В царские времена семья была основным ядром общества, государством в миниатюре со своим самодержцем, подданными и своим уставом. Развод, неподчинение жены, адюльтер не одобрялись, так как могли стать примером раскола, мятежа и предательства для общества. Когда советская семья проявила признаки исчезновения, власть начала осознавать решающее значение, которое имеет семья в любом обществе, как микрокосм общественного порядка. Никто так не боролся с анархией, как большевики. Анархия в каждодневной жизни была полностью несовместима с порядком и организацией, необходимыми в индустриальном обществе. Многочисленные разводы, полчища беспризорных детей и обманутые жены — все эти результаты кризиса семейной системы, разрушили общественные связи, что привело к нестабильности и беспорядку. Прочная семья, с другой стороны, могла регулярно воспроизводить новых граждан, таким образом поддерживая и даже увеличивая уровень рождаемости, и могла бы служить своего рода инкубатором, в котором эти дети могли расти при минимуме государственных затрат. Это обещало положить конец проблеме беспризорников. Семья также предполагала самодисциплину и прикрепление к одному месту работы, ответственность и хорошие «буржуазные» жизненные привычки. И, возможно, самым важным было то, что семья создавала ту обстановку, внутри которой сексуальная энергия мужчины и женщины могла быть направлена на воспроизводство, а не на бесконечный флирт, розыск покинувших семью супругов с бесполезной тратой на это времени и сил. Эти размышления наряду с неподдельной озабоченностью по поводу того, что женщинам в семье часто отводилась роль жертв, и что эту ситуацию не смог ликвидировать Кодекс 1926 г., создали основу для реформы брака в середине 1930-х годов.
Аборт и развод были двумя составляющими этой реформы. Изданный в ноябре 1920 г. по инициативе комиссаров здравоохранения и юстиции декрет «О защите женского здоровья» считал главной целью борьбу с нелегальными абортами посредством безопасных и законных абортов. Он рассматривался как временная мера, которую будут избегать в ближайшем будущем благодаря массовой защите материнства. Контроль за рождаемостью был бы в те годы более подходящим способом борьбы с тяжелыми условиями появления ребенка на свет. Но старые коммунисты в целом негативно отнеслись к этому, и продажа контрацептивов не получила распространения. Аборт мог быть сделан по необходимости. Были случаи, когда женщины делали 20 или более абортов. В одной Москве в 1930 г. их было сделано 175 000. Эта цифра упала до 155 000 к 1935 г., последнему году разрешенных абортов. Цифра для всей деревенской России составила только 324 194. Большинство женщин в качестве причины решения избавиться от ребенка указывали «материальные условия». Остальные женщины говорили о стыде, свободе, «эстетике» и необходимости уделять время и силы своим уже имеющимся детям. Мужчины также часто заставляли женщин делать аборт. Из-за неопределенности в половых отношениях мужчина не всегда был уверен, что это его ребенок — похожая ситуация грустно и комично изображена в замечательном советском фильме «Третья мещанская» (1927), в котором представлен типичный любовный треугольник[791].
До середины 1930-х гг. общественное мнение об абортах было противоречивым. На украинской конференции гинекологов, проходившей в 1927 г., все выступающие были враждебно настроены к аборту с медицинской точки зрения. Но некоторые настаивали на том, что запрещение их по закону будет только способствовать процветанию нелегального аборта и ухудшит экономическое положение женщин. «Никто бы из нас, мужчин, — говорил один оратор, — не вынес, если бы вопрос о его женитьбе решался некой комиссией, которая его женила или не женила в соответствии со своими представлениями. Поэтому не мешайте женщинам распоряжаться собой и самостоятельно решать кардинальный вопрос их жизни». Участники конференции выступили против «беспечного подхода» к аборту, но все-таки не рискнули рекомендовать принятие антиабортных законов[792]. Такая двуличная позиция превалировала до 27 апреля 1936 г., когда в газете «Труд» были опубликованы слова Сталина: «Нам нужны люди. Аборт прерывает жизнь, и поэтому ему не место в нашей стране. Советская женщина имеет те же права, что и мужчина, но это не освобождает ее от великой и почетной обязанности, которой наделила ее природа: она — мать, она дает жизнь. Это, конечно же, не личное дело, а дело государственной важности». 26 мая ЦИК опубликовал проект нового Семейного кодекса, составленного в ответ на многочисленные просьбы женщин защитить здоровье работниц. Они просили отменить аборт по требованию, разрешить его только по серьезным медицинским показаниям, предоставить матери поддержку в виде материальных и социальных гарантий. Возражения все еще разрешались и публиковались, но они не оказывали никакого влияния на принятие закона[793].
