Закон 1936 г. не привел ни к изменению статуса фактических браков, ни к усложнению процедуры первого развода. Ситуация изменилась с началом Второй мировой войны. После трех лет опустошительной войны, человеческих потерь и катастрофических демографических изменений власти решили, что пришло время еще сильнее укрепить узы брака, поощрять и защищать многодетных матерей. Потери во время войны должны были восполняться за счет воспроизводства в рамках новой советской семьи. Этот процесс был инициирован Никитой Хрущевым, ключевой фигурой в руководстве военного времени, и в 1944 г., когда принимался этот указ, уже не было никаких предварительных дебатов по этому вопросу. По этому указу матерям предоставлялись денежные выплаты за каждого рожденного ребенка, матери-героини награждались орденами, создавалась широкая сеть роддомов, яслей и других дошкольных учреждений. С другой стороны, холостяки и бездетные облагались налогом. После отмены всех юридических и экономических прав, которыми пользовался фактический брак с 1926 г., и создания препятствий для развода, невиданных с дореволюционного времени, моногамии был придан особый статус[798].
Этот финальный всплеск сексуального Термидора требует двух замечаний. Статьи о разводе ограничивались советскими стандартами. Обе стороны должны были впредь обращаться в суд, а не в ЗАГС и доказывать необходимость развода. Могли быть вызваны свидетели и потребованы доказательства. Сам бракоразводный процесс освещался в прессе. Судебное разбирательство могло растянуться на два этапа, если была подана апелляция или оспаривалось решение суда. При благоприятном исходе плата за судебные издержки составляла около 100 рублей, но она могла возрастать до 500-2000 рублей для самых богатых и настойчивых. Юрист Свердлов сказал своему американскому коллеге, что это было преднамеренным шагом по дискредитации развода. Такой подход действительно принес результаты. Многие пары просто расходились и создавали новые семьи, не регистрируясь, чтобы избежать мучений и временных и материальных затрат на развод. С другой стороны, этот закон не был возвращением к царским временам и не был менее либеральным, чем аналогичные законы в большинстве других стран. В 1946 г. Свердлов объяснил, что эти меры имели целью покончить с легкомысленным поведением. Бездетных супругов разводили по обоюдному согласию, хотя часто развод осуществлялся и в случае несогласия одного из супругов, однако если в семье был несовершеннолетний ребенок, суд мог отказать в разводе. После вынесения судебного решения срок на размышление не предоставлялся[799].
Другим серьезным новшеством было непризнание фактического брака, что тоже было проявлением реакции. Отменив легальность таких союзов, этот закон закреплял за ними понятие «нарушение супружеской верности», а дети в таком браке считались незаконнорожденными. И хотя этот термин никогда в законе не употреблялся, но в отношении детей в незарегистрированных браках не предусматривалось установление отцовства и претензии на алименты. Ребенок, рожденный вне брака после 8 июля 1944 г., не мог рассчитывать на фамилию, отчество, помощь или наследство своего биологического отца. Это был несомненный поворот к «буржуазным» юридическим традициям. Две статьи предусматривали денежную компенсацию незамужней матери, что не было характерно для законодательства других стран. Она имела право не только на те же выплаты, что и «законная» мать, но также получала дополнительные пособия на всех своих детей как мать-одиночка. Таким был юридический статус советской семьи вплоть до смерти Сталина. Термидор достиг своего апогея.
Советский сексуальный Термидор, как и другие исторические явления, носящие это поэтическое название, был реакционным по своей природе. Он был ответом на слишком радикальные толкования лозунгов предоставления широких гражданских прав, написанных на знаменах Октябрьской революции, и поиском способа обуздания изменчивой и неконтролируемой социальной энергии, высвобожденной революцией. Как и все, что касается сталинского времени, это явление было элитарным и авторитарным, возникшим скорее из экономических и государственных потребностей, нежели из осознанных желаний общества, по отношению к которому оно применялось. Это не было ни простой прихотью Сталина, ни сплоченной атакой на телесные наслаждения отрядом революционных аскетов, копирующих подвиги Рахметова. Это был довольно двусмысленный, болезненный и зачастую злой ответ большой и представительной части интеллигенции XIX в., которая была также потрясена псевдопринципиальной похотью, распространившейся вокруг, как были бы потрясены Перовская, Плеханов или Кропоткин, если бы дожили до тех дней. Вот почему после 18 лет освобожденного «революционного» секса, русские люди — особенно мужчины — были подвергнуты еще 18 годам «революционного» нравственного регулирования.
