Ленин также критиковал «распад, гниение, грязь буржуазного брака с его трудной расторжимостью, свободой для мужа и рабством для жены, с гнусной лживостью половой морали и отношений». Однако он практически ничего не говорил о продолжительности брака, частоте разводов, ограничиваясь лишь критическими замечаниями по поводу мужей, которые не разделяют со своими женами домашние обязанности. «Очень немногие мужья, — отмечал Ленин, — даже из пролетариев, думают о том, как сильно они могут облегчить тяготы и заботы жены или даже совсем снять их с нее, если бы захотели помочь в „женской работе“». И как результат, «домашняя жизнь женщины — это ежедневное принесение себя в жертву в тысяче ничтожных мелочей». Язвительных, хотя и повторяющихся замечаний Ленина по поводу домашней работы, высказанных в большинстве своем в течение двух лет, было множество. «Мелкое домашнее хозяйство, — говорил он в 1919 г., - давит, душит, отупляет, принижает [жену], приковывая к кухне и к детской, расхищая ее труд до дикости непроизводительною, мелочною, изнервливающею, отупляющею, забивающею работою»[775]. Согласно Давиду Рязанову, решение Лениным данной проблемы основывалось на работе Каутского 1903 г. по аграрному вопросу. Каутский предлагал «возложить функции содержания дома и образования с индивидуального ведения хозяйства на общество», посредством общих кухонь, столовых, прачечных, мастерских, детских яслей, садов и других дошкольных учреждений. Кроме того, Рязанов отмечал, что для Ленина исчезновение домашней рутины не означало исчезновения индивидуального домашнего хозяйства и семьи[776].
В контексте взглядов на секс, существовавших в Советской России этого периода, Ленин оказался консерватором. Однако он не был ханжой в западном смысле этого слова. Его озабоченность проблемой сексуальной распущенности молодежи не только разделялась широким кругом большевиков, но также имела глубокие корни в европейской социалистической культуре. С момента первого крупного раскола по сексуальному вопросу в истории социализма между Анфантеном и Базаром в 1831 г. это движение выработало две точки зрения на невероятно трудный вопрос взаимоотношений мужчин и женщин. Первая точка зрения, принадлежавшая Анфантену, предусматривала большую свободу в этих взаимоотношениях. А вторая, которой придерживались Ленин и Базар, предпочитала моногамию, постоянство, добровольный и равноправный союз, длительные браки и развод в исключительных случаях. Стоит вспомнить, что два выдающихся представителя ранней русской интеллигенции — Герцен и Белинский начали с открытого осуждения Анфантена и Жорж Санд, хотя позднее и смягчили свое отношение к ним. Провозвестник женского вопроса в России Михайлов выступал за свободную любовь и одновременно считал моногамию идеалом взаимоотношений. Чернышевский высказывался об этой же проблеме в художественной форме. Среди германских марксистов стандарты сексуальной морали были еще более традиционными. Нужно признать, что Ленин и в теории (если не принимать гипотезу, что Ленин и Арманд были любовниками), и в жизни придерживался этой же традиции, которая, как бы ее ни называли, основывалась скорее на рациональном самоконтроле, чем на категоричном утверждении личной свободы.
Взгляды Ленина, опубликованные в 1925 г., подтолкнули писателей и чиновников к критике не только «жизни без контроля», но также и «новой морали» Коллонтай. Но голос сексуального Термидора, тогда еще слабый и неясный, раздавался и раньше. В выражениях, напоминавших антисанинистские настроения прошлого, Быстрянский в 1921 г. сравнивал сексуальное возбуждение с «миазмами разлагающегося капитализма», которые «продолжают отравлять общественную атмосферу». «Свободная любовь, — жаловалась одна журналистка-женотделовка, — воспринимается лучшими людьми как порок». Будучи ярым врагом традиционной семьи, Бухарин поддержал комсомольскую резолюцию 1922 г., осуждавшую сексуальную распущенность, а впоследствии выступил против «вульгарного материализма» тех теорий, которые рассматривали секс с чисто физиологической точки зрения[777]. К 1923 г. критика сфокусировались на Коллонтай, чьи «эротические» статьи и рассказы, посвященные «Эросу», известные любовные связи и приближающаяся политическая опала сделали ее удобной мишенью. Сама Коллонтай признавала, что ее «взгляды жестко критиковались многими товарищами по партии», даже когда она была за границей. Публикация ее работ была затруднена и, по свидетельству ее друга Марселя Боди, появилась в прессе серия статей, подписанная А.М.К., не принадлежавших перу Коллонтай, в которой содержались наиболее радикальные взгляды на сексуальное поведение. Коллонтай сделали партийный выговор, и только после ее разговора со Сталиным публикация фальшивых статей прекратилась. Однако нападки на ее идеи только начинались[778].
