Картину участия женщин в организациях и движениях в последние два десятилетия существования монархии, дополнили три автора. Классической работой считается исследование феминистского движения Линды Эдмондсон. Она в деталях показала, как в действительности работали женские организации, чем они отличались от европейских и американских, как женское движение относилось к более широкой постановке вопроса о гражданских правах. Ее объяснение того, почему мужчины столь долго поддерживали женщин и их требования равноправия — мужская солидарность была обусловлена недостатком гражданских прав у мужчин — помогает объяснить отношения между советскими мужчинами и женщинами в общественной сфере, но недостаточно для понимания их взаимоотношения в частной жизни[882].
Обстоятельное исследование Б. Фиселер, посвященное социал-демократкам — радикалкам и марксисткам (как большевичкам, так и меньшевичкам), является здоровым противоядием против недавней волны разнузданной враждебности советских людей по отношению к революционному движению. Автор убедительно показывает стремление этих женщин к высоким идеалам и их искреннюю преданность революционному делу. Они не являлись ни лидерами, ни теоретиками, но именно они поддерживали дух товарищества и сохранили освободительное движение в подпольных условиях его существования. Их страстное стремление к личному освобождению и социальной справедливости связывает их с радикалками 1860-1870-х гг. Подобно последним они также зачитывались романом Н. Чернышевского «Что делать?», считая его не просто феминистским трактатом, но свидетельством их силы воли, освобождения и утопического видения. С другой стороны, разделение труда по половому признаку в марксистских партиях несомненно предопределило второстепенное положение большевичек после революции 1917 г., а снижение числа женщин в движении после 1905 г., когда оно в большей степени стало пропролетарским, явилось предвестником того, что произошло в советском обществе в 1930-е годы[883].
Работа Бренды Михэн-Уотерс, посвященная женским религиозным обществам, представляет малоизученное направление в женской истории[884]. Вполне понятно, что этот аспект женской деятельности появился на волне общего возрождения интереса к русской религиозной истории. Ее исследование способствует расширению слишком политизированного (что значит прежде всего радикального) взгляда в нашей литературе на рассматриваемый период; оно поможет также объяснить многим удивленным наблюдателям современной российской жизни, почему произошло столь необычайное возрождение религиозной и благочестивой жизни среди женщин во второй половине 1980-х гг. Михэн-Уотерс ясно показывает, что религиозно настроенные женщины, так же как и революционерки не только поддерживались в своей благочестивой деятельности священниками, но имели собственных героинь и свои возвышенные идеалы.
Что касается истории советского периода, то мы не встречаем здесь такого же всплеска научной активности, которая наблюдалась в историографии дореволюционной России. По-прежнему лучшим образом женской истории 1917–1978 гг. остается работа Г. Лапидуса[885]. Из недавних многочисленных исследований, посвященных революции 1917 г., работа С. А. Смита о Петрограде содержит наиболее глубокий анализ как роли женщин в революционных событиях, так и условий их жизни. Барбара Клементс изучает большевистских революционеров, а Беатрис Фарнсворт — крестьянок в ранний период Советского государства[886]. Самой обширной работой, которую я читал, была диссертация Уэнди Голдмана о российской семье в первые два десятилетия советской власти [887]. Глава диссертации об аборте вошла как статья в упомянутой выше сборник «Женщины России». Из ее многочисленных достоинств отметим описание самой операции аборта, анализ значения абортов и той роли, которая приписывалась разводу, фактическому браку, подкидыванию детей, политике, в области усыновления, бездомным детям в явном «кризисе» семьи, наблюдавшемся в конце 1920 — начале 1930-х гг.; раскрытие сути той войны, которую вели между собой врачи, стремившиеся и противодействовавшие установлению контроля над абортами; объяснение поведения крестьянки, которая сопротивлялась вторжению современной медицины и государства в ее жизнь; анализ и функции «удовольствия» в семье, разработанной в сталинские времена (1930-е гг.), — теме, имеющей много культурных аспектов. Следует также отметить и статью Элизабет Уотерс, посвященную иконографии женщин в революции[888].
