ческие операции без помощи докторов-мужчин. Одна из таких женщин, Мария Сиболд, организовала и руководила военным госпиталем для сербов еще до того, как Россия перенесла боевые действия на Балканы. В университете Цюриха она была в стороне от радикальных идей, так как «приехала в Цюрих для того, чтобы изучать медицину и не более того». По окончании войны некоторые военные медицинские инспекторы восхваляли достоинства женщин-медиков, и многие из них были представлены к правительственным наградам. Кроме того, отныне выпускницам медицинских курсов было присвоено новое звание — «женщина-врач», вместо прежнего: «ученая акушерка»[166].
С этого времени берет свое начало традиция, существующая в России до сих пор — применение способностей и склонностей женщин в одной из наиболее сложных и важных социальных служб. Главы земств быстро поняли все преимущества использования женщин-врачей на медицинских пунктах, печально известных своей не укомплектованностью. Многие студентки еще до выпуска получили приглашение работать в земских медицинских учреждениях. Однако, несмотря на энтузиазм некоторых женщин и вопиющую нехватку сельских докторов, большинство женщин-врачей прекратили конкуренцию со своими коллегами-мужчинами и остались в городах. В 1886 г. на каждых 60 женщин-медиков, работавших в земстве, приходилось 40 в Москве и Петербурге. В большей степени это было виной бюрократической системы, нежели самих женщин, так как губернские власти обладали правом (и зачастую им пользовались) запретить женщинам практиковать в своих губерниях, несмотря на пожелания земских чиновников[167]. Где бы ни работали женщины-врачи, в городе или в сельской местности, но везде их успех в значительной степени зависел от того, хотело вышестоящее начальство видеть женщин на врачебных должностях или нет[168]. Однако к концу 1870-х гг. в России прецедент работы женщин в медицине уже был создан; после чего Россия оказалась намного впереди Европы по количеству практикующих женщин-врачей. Эта тенденция имела место вплоть до революции и оказалась одним из наиболее ценных социальных достижений, унаследованных большевиками от феминисток.
«Как случилось так, что Россия, которая без сомнения не занимает выдающегося места в европейской цивилизации, является первой в деле женской эмансипации и ни одна страна Старого Света не может соперничать с Россией в этом отношении?» Писавшая это в начале 1880-х гг., Мария Цебрикова свидетельствовала, что ее европейские друзья часто задавали подобные вопросы. Она соглашалась с этим, как и Лихачева, которая объявила в 1880 г., что «Россия опередила другие страны и русские женщины достигли наибольших результатов»[169]. Если под «результатами» они имели в виду возможности получения образования для тех женщин, которые могли ими воспользоваться, то Цебрикова и Лихачева были правы. Усилия феминисток и их сторонников, вкупе со страхом правительства перед радикализмом, сделали возможным создание медицинских курсов для женщин и небольшого числа женских университетов, численность которых возрастет после 1905 г. По количеству и распространенности учреждений высшего образования для женщин Россия не имела себе равных в Европе. Наиболее близко стояла Англия; а в мировом масштабе дальше ушла только Америка.
Российское правительство не было чем-то монолитным, оно представляло собой сложный организм. Его позиция в отношении женского образования была непостоянной и зачастую противоречивой. Опасение, что образование автоматически ввергнет женщин в политику, возникало регулярно каждое десятилетие с 1860 до 1917 г. Либеральная идея о том, что расширение интеллектуальных горизонтов женщин совершенно необходимо для отсталой России, звучало в правительстве нечасто, но само по себе было убедительно доказано на практике. Между тем существовало мнение, что предоставление женщинам серьезного образования, на котором они настаивают, помимо всего прочего, обеспечит нацию лояльными и надежными гражданами — актуальное для того времени обращение к глубоко укоренившейся концепции «матери-гражданки». В законе 1885 г. об учреждении Дворянского Банка предназначение дворянства описывалось так: «…Чтобы впредь дворяне российские сохраняли первенствующее место в предводительстве ратном, в делах местного управления и суда, в распространении примером своим правил веры и верности и здравых начал народного образования»[170]. Можно ли найти слова лучше для описания назначения женщин-матерей, которые получают образование при поддержке Государства Российского?
