[142]. И хотя официально предложение было отклонено, большинство участников съезда в частном порядке высказали свою поддержку. Конради, лидеры женского движения, петербургские профессора объединили свои силы — около тридцати женщин и сорок три ученых собрались на квартире Трубниковой. Среди них были Дмитрий Менделеев, Бородин, Иван Сеченов и Орест Миллер. Было принято решение, что они подадут соответствующее прошение в администрацию университета и убедят ее начать переговоры с Министерством просвещения[143].
Спустя десять дней после собрания, под петицией было поставлено около 400 подписей, и она получила широкую огласку. В петиции содержалась просьба о создании в Петербургском университете специальных совместных курсов. Ректор университета, поддержанный университетским советом, одобрил петицию и направил ее для рассмотрения в Министерство просвещения. Милль и Андре Лео, французская поэтесса и феминистка, в пылких и оптимистичных словах поздравили русских женщин с их успехами на пути открытия первого в Европе университета для женщин. Елена Лихачева, писательница-феминистка, сотрудничавшая с «Отечественными записками», а впоследствии историк женского образования, на страницах журнала сообщала новости о победах феминисток за границей и о текущей агитации в России[144].
Между тем успеху кампании помешали два события, которые привели к негативным результатам. Первое из них заключалось в раздоре между самими организаторами. Конради явно стала демонстрировать чрезмерную нетерпимость и отсутствие такта. Свидетельница происходившего, Штакеншнейдер, утверждала, что если бы с самого начала и до конца руководство осуществлялось Трубниковой и Стасовой, то курсы были бы открыты уже осенью 1868 г. Хотя как смогли бы терпеливые и тактичные руководительницы феминисток поднять данный вопрос без «бестактных» усилий Конради? Более негативными были последствия включения в свои ряды некоторых нигилисток и радикалок, которые также были заинтересованы в высшем образовании. Феминистки пошли на этот шаг, желая привлечь к акции как можно больше женщин. Одна из них, ранее арестовывавшаяся и подвергавшаяся полицейскому допросу, устав от постоянных споров, решила взять инициативу на себя и обратиться непосредственно к министру просвещения Дмитрию Толстому, чтобы рассказать ему о стремлении русских женщин к образованию. Она была сразу же исключена из феминистских рядов, но все их усилия отныне приобрели легкий оттенок нигилизма. После этого в среде женщин начались взаимные обвинения. «Нигилистки все испортили», — сокрушались руководительницы феминисток. «Кому нужны филантропки и патронессы?» — спрашивали нигилистки. Однако кампания на этом не прекратилась, и сотрудничество между двумя фракциями продолжалось. Одна из нигилисток справедливо заметила, что преимущество «аристократок:» заключалось в их тесной связи с чиновничеством через семейные и общественные связи, в то время как нигилистки были более близки с молодыми девушками, которые действительно стремились попасть на университетские курсы[145].
Вторым препятствием, частично обусловленным первым, была враждебная позиция правительства. Министр просвещения Толстой изначально не симпатизировал идее высшего женского образования; его прагматические, верноподданнические взгляды на образование вполне соответствовали потребностям относительно статичного бюрократического и аграрного государства. Толстой не считал возможным предпринимать шаги к образованию какой-то определенной части населения только потому, что некоторые его представители выразили желание получить образование. Он выдвинул множество причин, почему было бы нежелательно открывать эти курсы, но все они не удовлетворили подавших петицию. К тому же Толстого привел в ярость тот факт, что половину имен, стоявших под петицией, можно было бы найти в списках тайной полиции. Его последний и наиболее веский аргумент состоял в том, что русские женщины недостаточно подготовлены к изучению университетских курсов. Несмотря на реформу образования, и Министерство, и институты, и мариинские гимназии немногого достигли в подготовке своих выпускниц к получению ими высшего образования. Существовало несколько частных женских гимназий, учебная программа которых соответствовала программе мужских гимназий, но их было мало, они были дороги и представляли собой семилетние учебные заведения. Женщинам же необходимо было относительно быстро заполнить пробелы в своем образовании, чтобы подготовиться к поступлению в университеты[146].
В то время, когда власти рассматривали проблему учреждения женского университета, женщины направили свои усилия на открытие подготовительных курсов. Они убедили профессора Паульсена, преподававшего в университете педагогику, организовать для них вечерние подготовительные курсы. После получения разрешения от правительства, которое случайно пропустило это прошение, Паульсен и его коллеги в апреле 1869 г. организовали общедоступные курсы в пятой мужской гимназии, находившейся недалеко от того места, где Аларчин мост пересекает Екатерининский канал (ныне канал Грибоедова). Соответственно названные Аларчинскими, курсы стали первым в России «мостом», ведущим к женскому высшему образованию, и одновременно «школой» для целой плеяды впоследствии известных женщин-демократок. Летом 1869 г. группы женщин организовывали в Москве шумные собрания, собирали подписи под петициями, что имело такой резонанс, что полиция запретила их проведение. Месяц спустя после открытия Аларчинских курсов, было получено разрешение на создание в Москве аналогичных курсов, известных как Лубянские (по названию улицы, на которой они располагались)[147].
