Кем же они были? Исследование проституции в Петербурге свидетельствует о том, что они происходили из четырех общественных групп: жены и дочери мещан, солдат и крестьян; выходцев из дворянской среды было довольно мало. В каждой группе в 1868 г. проституток было соответственно 508, 492, 658 и 55. Иностранных проституток было немного, в основном — немки. Возрастные рамки были чрезвычайно широки — начиная с девочек, не достигших еще половой зрелости. В Москве даже среди зарегистрированных проституток были одиннадцатилетние, двенадцатилетние и тринадцатилетние девочки.
Как и везде, в России проститутки работали либо в специально созданных публичных домах, либо действовали как независимые одиночки. В столице существовало около 150 подобных домов, в значительной степени отличавшихся друг от друга как интерьером, так и человеческим товаром. В роскошные заведения, обслуживающие дворян, чиновников и всех тех, кто мог себе это позволить, нанимали наиболее привлекательных женщин. Однако из-за возрастных изменений и пагубных последствий их профессии, снижавших товарную ценность женщин, они, как правило, вынуждены были выходить на улицы или опускались до борделей низшего сорта, условия работы в которых были ужасными. Одно из таких заведений, московский трактир «Крым» имел свой подвальный публичный дом (известный в народе как «Ад»), в котором торговля женщинами была низведена до «скотского безобразия». Одиночки, отказавшиеся работать в публичных домах, разгуливали по главным городским улицам (Невский проспект в Петербурге, Крещатик в Киеве, портовые районы в Одессе) и были значительно свободнее тех, кто работал в борделях, имея большую возможность распоряжаться своим доходом. Однако едва ли они сильно выигрывали в финансовом отношении. Большинство из них печально заканчивали свой путь как состарившиеся, размалеванные проститутки, занимавшиеся своим ремеслом в утренние часы за горсть копеек во внутренних двориках домов, на лестничных клетках или под мостами[113].
Проституция вряд ли была секретом для тех русских людей, которые когда-либо решались пройти по Лиговке в Петербурге, Хитровке в Москве или же по им подобным местам в своих городах[114]. Огромное число проституток, грязные подробности их ремесла, распространение венерических болезней, — все это заставило изменить отношение к проституции и признать ее «социальным бедствием». Отношение правительства к этому вопросу, равно как и отношение царской власти к проблемам целомудрия и адюльтера, было двояким. До 1843 г. полиция практически не контролировала проституцию, вмешиваясь только в случаях жестокого обращения с проститутками и вымогательства. После 1843 г. к этим полицейским функциям добавилась еще работа в системе полицейского и медицинского контроля — регистрация и обследование проституток специально назначенными врачами. Зарегистрированным проституткам выдавался хорошо известный «желтый билет» как символ их профессии и знак контроля за их деятельностью. Женщины, работавшие в публичных домах, подвергались регулярному медицинскому обследованию (чего не скажешь об их клиентах), а одиночки, если они хотели сохранить лицензию, должны были периодически посещать специальный медицинский пункт для освидетельствования. Таким образом, царская администрация, выступая против проституции по религиозным и нравственным соображениям и объявив ее вне закона, оказалась одновременно органом, и выдававшим проституткам лицензии, и инспектирующим их, и боровшимся с торговлей женщинами[115].
Что же можно было сделать? Время от времени, тот или иной чиновник предлагал свой план по уменьшению количества проституток. В 1868 г. поступило предложение всех проституток изолировать, перерегистрировать и обложить налогом. Однако и этот, и другие подобные планы, нацеленные на устранение порока, были уже испробованы во всем мире и привели лишь к постоянно возрастающей статистике инфекционных заболеваний. «Общественное мнение» едва ли могло помочь. В 1859 г. Добролюбов писал, что порок можно остановить лишь усилением нравственной стороны женского образования и устранением семейной тирании. В том же благочестивом духе звучало предложение журнала «Время» о гражданском воспитании «истинного человеческого достоинства» женщин. Даже такой практичный человек как Николай Михайловский, занимавший консервативную позицию в этом вопросе, не мог предложить ничего лучше, кроме установления тотального и монопольного контроля со стороны правительства. Поскольку секс и нищета, порождающие проституцию, не могут быть устранены в скором времени, говорил он, то контролируемые государством публичные дома, «так сказать, отдушина для безнравственности», должны быть сохранены для того чтобы остановить деградацию и распространение болезней[116].