Было бы неверно, следуя за Фигнер, приписывать «выдающиеся успехи» только лишь феминисткам. К работе по формированию системы женского высшего образования имело отношение множество различных, зачастую конфликтовавших между собой сил внутри правительства, в обществе и среди радикалов. Однако начало кампании положили феминистки, которые следили за процессом от начала и до конца, и предприняли много неявных, но решающих шагов, позволивших открыть курсы и выжить им под политическим и финансовым давлением. И вполне заслуженны, посвященные им, в особенности Стасовой и Философовой, панегирики, написанные историками и мемуаристами как советскими, так и антисоветскими. Однако, в действительности, победа, одержанная феминистками к 1881 г., была ограниченной. Она касалась лишь нескольких тысяч человек ежегодно — малой толики женщин, даже учитывая только дворянок. Почти никакого влияния она не оказала на крестьянок, за исключением того, некоторые женщины-врачи отправились в сельскую местность, где работали наряду или вместо «архаичных» повивальных бабок. Феминистское решение проблемы было классически либеральным, непроизвольно перенятой традицией английских вигов XVIII в., в соответствии с которой либерализация проводилась сверху, медленно распространяя блага реформ вниз по социальной лестнице. Русские, придерживавшиеся радикальных убеждений, были радикалами и в вопросе поиска Россией своего пути и едва ли могли быть даже отдаленно удовлетворены такой философией и такой моделью социальной реформы.
Глава IVНИГИЛИСТСКИЙ ОТКЛИК
Волос долог, да ум короток.
В определенном смысле роман Н. Чернышевского «Что делать?» (1863) явился своего рода Библией для всех передовых русских женщин, стремившихся к независимости, которые думали и действовали как феминистски, революционерки или нигилистки. Феминисток он укрепил в их мнении о необходимости образования и экономической независимости, а также в нравственной обязанности помогать другим женщинам. Влияние книги было незначительным в среде радикалок, чьи жизненные интересы превосходили стремление только лишь к женской эмансипации, которую они рассматривали как часть дела освобождения «народа». И все же, несмотря на цензуру, между строк явственно читались как идея решительного преобразования российского общества, так и призыв к женщинам освободиться от социального гнета и присоединиться к когорте «новых людей», занятых подготовкой социальной революции. Непосредственное влияние роман оказал и на так называемую нигилистскую точку зрения на женщин и секс — то есть на доктрину личной эмансипации и сексуальной свободы. Эта точка зрения была психологически неприемлема не только для умеренных феминисток Стасовой и Трубниковой, но также и для женщин-радикалок.
Общеизвестно, что это произведение оказало колоссальное влияние на радикальную интеллигенцию. Как в момент создания, так и впоследствии, оно играло большую роль не только в развитии женского сознания, но и мужского понимания «проблемы». Для современников — мужчин и женщин, с так называемыми нигилистскими убеждениями, роман предложил привлекательные и очевидные пути решения таких насущных проблем, как родительский деспотизм, неравные браки, любовные конфликты, указав путь к осмысленной и деятельной жизни. Решения этих проблем ясно прослеживаются в быстро развивающемся сознании и деятельности главной героини романа — Веры Павловны. Однако помимо этого, роман выдвинул широкую программу взаимоотношений между полами и представил взгляд на эротическую любовь, которая будет господствовать в представлениях нескольких поколений революционеров.
Герой радикальных «безумцев» своего времени, сын священника Чернышевский, был больше всего известен своими очерками по философии, политике и экономике. В период безмятежных дней существования «Современника» он являлся ведущим радикальным трибуном России. Открытое презрение к либерализму и к «малым делам» препятствовало проявлению какой-либо симпатии с его стороны к феминистской трактовке проблемы зависимого положения женщин. Основные взгляды писателя на женский вопрос сформировались задолго до написания романа, главным образом под идейным влиянием Жорж Санд и Фурье, с чьими взглядами он познакомился в кружке Петрашевского. Вскоре Чернышевский сделал набросок своей «программы» будущих отношений с женщинами, которую и попытался реализовать в браке с Ольгой Сократовной Васильевой. Эта программа предусматривала полную свободу действий для его жены, и неизменную преданность и подчинение для него самого. Он выражал надежду на то, что брак со временем будет сотрудничеством двух интеллектуалов, тогда как в его время женщина «занимает недостойное место в семье», и что сейчас «палку должно много перегнуть на другую сторону». Поэтому он был готов предоставить своей жене ту свободу, которую не мог позволить себе — непостоянство и нарушение супружеской верности. Как оказалось, Ольга Сократовна была вполне готова воспользоваться либеральным великодушием Чернышевского[171].
Это был не просто жест снисходительности, но обдуманный нравственный поступок. В нем читался акт «разумного эгоизма», основанного на предположении, что его чувства обманутого мужа причинят ему меньше страданий, нежели его жене чувство несвободы