[72].
Подобные догматичные и ненаучные взгляды на женщин были неоднозначно восприняты феминистками, так как они принадлежали не реакционерам, которые, безусловно, разделяли их, а так называемым «прогрессивным элементам». В Париже обе работы вызвали шумиху. В социал-феминистских кругах (например, в группе неосенсимонистов, сложившейся вокруг газеты Revue philisophique) некоторое время Прудона ненавидели так же как и Наполеона III. Из этого кружка вышла и отважная феминистка, первая в Европе женщина-врач, Эжени (Женни) д’Эрикур, защищавшая права женщин от нападок, как клеветников, так и лживых поклонников. В своей работе «La femme anffranchie» (1860) она назвала произведение Мишле «благоуханной похотью», предупреждая, что его физиологические теоретизирования более изощренны, нежели грубые и вульгарные нападки на женщин, предпринятые Прудоном. Последний, писала она, рассматривал женщину как «извечного инвалида, которого необходимо запереть». Именно против него д’Эрикур обратила свои доводы, без труда показав полное отсутствие у Прудона логики и интуиции, что делало его доказательства, так же как и доказательства Мишле, абсолютно несостоятельными. В качестве примера того, чего может достичь женщина, если ей не будут мешать архаичные традиции, ограничения и всякого рода общественные предрассудки, она указывала на свою собственную карьеру врача[73].
До появления статей Михайлова полемика по данной проблематике не пользовалась в России особой популярностью. В 1859 г. в Санкт-Петербурге был опубликован анонимный и довольно странный сборник статей под названием «Мужчина и женщина вместе и врозь в различные эпохи их жизни». Его содержание практически полностью было заимствовано из последних работ Мишле и Прудона, точно так же, как и вынесенный женской судьбе приговор: «В детстве она любит свою куклу; выйдя замуж она любит своих детей и мужа; состарившись, она посвящает себя Богу». Однако прогрессивные журналы были на стороне д’Эрикур. «Отечественные записки» не были согласны с мнением Прудона о том, что женщина может быть либо женой, либо проституткой. «Любовь» Мишле была рецензирована в «Русском вестнике» выдающейся деятельницей периода «интеллигентских салонов» Евгенией Тур, которая, признавая, что женщины зачастую нелогичны и ниже мужчин в умственном отношении, обвинила Мишле в отсутствии вообще какой-либо логики. Мишле, отмечала она, способен называть женщину царицей земли и мириться с тем, что муж ее бьет. Тур никогда не была феминисткой и, тем не менее, она смогла уловить абсолютную ошибочность концепции любви Мишле. Пользуясь понятиями, ставшими вскоре всем привычными, она описывала любовь как активную жизненную силу, придающую жизни энергию и способную изгнать старость и смерть[74].
Д’Эрикур встретилась с Михайловым и другими русскими в Париже в 1850-х гг. и поддержала полемику в русской печати, запланировав даже прочитать в Санкт-Петербурге ряд лекций об эмансипации женщин, хотя так никогда и не сделала этого. В 1861 г. в «Рассвете» была опубликована одна из ее статей о женском образовании. Во Франции голос д’Эрикур, голос последней феминистки этого периода, уже не был слышен, заглушенный другими проблемами и интересами. Однако ее друг, Михайлов, вернувшись в Россию, на длительное время превратил ее давнюю борьбу с Мишле и Прудоном в «жгучий вопрос» современности.
Михаил Ларионович Михайлов (1829–1865) был сыном чиновника, (отец которого был крепостным в оренбургском поместье семьи Аксаковых), сумевшего продвинуться по служебной лестнице и стать дворянином. Михаил Ларионович прошел путь, характерный для большинства представителей российской интеллигенции 60-х годов XIX в.: учеба в Петербургском университете, короткий период государственной службы, разочарование в российской действительности и судьбоносное путешествие по Западной Европе. Прочитав Белинского и Герцена, он написал несколько своих собственных рассказов, в которых вопрос о положении женщин не занимал сколь-нибудь значительного места. В то время Михайлов еще не проявлял особого интереса к женскому вопросу. В 1853 г. он встретил Николая Васильевича Шелгунова и сразу же страстно влюбился в его жену Людмилу Петровну (урожденную Михаэлис). Когда их взаимоотношения приобрели интимный характер, Шелгунов принял это и остался близким другом и политическим соратником Михайлова вплоть до их ареста в 1862 г.; точно так же он остался верным другом и поклонником Людмилы Петровны. Попав в ситуацию любовного треугольника, Михайлов впервые задумался о практической значимости женской свободы. У супругов Шелгуновых он позаимствовал и некоторые идеи, которые развил впоследствии[75].
