается хитрыми людьми ежедневно, ежечасно, ежеминутно на мелкую монету, что — лишь одинъ неосторожный шагъ, одинъ натискъ ловкаго и смѣлаго ловца, и она затрепещетъ въ рукахъ его, погибшая, осмѣянная, поруганная. Это — все репетиціи падепія, подготовляющія спектакль, слезный и душу раздирающій — и, какъ часто! — кровавый, съ ножемъ или револьверомъ въ финалѣ.
Если дѣло обстоитъ такъ въ Петербургѣ, Москвѣ, Кіевѣ и тому подобныхъ крупныхъ цеитрахъ, тѣмъ ужаснѣе, повторяю, опасность въ медвѣжьихъ углахъ, гдѣ, на помощь всѣмъ внѣшнимъ факторамъ властнаго обольщенія, приходитъ еще каторжная скука захолустья, — лучшая поставщица на сластолюбіе аглицкихъ милордовъ. Дьяволъ любострастія хитеръ, и ни одинъ актеръ не умѣегь лучше его прикинуться «свѣтлою личностью», когда этимъ путемъ возможно ему добиться успѣха въ своихъ темныхъ цѣляхъ. Десятки разъ беллетристика и драматургія русская посвящали силы свои разработкѣ этого правдиваго и неизмѣнно насущнаго сюжета и несомнѣнно будутъ возвращаться къ нему еще новые десятки разъ.
Lasz, lasz idn seyn!
Er läszt dich ein,
Ais Mädchen ein
Als Mädchen nicht zurücke!
Громкою и постоянною насмѣшкою звучитъ предостерегающая пѣсенка Мефистофеля по темнымъ городкамъ, мѣстечкамъ и селамъ, гдѣ столько простодушныхъ Маргаритъ изнываютъ въ ожиданіи умныхъ и интересныхъ Фаустовъ. И… онѣ ли виноваты, что вмѣсто Фаустовъ судьба и условія русскаго захолустнаго склада посылаетъ имъ лишь переодѣтыхъ аглицкихъ милордовъ.
1900.
IIIЖенское невѣжество
Отчего такъ темно невѣжественны женщины русскихъ образованныхъ классовъ?
Вопросъ мой можетъ показаться дикимъ и даже возбудить чье-нибудь дешевое гражданское негодованіе: какъ? невѣжественна русская женщина, та русская женщина, когорая… и такъ далѣе, и такъ далѣе? И сейчасъ же мнѣ пересчитаютъ нѣсколъко десятковъ, а, можетъ быть, двѣ-три сотни русскихъ женщинъ, которыя образованы болѣе самыхъ образованныхъ мужчинъ и — такъ какъ образованность свою русская жеыщина всегда немедленно переноситъ въ живую прикладную работу на ближняго — то и гораздо ихъ полезнѣе въ общественномъ отношеніи.
Я негодованіе перенесу, примѣры выслушаю и со смиреніемъ преклонюсь передъ ними, a затѣмъ, все-таки, придется повторить вопросъ.
— Я, съ вашего позволенія, говорю не о той образованной русской женщинѣ, «которая… и такъ далѣе, и такъ далѣе», а о русской женщинѣ изъ образованныхъ классовъ вообще. Не о Софьѣ Ковалевской, не о Сусловой, Кашеваровой-Рудневой, Евреиновой, Венгеровой, Волковой, Савиной, Щепкиной-Куперникъ и тому подобныхъ, но, хотя бы, о супругѣ вашей Марьѣ Ивановнѣ, свояченицѣ вашей Софьѣ Ивановнѣ, о супругахъ пріятелей вашихъ, Клеопатрѣ Николаевнѣ, Аннѣ Сергѣевнѣ, Антонинѣ Прохоровнѣ. Вы — блестящій адвокатъ, супругъ Софьи Ивановны — профессоръ университета, супругъ Клеопатры Николаевны и слѣдующихъ по порядку — ученый врачъ, модный журналистъ, директоръ департамента. Всѣ извѣстны за людей, почтенныхъ не только въ кругѣ своихъ профессій, но и вообще весьма просвѣщенныхъ.
Это, какъ говорится, «интеллигенція». По мужьямъ причисляются къ интеллигенціи и жены ихъ. Но — покуда молчатъ. Ибо, когда онѣ вмѣшиваются въ мужскіе «умные» разговоры, на лицахъ супруговъ ихъ выражается самое страдательное выжиданіе: сейчасъ-де моя ляпнетъ такую нелѣпость, что на недѣлю будетъ смѣху всему городу. И если «моя», противъ чаянія, не ляпнетъ, a съ помощью природнаго ума, счастливо выпутывается изъ предпрныятой разговорной ававтюры, мужъя сіяютъ, словно имъ удалось показать обществу необычайно ловкій фокусъ. Итакъ, оставимъ въ сторонѣ Софій Ковалевскихъ и прочую аристократію женскаго ума, a повторимъ лучше: отчего въ русскомъ женскомъ обществѣ только и есть, что — либо аристократки ума, либо «чернь непросвѣщенна», a среднеобразованнаго класса не имѣется?
— Позвольте! Да вотъ, именно, моя Марья Ивановна и всѣ эти Софьи, Клеопатры — какъ тамъ ихъ еще? — и составляютъ этотъ классъ.
— Нѣтъ, онѣ — «чернь непросвѣщенна».
— Ну, ужъ на этотъ счетъ — извинитесъ: моя институтъ кончила съ золотою медалью, изъ тѣхъ кто — гимназію, кто — лучше частные пансіоны… Какого вамъ еще образованія? Не всѣмъ же на курсы поступать! Надо кому-нибудь и семью дѣлать.