Как и в других странах, русская «благотворительность» традиционно возглавлялась и «украшалась» супругами императоров, вдовствующими императрицами и княгинями. Однако их деятельность была, как правило, ограниченной, изысканной, обезличенной, невольно хочется сказать, ритуальной. В 1860-х гг. феминистки внесли в благотворительность элемент искреннего энтузиазма. Они хотели помогать себе, оказывая помощь другим. В. В. Стасов, брат и биограф одной из таких женщин, противопоставлял их побуждения мотивации придворных дам из «Общества посещения бедных». «Принадлежать к нему было чем-то очень комильфотным. Grandes dames со страдательной улыбкой говорили: „мои бедные“, „надо мне ехать посещать моих бедных“, „ах, пожертвуйте на моих несчастненьких“». Отношение феминисток было совсем иным. Причиной являлось «непритворное уважение к тем личностям, кого посещали, и кому помогали, искреннее участие в их физическом и интеллектуальном положении»[121]. По иронии судьбы нигилисты впоследствии будут обвинять феминисток именно в том же, в чем последние обвиняли придворных дам, — в самодовольстве и лицемерии.
Женщины, о которых говорится в данной главе, сами не употребляли термин «феминистка», однако он характеризует их наиболее точно. Понятия «женщина умеренных взглядов» или «либералка» неадекватны, так как, во-первых, они неточно обозначают цели деятельности феминисток; во-вторых, они подразумевают под собой политический подтекст, которого не было до 1905 г. Феминистки были «либералками» в том же смысле, что и критически настроенная часть интеллигенции, но в своей деятельности они были аполитичны. Ярлык «прогрессивной» женщины использовался консерваторами без разбора, они одинаково применяли его как к нигилисткам, так и феминисткам. Зачастую трудно провести границу между двумя этими лагерями, так как в начале 1860-х гг. она была размыта, а их представительницы принимали участие в одних и тех же акциях, а иногда и выглядели одинаково. Нигилистки использовали понятие «аристократка» в отношении более элегантных лидеров феминисток, однако извратили его значение, применив это понятие к тем нигилисткам, которые сохраняли на себе отпечаток своего изнеженного прошлого. Убийственная ирония этого семантического смешения заключалась еще в том, что эти «пережитки» аристократизма стали позднее презрительно называть еще и «буржуазными». Понятие «феминизм» подразумевало деятельность женщин для женщин, если избегать широкомасштабных антропологических и политических оценок, присущих нигилизму и радикализму. Образ жизни феминисток, обусловленный их темпераментом и социальным происхождением, вполне естественно привел их к занятиям благотворительностью, а не философией[122].
Руководительницы российского женского движения, бывшие в начале своей деятельности довольно молодыми женщинами, являлись высокообразованными представительницами привилегированных слоев. Этим можно объяснить их осторожность и отказ от полного разрыва со своим прошлым, а также с традициями и семьей, что были готовы сделать нигилистки. Некоторые из наиболее выдающихся нигилисток и революционерок также были выходцами из очень богатых и высокопоставленных семей, другие же, к началу нового этапа их жизни, уже находились длительное время в браке и были матерями. И хотя некоторые феминистки страдали от эмоциональной неустойчивости, нельзя сказать, что сам по себе феминизм был обязан своим существованием комплексу неполноценности его основательниц. То обстоятельство, что из трех главных лидеров движения — Философовой, Трубниковой и Стасовой — одна была счастлива в браке, другая — несчастна, а третья была незамужней, не подтверждает теорию сексуальной фрустрации, как импульса к возникновению феминизма.
Первой появившейся на сцене и первой же, ее покинувшей, была Мария Васильевна Трубникова (1835–1897). Дочь ссыльного декабриста В. П. Ивашёва и его возлюбленной Камиллы Ледантю родилась в Чите и воспитывалась в атмосфере благочестивого поклонения потерпевшим поражение мятежникам. В доме своей тети она получила великолепное образование, включавшее в себя изучение европейских языков, литературы, истории и русской культуры. Когда ей было девятнадцать лет, она вышла замуж за К. В. Трубникова, впоследствии издателя «Биржевых новостей», который покорил ее сердце чтением отрывков из Герцена. Начиная с 1855 г., ее салон в Петербурге стал местом встреч либералов и радикалов. «Прирожденный общественный работник», как охарактеризовал ее один из ее современников, прежде чем стать пылкой защитницей женских прав, она направила свои первые усилия на помощь бедным. Во время поездки в 1861 г. в Европу ей в руки попали книги Женни д’Эрикур. Трубниковой не удалось встретиться с ней, но она переписывалась с д’Эрикур и та помогла ей установить контакты с известными европейскими феминистками — Жозефиной Батлер и Марией Гегг. Трудно не заметить, что влияние, которое д’Эрикур оказала на Трубникову, с одной стороны, и на Михайлова и семью Шелгуновых, с другой, было различным. При поддержке Стасовой и Философовой, в 1860-х гг. Трубникова стала первым инициатором феминистских социальных начинаний, воздерживаясь от любых радикальных решений тех проблем, которые вставали перед ней[123].