Людмила Шелгунова, отец которой также был чиновником, получила прекрасное образование в петербургском частном пансионе. Однако основное воспитание ей дала мать, талантливая и независимая женщина, которая постоянно говорила о «правах женщин» и необходимости финансовой независимости. Не испытывая особой нужды, она давала уроки и занималась переводами, чему научила и Людмилу. Поэтому Людмила, когда за ней стал ухаживать ее кузен Шелгунов, прямо предупредила его о том, что ожидает, по крайней мере, полного равенства между ними во всех делах. Ее поклонник, выходец из бедной дворянской семьи, учившийся в Лесном институте, поначалу был весьма обеспокоен идеями своей невесты. «Идея равенства была несвойственна создателю», — писал он в 1849 г.; однако впоследствии смягчился и согласился предоставить своей жене свободу. После свадьбы они провели нескольких тоскливых лет в провинции, а затем поселились в Петербурге, где познакомились с Михайловым и где обещание Шелгунова было подвергнуто испытанию. Когда в 1858 г. они появились в парижском Hôtel Molière — штаб-квартире Женни д’Эрикур — все трое уже были страстными приверженцами женского вопроса. Шелгуновы познакомились с д’Эрикур во время их предыдущего визита в Париж. Теперь ее сторонником стал Михайлов, проведший с ней несколько долгих вечеров за взволнованным обсуждением работы Прудона «О справедливости в революции и церкви». Шелгунова, вдохновленная примером д’Эрикур, мечтала стать врачом; Михайлов, уединившись в Трувиле, начал работу над своими статьями, а Шелгунов давал ему советы по вопросам экономики[76].
Работа Михайлова «Женщины: Их воспитание и значение в семье и обществе» представляет собой частично опровержение Мишле и Прудона, частично программу реформ. Его, редко когда оригинальные доводы, в основном были заимствованы из европейских работ по антропологии, медицине и феминизму[77]. Он считал, что поднявшаяся в Европе волна антифеминизма является своего рода «реакцией на реакцию». Французские социальные реформаторы и моралисты, в ответ на буржуазное ханжество в вопросах секса, предложили продолжить социальные преобразования, развивать новые формы женской свободы, перестроить семью. Подобные искренние намерения оценивались как непристойные крайности теми, кто понимал их только наполовину. Михайлов говорил о Жорж Санд как о «несчастном, хотя и вызывающем сочувствие феномене переходного характера тех времен». Это привело к тому, что Мишле и Прудон пытались дискредитировать любую реформу настоящего, используя грехи феминисток прошлого. Однако большинство их доводов, как правильно отмечал Михайлов, опирались на аналогию с доцивилизованными обществами, что было модным среди эссеистов того времени. Он признавал, что в таких «естественных» обществах женщины всегда были подчинены мужчинам. Далее Михайлов допускает, что это было присуще тем обществам, для которых были характерны насилие и грубая сила. Между тем консерваторы отказываются признать, что «естественное» состояние уже в прошлом, что мужчины стали более цивилизованными. Грубая сила больше не является добродетелью. Тем не менее, женщины по-прежнему находятся в подчинении и рабстве. Почему?
На доводы Прудона о слабости женского организма Михайлов возражал, что наука сделала силу ненужной; что чтение книги или настройка телескопа требуют меньших затрат энергии, чем один тур вальса. Домашнее хозяйство и «общественные» заботы требуют от жены, принадлежащей к высшему классу, большей активности, нежели при обучении или выполнении рутинной кабинетной работы. Физическая слабость отныне не является недостатком в «современном» мире. По сути, это был все тот же аргумент, апеллировавший к достижениям цивилизации — женщина с пистолетом может убить мужчину с топором… Аргумент Мишле о «биологической немощи» — ранняя версия фрейдовской «анатомия — это судьба» — был более серьезен и до сегодняшних дней преследует феминисток. С некоторой интеллектуальной непоследовательностью, Михайлов предположил, что «цивилизация» (понятие, которому в данном случае он придавал отрицательное значение) ответственна за слабость и тем самым за болезненность менструирующей и беременной женщины. Гинекологические заболевания были не причиной женской пассивности, а ее результатом. Доводы в пользу природной неполноценности женщин все те же, писал он, что использовались американскими плантаторами и апологетами расизма от науки, утверждавшими расовую неполноценность негров. Однако, продолжал он, если беременная женщина и негр кажутся неспособными соревноваться одна с мужчиной, другой — с белым мужчиной, то это лишь потому, что никто им не позволял этого делать[78].
Является ли женщина в интеллектуальном отношении ниже мужчины от природы? Утвердительно на этот вопрос отвечали многие выдающиеся женщины-писательницы XIX в. (Вклад Прудона в это мнение состоял в его утверждении, что, пока женщина любит, она не способна мыслить, а когда она беременна или когда у нее менструация, у нее нет даже своей воли). Где женщины гомеры, шекспиры или донателло? На этот довод Михайлов отвечал, что творческий гений нуждается в жизненном опыте и наблюдении за окружающим миром. Женщины же были прикованы к дому, изолированы от общества и им было отказано в развитии их творческих возможностей. Мужчины лишили их зрения, слуха, свободы и исключили их из интеллектуальной деятельности, пичкая вместо этого дамскими романами и сентиментальной чепухой. Критики женщин, утверждал он, перепутали причину со следствием.