Главный вопрос в том, как удалось женщинам пережить этот период Термидора, сопровождавшегося мужским сексуальным шовинизмом с его передвижениями от одного любовного гнездышка к другому, с его бессердечным использованием женского тела, с его надменным отвержением возвышенных чувств и беспечным невниманием к плодам и источникам своего удовольствия. Этот шовинизм был если не полностью изгнан из царства социализма, то публично и официально дискредитирован, ограничен законом и финансово поставлен в невыгодное положение. Но по любым стандартам, включая постсталинские советские, эффект термидора был таков, что он отнял у советских женщин больше, чем дал. Различными насильственными способами Термидор проводил черту между полами и их обычными ролями, и пропасть между полами стала значительно шире и заметнее, чем когда-либо в известных ранее революционных представлениях о положении женщины.
Первым предзнаменованием этого стала конференция жен инженеров тяжелой промышленности, проходившая в Москве в 1936 г. Она прославляла маленькие подвиги «цветника» — неработающих жен привилегированных членов советского общества. Теперь трудолюбивым ткачихам внушали, что «содержанки» если они развешивают занавески на предприятиях своих мужей, — заслуживают такого же одобрения, как и работницы. Другой мерой, углубившей пропасть между полами, стал военный указ о разделении детей в школе по признаку пола, с обязательной военной подготовкой для мальчиков и основами домоводства для девочек. Хотя такой порядок продержался 10 лет, он находился в полном противоречии принципу равного обучения, присущему теории и практике социализма и полового равенства. Советские иконографы того времени, конечно же, не собирались низводить образ советской женщины до рожающей машины — надежно защищенной, но зависимой, точно также как не собирались этого делать и те, кто в XIX в. развенчивали тот женский образ, который сами и создали[800].
Но когда вас бьет маятник истории, как дважды он бил советских женщин, то уже не так важно, в какую сторону он качнулся — влево или вправо — все равно больно. Надо сказать, что лучшая черта Термидора — это его непродолжительность, когда в 1953 г. умер Сталин, начался медленный откат назад и пока еще слабые призывы к реформам. Последний сталинский эксперимент очередной раз доказал, что законы о разводе и аборте никогда не смогут быть действительно эффективными при наличии большого числа инакомыслящих людей, которые все равно уклонялись от них. Начались реформы, которые восстановили некоторые свободы 1920-х гг. Компромисс между коммунистической идеологией, русскими традициями и потребностями современной городской индустриальной жизни был сохранен.
Глава XIIЖЕНЩИНЫ И РЕВОЛЮЦИЯ
«Любовь, труд и знание есть источники нашего существования — они должны править жизнью».
После революции, потрясшей общество до основания, мужчины (реже женщины), полные страха перед экстремизмом и насилием, уставшие от господства террора, постоянных чисток или культурных революций, принимались за создание умеренных режимов. Русская революция не была исключением, хотя она обычно описывается как такой взрыв политического террора и репрессий, каких не знала человеческая история. Немногие исследователи будут отрицать, что смерть диктатора в 1953 г. была решающим поворотным моментом в советской истории. Еще задолго до настоящего времени были заметны признаки того, что советское общество приобретает более-менее устойчивую форму, и что завоевания революции опробованы и изучены, причем некоторые из них отвергнуты как безнадежно утопические. Что касается женского равенства, то оно было максимально ограничено в период Второй мировой войны. Но основные принципы освобождения всерьез никогда не ставились под угрозу, и после 1953 г. было восстановлено многое из утраченного. Теперь, когда легендарные женщины-комиссары сошли со сцены, героини двух войн умерли или вернулись к своим мирным занятиям, мрачный тиран пал, пронзительные вопли сексуальной революции превратились в отдаленный гул, напрашивался вопрос: «Что, собственно, русская женщина получила от революции?».
Первые советские пророки и пропагандисты женского освобождения воспринимали его как процесс уничтожения социальных, психологических и политических препятствий, мешающих свободе и равенству женщин — препятствий, которые возникли задолго до революции в России и которые занимают твердые позиции во всем мире. Вкратце это означало следующее: полное равенство с мужчинами, понимаемое как возможность трудиться и развиваться как полноценная человеческая личность, за исключением только тех различий, которые связаны с биологическими ролями полов. Большевистские лидеры, как мужчины, так и женщины, редко высказывались по поводу отдельных аспектов женского вопроса — работы, образования, власти и секса — так как они рассматривались как неотъемлемые составляющие диалектики эксплуатации и освобождения. Согласно раннекоммунистическим представлениям появление освобожденной женщины невозможно до тех пор, пока не появятся такие социальные факторы, присущие социализму, как кооперативные домохозяйства, государственная забота о детях (чтобы освободить ее для любой работы в соответствии с ее квалификацией), выполнение оставшихся семейных обязанностей обоими супругами в равной степени, образовательная политика (позволяющая женщине достичь вершины своих возможностей и использовать их с максимальной отдачей) и привлечение ее до этого скованных сил на благо социалистического строительства. Дух этой программы можно в сжатом виде представить в трех изречениях ее основных пророков: «Счастье невозможно без труда» (Бебель); «о