Едва ли стоит удивляться, что роль, сыгранная советскими женщинами во Второй мировой войне, была проигнорирована, так как серьезное всестороннее исследование социального, экономического и культурного опыта этой войны, только началось. Это один из тех многочисленных случаев, когда массовая культура затмевает реальность. Тысячи советских женщин сражались на фронте, но этот факт лишь слегка освещен в драматическом искусстве, кинематографе, музыке, литературе или искусстве плаката[889]. Хотя и верно то, что женщины не играли на фронте главную роль и в большинстве своем оставались в тылу, все произведения искусства перерабатывали именно эту тему (стоит вспомнить, к примеру, популярное стихотворение Константина Симонова, ставшее песней, «Жди меня»). Читая первые исследования о русских женщинах в Первую мировую войну Альфреда Мейера, я открыл для себя, что война в огромной степени изменила их жизнь и что именно в это время происходили значительные изменения в гендерных ролях[890]. Думаю, что то же самое, но только в еще больших масштабах, произошло и во Вторую мировую войну. Это именно тот случай, когда сочетание гендерного анализа, социальной истории и культурологического подхода может показать, что война принесла в жизнь и благодаря этому выйти за рамки ностальгического пиетета.
Российские историки мало сделали в изучении советской истории второй половины XX в., отдав этот период на откуп политологам и социологам. В области женской истории пока тоже не появилось никаких крупных работ, за исключением политологических анализов[891] и журналистских очерков[892]. Имеющиеся работы, рассматривающие период с 1945 или 1953 г. до настоящего времени, рисуют картину неполного равенства полов или несостоявшейся революции — явлений, хорошо известных. Несмотря на существовавшее в революционные годы (1917–1930) неравенство, часть интеллигенции продолжала верить и действовать в направлении будущего освобождения женщин. Однако и сама интеллигенция, и ее идеи были разрушены в результате сталинского переустройства государства и общества, которое к тому же привело в административные и политические структуры в массовом количестве представителей низших классов. Они принесли с собой патриархальные ценности и жесткую систему гендерных ролей, что, усугубленное трудовой мобилизацией, вытолкнуло женщин в сферу наемного труда. С тех пор советские женщины стали страдать от двойной нагрузки (работа и семья), от вертикальной и горизонтальной сегрегации и от целого комплекса социальных болезней, которые сильно по ним ударили. Ни одно новое направление в историографии, появившееся в последние 30–40 лет, не в состоянии изменить картину прошлого, но оно может раскрыть некоторые новые аспекты женской жизни и творчества, до сих пор в литературе не освещенные[893].
Что же происходит в эпоху М. Горбачева? Любой ответ на этот вопрос несомненно вскоре устареет. Превосходный анализ основных политических изменений, имевших место с 1985 г., содержится в работе Мери Бакли[894]. Во-первых, происходило беспрецедентное общественное обсуждение таких щекотливых вопросов, как контрацепция, аборты, проституция, детская смертность и секс. Горбачев, хотя и не был феминистом (в 1987 г. он высказал мнение о семье как естественном месте для женщины), способствовал продолжению дискуссий, провозгласив эпоху гласности. Он развенчал старый коммунистический миф, заявив на одном из партийных собраний в 1988 г., что «женский вопрос» еще не решен и что женщинам не предоставлено полное равноправие с мужчинами. Он также стремился к тому, чтобы хоть немного повысить уровень представительства женщин в политическом руководстве. При всех своих недостатках Горбачев в большей степени, чем другие советские лидеры начиная с Ленина, повлиял на решение этого вопроса.
Появились некоторые признаки политического пробуждения женщин. В январе 1987 г. (почти через 80 лет после Первого женского съезда в 1908 г. и почти через 60 лет после последнего крупного заседания женотдела в конце 1920-х гг.) была созвана Всесоюзная конференция женщин. Конференция не привела к возникновению независимого феминистского движения; она скорее предоставила трибуну для жалоб и дискуссий, но это является важным шагом на пути к любому переустройству. Хотя некоторые женщины и говорили о необходимости «перевоспитания» мужчин (что в советских условиях зачастую означало просто их воспитание, а не обращение их в феминистов), основными темами на конференции были реформы в отношении женщин. Наиболее решительным было выступление Зои Пуховой (1936 г.р.) — бывшей ткачихи и директора фабрики. Она ратовала за то, чтобы оставить женщин в сфере экономики и общественного производства, а не отправлять их назад в семьи, так как это, по ее мнению, снизит их ценность как личности. Предложенное ею решение женского вопроса было банальным и невыразительным — предоставить мужчинам возможность играть в домашнем хозяйстве и семье более значительную роль. Сразу же после конференции Пухова сменила Валентину Терешкову на посту руководительницы Комитета советских женщин и продемонстрировала яркие способности лидера. В 1986 г. Горбачевым были возрождены женсоветы, находившиеся подобно Комитету женщин в многолетней спячке, которые стали проводить организационные собрания, агитационные и информационные встречи. Несмотря на слабость и неполноценность женсоветы проявляли признаки жизни и деятельности. Так, одна из руководи