Семья Стасовых едва ли нуждается в представлении. Ее наиболее известным представителем был В. В. Стасов — ведущий музыкальный критик в России XIX в. Одна из его племянниц, писавшая под псевдонимом Владимир Каренин, была биографом Жорж Санд, другая — Елена Стасова — стала большевичкой. Его сестра, Надежда Васильевна Стасова, являлась вторым членом так называемого «триумвирата» русского феминизма. Будучи старше двух других своих коллег (родилась в 1822 г.), она воспитывалась в утонченной атмосфере Царского Села. Ее отец был придворным архитектором. Молодой девушкой она пережила тяжелое эмоциональное потрясение, когда ее жених женился на другой. Удар был настолько силен, что она была вынуждена лечиться при помощи гипноза. Позднее она пережила еще одно сильное потрясение, когда ее сестра потеряла единственного ребенка, а сама оказалась неизлечимо больной. Надежда Васильевна ухаживала за своей сестрой вплоть до ее смерти за границей в 1858 г. После этого она вернулась в Россию, приняв решение «помогать другим». Ее страдания, альтруизм, умение всегда оставаться в тени, как и увлечение в юности Байроном, Гейне, Карамзиным, Жорж Санд, Руссо, физическая непривлекательность, природная чувствительность и романтизм, — все это вместе, бесспорно, привело ее к принятию твердого решения посвятить свою жизнь делу всего человечества. Она осознала, что «любовь к кому-либо одному больше невозможна». «Для меня исчезло очарование семьи собственной и я почувствовала любовь к всемирной семье. Это стало моим делом». Ее встреча с Трубниковой на этом этапе жизненного пути превратила аморфное понятие «всемирной семьи» в «женский вопрос»[124].
Семья «Ноночки» Дягилевой, которая впоследствии стала Анной Павловной Философовой, была не менее известной, нежели семья Стасовых. Из ее членов след в истории оставили не только она сама, выдающийся лидер феминисток на протяжении двух поколений, но также ее сын и племянник — Митя и Сережа — которые на исходе века произвели коренную ломку русской культуры в качестве Дмитрия Философова и Сергея Дягилева. Подобно своей современнице, Шелгуновой, она получила прекрасное образование в просторном доме на Васильевском острове в Петербурге. Но в отличие от Шелгуновой, вся ее сексуальная жизнь ограничивалась отношениями с мужем — высокопоставленным чиновником В. Д. Философовым, за которого она вышла замуж в 1855 г. В первые годы своего замужества она думала «только о балах и нарядах», но вынужденное временное пребывание в русской деревне быстро открыло ей глаза на то, как разнится ее жизнь и жизнь крестьян. Позднее, когда ее салон стал «либеральным» центром, она стала свидетелем жарких споров о надвигающемся освобождении крестьян. Однако только после встречи с Трубниковой она начала изучать, то, что она называла «азбукой самосознания». На протяжении 1860-х — 1870-х гг. Философова работала бок о бок со Стасовой и Трубниковой. В письме к русскому юристу Кони она объясняла свою цель тех лет как «предоставление женщине возможности самостоятельного пути к работе и морально и материально независимому положению». Из этого триумвирата в XX в. в живых осталась только одна Философова[125].
Другие члены феминистских организаций той поры: Анна Энгельгардт (1835–1903) — выпускница Московского института, жена химика Александра Энгельгардта, придерживавшегося радикальных взглядов; графиня Ростовцева — жена царского генерал-адъютанта; Мария Цебрикова — ведущий автор «Отечественных записок» то принимали участие в феминистской деятельности, то отходили от нее. Только последней суждено было достичь известности вне феминистских кругов. Помимо этих женщин, триумвират мог положиться еще на 25–30 своих постоянных сторонниц, а для более значительных действий мог заручиться поддержкой сотни человек. Феминистские организации существовали легально и на протяжении долгого времени состояли исключительно из женщин. Правление организации было выборным, а решения принимались большинством голосов. В клубах и группах взаимопомощи выбирались вновь и вновь те, кто был естественным «лидером» — обладал общественной известностью, энтузиазмом, умением говорить или же был просто приятной личностью.
Феминистки начали свою деятельность с благотворительности, используя таланты некоторых женщин для того, чтобы помочь огромному количеству нуждающихся обоих полов. Это мало чем способствовало женскому движению, но это дало феминисткам опыт лидерства, воспитало чувство самоуважения и пробудило осознание способности женщин принимать участие в общественной жизни. И что наиболее важно — эта деятельность поставила женщин среднего и высшего классов в новые условия, непохожие на условия салонов и сформировала другие социальные отношения. Благотворительность достаточно легко влилась в феминизм, и через короткий промежуток времени усилия феминисток оказались направленными на то, чтобы помогать женщинам жить, учиться и работать.