К концу 1860-х гг. экономический фактор стал основным, хотя и не единственным, способствовавшим росту проституции. Известная феминистка Надежда Стасова была шокирована жестокой логикой матерей, посылавших своих дочерей продавать себя: «В прошлую ночь моя дочь принесла домой пять копеек». Кузнецов и Шашков, писатели, которые в большей степени, нежели другие, привлекли внимание общественности к этой проблеме, полагали нищету основной причиной проституции; и что наиболее важно, они оба пытались увязать проблему проституции с ее социальной основой, то есть со статусом женщины в обществе, «Корень зла лежит в основах социального быта… — писал Шашков, — существование проституции и ее неразлучного спутника — сифилиса прямо ведет к категорической постановке вопросов о основных социальных переменах и, прежде всего, к вопросу о свободе и равноправности женщины». Кузнецов выразил это более полно: «Нет сомнения в том, что с образованием женщины и расширением сфер ее деятельности, как тайная, так и публичная проституция постепенно исчезнут»[117]. На рубеже десятилетий публичное обсуждение проблемы проституции, несомненно помогло делу борьбы за женские права, так как драматизировало женский вопрос, который уже порядком всем наскучил. Связав конкретное общественное зло с масштабными социальными и экономическими причинами, Кузнецов, Шашков и другие сформулировали мнение о природе подобной проблемы, разделяемое тремя поколениями русских радикалов. Кроме того, они, способствовали установлению идеологической границы, которая разделила тех, кто хотел помочь жертвам этого социального зла, и тех, кто желал искоренить проституцию как явление. Это разделение четко проявилось в истории трех основных откликов на женский вопрос: в феминизме, нигилизме и радикализме.
Глава IIIФЕМИНИСТСКИЙ ОТКЛИК
Дабы сделать человечество более добродетельным и счастливым, оба пола должны исходить в своей деятельности из одних и тех же принципов. Но как этого достичь, если только одному полу позволено видеть всю очевидность этого? Кроме того, чтобы заключить по-настоящему справедливый общественный договор и распространить просветительские принципы, которые улучшат жизнь человека, женщины должны знать, что их сила — это знания, которые вряд ли будут им доступны до тех пор, пока их не будут воспитывать так же как и мужчин.
Из трех основных ответов на женский вопрос, возникших в правление Александра II (феминизм, нигилизм, радикализм), именно феминизм первый четко сформулировал свою философию и предпринял конкретные действия. Феминистки, искавшие решение проблемы в рамках российской социальной системы, принимали ее в целом, и хотя желали изменить тот или иной ее аспект, все же воздерживались от того, чтобы предложить полное обновление и модернизацию. Их взгляды носили либеральный, умеренный характер, а цель заключалась в постепенном и мирном реформировании статуса женщины, в особенности в вопросе ее экономического положения и образования. Вопросы секса, брака и семьи играли незначительную роль в их публичных дискуссиях и деятельности. На протяжении всего XIX в. русские феминистки по большей части разделяли основные цели и тактику своих европейских и американских сестер. Этим они разительно отличались от нигилистов и революционеров[118].
Каковы же были их основные идеологические позиции? Воспользовавшись идеями Клары Бальфур и других английских феминисток, эти женщины считали, улучшение женской участи в первую очередь должно быть делом рук самих женщин, а не мужчин. Также они разделяли идею Бальфур, о том, что им необходимо разработать «систему самопомощи». Это означало помощь одних женщин другим; заботу о несчастных людях со стороны «более удачливых». Эта постановка вопроса пришла из протестантской, англосаксонской филантропической традиции, которая трансформировала noblesse oblige[119] в современный городской вариант «гражданского долга». В значительной степени раннее феминистское движение на Западе строилось на том психологическом принципе, который позволял людям, практикующим его, пользоваться плодами системы, успокаивая свою совесть жестами благотворительности. Акты доброты по отношению к несчастным женщинам на первых порах не отличались от подобных поступков в отношении чернокожих рабов, нищих, дикарей, «язычников», боксеров-профессионалов, сумасшедших, моряков, сирот и алкоголиков. Потребовалось некоторое время, прежде чем женщин убрали из этой компании. Но, когда просвещенные женщины осознали то, чем они собственно занимаются на ниве благотворительности, они поняли, что это единственно доступная для них форма деятельности, которой они могут нравственно оправдать свое существование здесь, на земле, или, по крайней мере, сделать его более светлым, — а также помочь своим сестрам