Самые серьезные из них были предприняты осенью 1923 г. Полиной Виноградской, бывшей коллегой Коллонтай по Женотделу. В недавно опубликованных мемуарах Виноградская заявляет, что она и Крупская были потрясены идеями Коллонтай, выраженными на встречах редакторского совета «Коммунистки», в который входили они и Инесса Арманд. После появления статей об Эросе Виноградская решила ответить на них в печати. По ее словам, это намерение было одобрено Крупской. В своей работе Виноградская называла Коллонтай «Жорж Санд XX в. и Вербицкой [дореволюционная романистка на темы сексуальности] нашей коммунистической журналистики». Идеи Коллонтай она называла смесью коммунизма и феминизма. Вся критика, содержащаяся в статье Виноградской, находится на этом же уровне. Она писала, что главная вина Коллонтай — в ее переоценке эроса и «культа любви» и в ее недостаточном внимании к «настоящим проблемам»: разводу, уходу из семьи и аборту. Виноградская просто не заметила, что Коллонтай подробно рассматривала эти проблемы. Виноградская не предложила своих альтернатив, которыми можно было бы руководствоваться в вопросах любви и секса, предпочитая вместо этого подробно остановиться на сексуальной анархии, которая, как она высказалась, бушевала за фасадом «идеалистических постулатов коммунистической программы», намекая на то, что они были сформулированы и поддержаны Коллонтай. Нападки Виноградской на Коллонтай породили тот миф, что в основе идей Коллонтай лежат «биологические» сексуальные теории, и именно ее идеи вызвали крайности, проистекавшие из этих теорий[779].
Признавая недостаточность критики Коллонтай, ее героини Жени и теории «стакана воды» (часто смешиваемых без разбора), писатели начали строить альтернативную философию сексуальной жизни. «После долгих раздумий, — писал молодой коммунист в 1922 г. — я пришел к выводу, что энергия, затраченная во время удовлетворения сексуального аппетита, может быть направлена куда-либо еще и распространяться на более важные вопросы». Эта идея была развита в теорию «революционной сублимации» группой врачей под руководством Арона Борисовича Залкинда, фрейдиста, большевика, основателя Общества марксистов-психоневрологов. Залкинд обвинял современную сексуальную культуру в воровстве энергии у работы и любви у коллектива. Он обвинял Коллонтай и всех тех, кто ошибочно делал акцент в вопросах секса. «Коллективистское тускнеет, когда слишком расцветает любовь». Это диаметрально противоречит точке зрения Коллонтай о том, что любовь в разных видах и неограниченных количествах реализуется в рамках рабочей коммуны. Для Залкинда любовь и секс были своего рода основным капиталом, который нужно было инвестировать в классово-ориентированные предприятия и не растрачивать на другие цели. От этого пикантного вывода Залкинд легко перешел к традиционным идеям сохранения сексуальной энергии; нужно предотвратить преждевременное развитие сексуальности, секс должен использоваться по своему «главному предназначению» — воспроизводству потомства. А сэкономленная энергия должна быть использована на благо революции[780].
Идеи Залкинда, возможно, претендовавшего на роль Моисея, обуздывающего советскую сексуальную распущенность, стали известны как «12 заповедей Залкинда». Его кодекс запрещал сексуальные отношения до замужества в возрасте 20 или 25 лет. Ссылаясь на «Крейцерову сонату» Толстого, заповеди запрещали секс без любви и вне брака. «Чисто физическое половое желание недопустимо с революционно-пролетарской точки зрения». Сексуальная привязанность к классовому врагу рассматривалась как грех и сравнивалась с привязанностью между крокодилом и орангутангом. Даже в браке половой акт не должен быть слишком частым и никогда — с «извращениями». Залкинд считал моногамию единственной для женщины, а героиня Коллонтай Женя была определена им как нимфоманка. Родители должны содержать своих детей, так как государство не могло этого делать. Последней заповедью было жесткое неприятие Бебеля и учения о невмешательстве в личную жизнь: класс имел право вмешиваться в сексуальную жизнь своих членов[781]. Несмотря на реверансы в сторону либерализма, в громоздких построениях Залкинда отсутствует требование полного равенства в браке. Единственной уступкой современности является изгнание ревности из недр семьи, но при этом семья, изображенная Залкиндом в идеализированной форме, состоит из двух полудевственников, которые борются с похотью с таким же рвением, с каким они борются с грязью, медлительностью и рутинностью повседневной жизни. Идеи, о которых писал Залкинд, уже витали в воздухе. «Сексуальный инстинкт сдерживается, — сказал директор московской школы о личной жизни своих учеников, — и в соответствии с известным законом Фрейда он сублимируется социальным и политическим инстинктом». Руководствуясь «12 заповедями», некоторые пермские комсомольцы-пуритане отправлялись ночью группами вылавливать обнимающиеся парочки. На них набрасывали мешки и приводили в милицию