Годы принятия нового кодекса — годы растущей напряженности в отношениях с Японией и Германией, и обращение Сталина к демографическим аргументам подтолкнули некоторых исследователей к мысли, что антиабортные законы объяснялись лишь стремлением увеличить население. Но благоприятные официальные отзывы о законе показали большую заинтересованность общества в уничтожении сексуального авантюризма и установлении вновь господства семьи. Передовая статья в «Правде» начиналась со слов: «Без сомнения он будет служить делу усиления советской семьи, он будет отбивать охоту к „свободной любви“ и „беспорядочной половой жизни“». «Более того, — делалось заключение в статье, — женщина без детей заслуживает нашего сожаления, ибо не познала всей радости жизни. Нашим советским женщинам — полноправным гражданам самой свободной страны в мире, дано счастье материнства. Мы должны защищать нашу семью и растить и воспитывать здоровых советских героев!» Аналогичные статьи в других газетах, письма читателей, серия заметок Крупской подробно останавливались на этой теме и подчеркивали тот факт, что отмена права на аборт была лишь первым шагом в борьбе с распущенностью, случайными беременностями, выкидышами и с неуважением к женщинам, любви, материнству и семье[794].
Ужесточение процедуры развода было другой основной чертой закона 1936 г. «Известия» в 1935 г. писали: «Пора объявить легкомыслие в семейных делах преступлением, а неверность — преступлением против морали советского строя». Ленинградская «Красная газета» осуждала безответственный развод и отказ семье в материальной поддержке. А также она предупреждала, что «отец, оставляющий свою жену, детей и чувствующий себя свободным как птица — преступник»[795]. С точки зрения этой угрожающей кампании в прессе, реформа 1936 г. была довольно умеренной. Ее цель можно определить так: стимулировать женщин иметь «естественное» число детей; облегчить их материальное положение и душевное состояние, во-первых, вселив в них большую уверенность в настоящем, обеспечив им помощь мужа, предусмотренную законом о разводе, во-вторых, учреждением расширенной системы социального обеспечения матерей, заботы о детях и финансовой поддержки со стороны государства и в конечном итоге при помощи этих мер укрепить семью. Закон об абортах решил первую задачу. Статья семейного кодекса, направленная на «борьбу с легкомысленным отношением к семье и семейным обязанностям» поддерживала жен-матерей и служила опорой браку. Присутствие обоих супругов при рассмотрении развода в суде и запись в паспорте были обязательны. Также законом устанавливалась градуированная шкала сборов от 50 рублей за первый развод и до 300 рублей за третий развод. Ужесточались меры за неуплату алиментов. Поддержка со стороны государства состояла из денежных выплат и пособий семье, а также развития сети детских и дошкольных учреждений. Если материнство впредь расценивалось как производительный труд, то оно должно было быть защищено и оплачено[796].
В новой официальной концепции семьи акцент делался скорее на стабильность и рождаемость, а не на свободу, равенство и независимость. В 1936 г. Крупская писала, что брак основывается не столько на удовлетворении естественных сексуальных инстинктов, сколько на сходстве идеологических взглядов и общей цели — участии в производстве. В 1929 г. социолог Вольфсон выдвинул концепцию «сексуальных ножниц», согласно которой быстрый распад семьи опережал медленные темпы экономического роста, поэтому на определенном этапе государство нуждается в услугах семьи по воспитанию детей. Но «в социалистическом обществе» эту «„естественную функцию“ постигнет та же участь, которую Энгельс предсказал государству: она будет отправлена в музей древностей». К 1937 г. Вольфсон пришел к необходимости не только исправить техническую ошибку в цитате, приведенной выше (предсказание Энгельса относилось к стадии коммунизма, а не социализма), но и совсем отказаться от своей теории ножниц. При помощи оскорбительных замечаний по поводу «грубо-животных антимарксистских взглядов» Коллонтай и других, Вольфсон возносил моногамию и напоминал своим читателям, что хотя и развод, и аборт должны быть правом каждого гражданина, их не нужно пропагандировать. Другой теоретик обвинял Коллонтай в том, что она защищала отделение детей от родителей и перекладывала функции заботы о детях с матери на государство, а также порочила супружескую любовь. Все эти обвинения были ложными. Представление о неразрывной связи между материнством, долговременным браком и сильной моногамной семьей стало утвердившейся нормой. Количество абортов резко упало после декрета, но не исчезло совсем. Пресса славила матерей и большие семьи. Новая семейная идеология расцвела в романах, героини которых мечтали о материнстве. Нерушимая советская семья, нуклеарная, но вместе с тем многочисленная, уютная и гордая собой, пришла на смену революционным представлениям о семье