В том же году Министерство просвещения приняло решение о создании университетских курсов для женщин. Это было компромиссное решение: курсы, на которых университетские профессора преподавали на популярном уровне, были открыты для посетителей обоих полов. Феминистки после двухлетних надежд и трудов были разочарованы; тем не менее, в 1869 г. эти лекции посещало более 700 женщин. Спустя некоторое время мужчины просто перестали ходить на них. В январе 1870 г. курсам выделили постоянное помещение в районе церкви Святого Владимира на Садовой улице, и они получили название Владимирских, хотя официально назывались Публичные лекции для мужчин и женщин. Такие академические светила как историк К. Н. Бестужев-Рюмин, химик Д. И. Менделеев, физиолог И. И. Мечников читали лекции перед женской аудиторией, но должны были упрощать материал, для того чтобы донести его до слушательниц с разным образовательным уровнем. Возможности курсов при этом были ограничены настолько, что Стасова, одна из попечительниц курсов, была вынуждена держать в своей квартире их библиотеку. Для правительства открытие курсов было щедрой уступкой женщинам, но для самих женщин это оказалось не многим более чем один шаг на пути к их основной цели — равенству в образовании[148].
Победе феминисток и их сторонников в деле получения высшего образования в 1870-е гг. способствовало два фактора: во-первых, благоприятное общественное мнение; во-вторых, опасения правительства, связанные с тем, что, если женщинам запретить получение высшего образования на родине, они отправятся за границу, где могут проникнуться радикальными идеями. В начале 1870-х гг. в толстых журналах появилось множество публикаций в поддержку полного университетского образования для женщин. В них утверждалось к тому же, что это единственный путь удержать женщин от экстремистской революционной деятельности, к которой многие были склонны. Наиболее левый журнал — «Дело», авторами которого были Шелгунов, Лавров, Ткачев, Щапов и Шашков, рассматривал женский вопрос не только как сам по себе заслуживающий внимания, но также как и средство разоблачения природы бесправия, не вызывая при этом недовольства цензуры. Несколько более умеренными были «Отечественные записки», наследники «Современника», которые выступали с либерально-народнических и демократических позиций. В состав редакции входили некоторые видные сторонники женской эмансипации: Некрасов (редактор), Елена Лихачева, специализировавшаяся на статьях по женскому вопросу, ученые Сеченов и Лесгафт и провозвестник народничества Михайловский. Тон их статей был мягче, и они в основном акцентировали внимание на проблеме женского высшего образования[149].
Михайловский высказал замечание, вскрывшее глубокое разногласие во мнениях по поводу истинного предназначения феминизма, существовавшее среди интеллигенции. Неразумно, утверждал он, «выводить женский вопрос или любой другой вопрос из общего социального вопроса» — замаскированный намек на грядущее социальное переустройство России (если необходимо — революционным путем) и на то, что освобождение женщин возможно только с приходом социализма. «Вестник Европы» с его яркой плеядой либеральных писателей (Сергей Соловьев, Кавелин, Пыпин, А. Ф. Кони, В. В. Стасов и другие) придерживался противоположной точки зрения. Позиция журнала нашла отражение в статье 1874 г., которая содержала намек на то, что если правительство не предоставит женщинам возможность образования и работы, то они уйдут в «нигилистское» подполье. Чувствуя, что бюрократия способна поддаться на эти аргументы, либералы «Вестника Европы» пытались разграничить феминистскую эмансипацию женщин и идею всеобщего социального переворота[150].
Такие реакционеры, как князь Мещерский и Михаил Катков, возглавлявшие правое крыло российской журналистики, выступали против феминизма по принципиальным соображениям и придерживались традиционных взглядов на роль женщины. Катков, допуская, что преподавание может быть подходящей альтернативой карьере жены и матери, добавлял, что «в действительности нет основания для насущной необходимости в женщинах-специалистах в медицине» и «мы не можем позволить вопросу о женском образовании подняться в нашем отечестве, если поводом к этому требованию стало появление коротко остриженных студенток». Достоевский был единственным среди видных консервативно настроенных писателей, кто приветствовал расширение женских интеллектуальных горизонтов. «Образованной женщине нужна более широкая дорога, — писал он в начале 1860-х гг., - которую не нужно загораживать или засорять иголками, нитками, тамбурными крючками и тамбурным вязанием». В «Дневнике писателя», имевшем широкую известность в 1870-х гг., он восхвалял русскую женщину и ее стремление к интеллектуальному совершенствованию: «В ней заключена наша единственная великая надежда, залог нашего возрождения. Духовное возрождение русской женщины в последние двадцать лет было несомненным». Тем не менее, поддерживая идею «широкого пути» для женщин, Достоевский считал, что такие пагубные «мужские» мысли, как «оргия обладания, цинизма и материализма», подчас отвлекают женщин от «чистого служения идее». На многих русских женщин, отождествлявших высшее образование с западной наукой и «материализмом», подобное «благословение» Достоевского не могло оказать большого влияния