тельниц Ленинградского женсовета отметила, что уровень женского политического представительства снизился, хотя большинство трудоспособного населения страны составляют женщины[895].
Все эти проблемы, поставленные на конференции, не были новыми, однако проявившееся там столкновение интересов, отразило происходящее во всем обществе. Многие мужчины и женщины просто отвергали идею политизации гендерной проблемы, не сознавая, что она всегда была проблемой политической. Некоторые женщины явно хотели иметь возможность уволиться с работы и находиться дома, покупая модную одежду, быть или оставаться «женственными» (в их понимании). Это стремление не соответствовало не только марксистским установкам, но и феминистским, которые рассматривали дом как тюрьму. Русские православные женщины являются социальной опорой мощного религиозного подъема, происходящего в настоящее время в стране; однако некоторые активистки, желающие помочь своим сестрам в Средней Азии, считают, что атеизм — это лучший способ борьбы с мусульманской «отсталостью». Недавнее проведение «конкурсов красоты» ужаснуло русских консервативных националистов, неосталинистов, либералов и радикальных реформаторов; однако они не в ладах друг с другом и по всем другим вопросам. Перечень конфликтующих интересов и настроений бесконечен, так как это характерно для любого гражданского общества.
Во времена существования «старой» Государственной думы (1906–1914) одной из проблем, которая возбудила общественный интерес и помогла привлечь внимание к женскому вопросу, была проституция. То же самое, кажется, происходит и сейчас. Как никакая другая гендерная проблема, проституция освещается в средствах массовой информации и попкультуре. Ни домашняя жизнь, ни одиночество незамужних женщин, ни профессиональные конфликты не стали столь скандальными при их общественном обсуждении, как проституция. Конечно, в этой профессии, в особенности, если речь идет об иностранных клиентах в гостиницах или иностранных рабочих и туристах, нет ничего нового, однако эта проблема скрывалась от общества. Резкий подъем социологических исследований о женщинах привел к появлению множества статей, свидетельствовавших о том, что ряды проституток пополняются не за счет девушек из низших и беднейших слоев общества, а за счет представительниц среднего слоя, студенток, старшеклассниц и даже дочерей привилегированных чиновников[896]. В основе этой «социальной патологии» лежат неразвитые трудовые отношения, относительная нестабильность экономики, а также появление дорогих товаров и модно одетых людей (в особенности иностранцев) на улицах городов и по телевидению. В 1988 г. по телевидению был показан документальный фильм «Группа риска» с потенциальной аудиторией зрителей в 90 миллионов[897]. Во время беспрецедентного интервью с проститутками одна из них сказала, что ей нет нужды работать на фабрике за 150 рублей в месяц, когда за один день она сможет заработать больше.
Затем появилась книга В. Кунина «Интердевочка», которая 80 лет спустя после написания «Ямы» А. Куприна, произвела тот же самый шоковый эффект. Героиня книги, продававшая себя клиентам ленинградского «Интуриста», оправдывала свою профессию практически в тех же самых словах, что и героиня упоминавшегося документального фильма, однако эффект, произведенный книгой, был намного глубже, вследствие ее намеренно сенсационированной художественной формы, грубого реального сленга и эротических сцен[898]. Фильм, снятый в 1989 г. по книге, хотя и был разгромлен критиками, тем не менее имел кассовый успех[899]. Роман и фильм произвели настоящую сенсацию, хотя в действительности они рассказали о хорошо известной и вполне оформившейся среде «интердевочек», «ночных бабочек» или «путан» с их собственными обычаями, нарядами (меховыми пальто, высокими сапогами, мини-юбками) и жаргоном. Их окружали, обслуживали и обманывали таксисты, милиционеры, швейцары, горничные, спекулянты и сутенеры. Это шокирующее откровение, как и многие другие в эпоху гласности, выявило почти циничное равнодушие общества к данному явлению или даже его приятие, что хорошо прослеживалось на примере попкультуры, когда зимой 1989–1990 гг. самой популярной песней, исполнявшейся в московских и ленинградских ресторанах, была «Путана» — история парня, которого его школьная возлюбленная променяла на деньги, дорогие наряды и шампанское в гостиницах для интуристов.
Пока еще в бывшем советском обществе не возникло никакого организованного независимого движения по «спасению» проституток, каким зарекомендовали себя феминистки или ранние большевички. Общественное мнение вылилось в форму жалоб и сетований по поводу упадка нравственности. Вместе с тем появилось и новое течение. В ответ на документальный фильм о проститутках и венерических заболеваниях 16 студентов-медиков опубликовали письмо, в котором высказались против борьбы со СПИДом, утверждая, что необходимо позволить этому заболеванию распространяться в «естественных» группах риска, с тем чтобы оно могло уничтожить всех проституток, гомосексуалистов и наркоманов[900]. Угроза СПИДа случайно вскрыла иной пример гендерной политики — из-за опасения заразиться СПИДом мужчины стали высказываться в пользу увеличения производства презервативов — требование, которое они редко прежде выдвигали, не задумываясь о предохранении женщин от многочисленных абортов[901]. Сексуальность становится одним из главных политических и культурных вопросов, но вместе с тем она вызывает и отрицательную реакцию. Так, в 1986 г. один из критиков в консервативном «Нашем современнике» напомнил о «санинщине» — явлении, существовавшем в начале XX в.[902] (см. Гл. VI). Впервые после революции были открыто выражены страхи перед ужасной смесью урбанистических процессов, секса, торговли, попкультуры и космополитизма (космополитизм — часто кодовое слово для евреев). Авторы последних статей, появившихся в консервативной «Молодой гвардии», умудрились на первых же двух страницах увязать похоть и наготу с эсперанто, Израилем, НАТО, Биллом Хейли, Элвисом Пресли, темными силами хаоса и «разрушением души и разума»[903].
Сам феномен гласности и перестройки напоминает 1861, 1905 и 1917 гг., когда во всем обществе царил дух всеобщего обновления, сопровождавшийся подъемом женской активности, которая, правда, заканчивалась откатами назад. В настоящий момент еще особо нечему откатываться назад. Однако параллели с прошлым очевидны, особенно это касается женщин, объединивших свои усилия в достижении реформ и требующих, чтобы их при этом не забыли. Размышления о будущем — трудное дело, хотя часто имеет место в средствах массовой информации, но редко приносит плоды. Тем не менее в настоящее время в России вполне определенно появляется феминистское сознание. Десять лет назад участницы диссидентского феминистского движения в Ленинграде опубликовали подпольный документ, что привело к репрессиям против них и изгнанию некоторых из СССР[904]. Само движение было равнодушно к истории женского освобождения, но оно предложило широкий спектр решений «женских» проблем, включая и обращение к Богу, — идея, которая до сих пор жива. Некоторые из высланных активисток сейчас возвращаются назад.
В последние годы некоторые женщины открыто выступили против «патриархальности» российского общества и призвали к созданию независимого женского движения. За день до Международного женского дня, 7 марта 1990 г., в Москве была организована выставка-семинар «Женщина как субъект и объект в искусстве», скрывавшая под своим названием широкую феминистскую акцию. Одна из ее организаторов, Наталья Филиппова (ученый-химик из Московского университета), заявила, что мужская «империя» провозгласила равенство полов точно так же, как государство провозгласило этническое равенство, — без понимания самой идеи и без проведения ее в жизнь. «Командно-тоталитарная» система не смогла примириться с истинным феминистским движением, так как она рассматривала людей как «винтики». Вторя Барбаре Хелдт, Филиппова сказала, что образ страдающей и готовой к самопожертвованию женщины, распространенный в русской литературе, был создан мужчинами, которые их не понимали, равно как никогда не понимало их и советское государство. Женщины нуждались в своей отдельной сфере — не в Берлинской стене или гендерной войне, но в духовном пространстве, в котором смогло бы развиться их самосознание. Как и многие советские интеллигенты, Филиппова смотрела на 1920-е гг. как на время, когда женщины могли с чувством собственного достоинства самоутверждаться в своей женской идентичности и когда к ним не относились лишь как к особой группе рабочего класса. Этот аргумент — реминисценция из гендерных дискуссий, проходивших в среде феминисток накануне революции[905].
На упомянутом выше московском семинаре председательствовала Ольга Липовская. Участницами семинара были главным образом представительницы местных женских клубов и организаций, которые начиная с 1895 г. спонтанно возникли по всей стране. Целью собравшихся было создание настоящего независимого феминистского движения — впервые в России после 1917 г. По свидетельству американской наблюдательницы, участницы с грустью отметили, что им придется начинать все заново и решать те же проблемы, которые были поставлены еще их прабабушками в XIX в.[906] С другой стороны, они по крайней мере, без догматизма берутся за решение этих проблем, задавая вечные вопросы всех русских интеллигентов во времена исканий — с чего начать и что делать. Возможно, они так и не сумеют найти все ответы, но будем надеяться, что они смогут сформулировать свои вопросы и предъявить их обществу в условиях демократии и свободы