.
Наиболее известным и значительным из всех предприятий, созданных Ишутиным и его партнерами для женщин, была так называемая швейная мастерская сестер Ивановых. Две сестры, Екатерина и Александра, были представительницами нижегородского дворянства. В 1864 г. они приехали в Москву, где их брат Д. Л. Иванов познакомил сестер с Ишутиным. Когда последний предложил им создать мастерскую при его финансовой помощи, то Екатерина сначала не восприняла эту идею всерьез, но Александра взялась убедить сестру. Она доказывала ей, что совместный труд больше подходит молодым девушкам, нежели работа учительницами и гувернантками, которых заставляют преподавать сплошную ложь о жизни, а также более важна, чем труд переводчицы, которая зачастую переводит на русский язык всякий бесполезный вздор[243]. Эти рассуждения можно считать не только доказательством ясного понимания той ограниченной роли, которая была уготована образованным и независимым женщинам, но также и доказательством жесткости классовой системы, усиленной подобной профессиональной ориентацией. В будущем сотни женщин-дворянок предпримут такие же «социальные перемещения» из самого высокого и привилегированного сословия в самые отчаянно-радикальные социалистические кружки, презрительно обойдя стороной интеллектуальную и профессиональную карьеру, которая постепенно открывалась перед ними.
Если не по результатам, то по структуре и целям мастерская Ивановых являлась отражением артели Веры Павловны. В ней работали и представительницы низших слоев общества, и образованные женщины. Среди последних, которых было около 10, были и сестры Веры Засулич, молодая Анна Шабанова (будущая руководительница русского феминизма) и Мария Крылова, выдающаяся революционерка 1870-х гг. Ничто так хорошо не демонстрирует энергичность и в то же время неуверенность ранних групп, как этот кружок, состоявший из будущих радикалок, антирадикалок и нерадикалок. Несмотря на устав, предполагавший выборы лидера, всеми делами ведала Екатерина Иванова. Женщины вместе жили, работали, питались, слушали лекции приходивших к ним мужчин и читали друг другу книги Чернышевского, Михайлова и Герцена. Впоследствии мать одной из участниц кружка, простая акушерка, рассказывала полиции, что в мастерской Ивановой проповедуется разврат, идеи о ликвидации семьи и ненависть к властям. Подобные обвинения практически всегда предъявлялись к сомнительным в политическом отношении группам, включавшим в себя женщин; однако нет никаких доказательств того, чтобы участницы мастерской сестер Ивановых предавались «разврату» на деле или на словах. С другой стороны, не исключено, что, будучи передовыми представительницами интеллигенции, эти женщины обсуждали вопросы отношений между полами, поднятые авторами книг, которые они читали.
Что касается «ненависти к властям», то это обвинение было более весомым. Три участницы кружка являлись сестрами активных деятелей группы Ишутина; по крайней мере одна из них, Крылова, была полностью посвящена в тайны «организации», члены которой часто посещали мастерскую. Если бы деятельность мастерской продолжалась, то она могла бы стать подспорьем для радикальных мужских организаций. Но мастерская функционировала нелегально, то есть без необходимого разрешения полиции, и некоторые из ее участниц уже присоединились к другой группе — «Обществу взаимного вспомоществования». Однако внезапно, после полицейской облавы в мае 1866 г., мастерская была закрыта. Как и в большинстве подобных случаев, у кружка к этому времени уже были финансовые проблемы. Сестры продавали свои товары слишком дешево и едва могли покрыть расходы за аренду, закупку материалов и выплату зарплат[244].
Распад мастерской Ивановой и последовавшие за этим полицейские чистки знаменуют конец еще одной фазы женского радикализма. Для большинства женщин, принимавших участие в деятельности этих групп, это означало попытку, хотя и слабую, совершить эмансипацию в духе нигилизма.
Городские кружки, описанные выше, были для нового поколения первыми практическими экспериментами в деле социализма, опыт которых слишком долго игнорировался историками революционного движения, уделявшими большую часть внимания теориям, организационным вопросам и неудавшимся планам. Так как эти эксперименты имели место в растущих городах, то русские социалисты в первую очередь отправились в «народ» — на помощь портнихам, рабочим, мелким ремесленникам, проституткам и другим бедным городским слоям. Движение по созданию городских кооперативов предвосхитило массовое народническое движение в деревне. Для женщин радикальных убеждений это было «социальным действием», опиравшимся на более «высокую» философию, нежели благотворительная деятельность феминисток.
В эти годы отношения между мужчинами-радикалами и их последовательницами были весьма неопределенными. В теории радикалы следовали учениям о равенстве полов своих пророков — Чернышевского, Роберта Оуэна и Сен-Симона; однако их практическая деятельность подчас показывала обратное. Худяков, например, открыто рассказывал о своих надеждах на то, что когда его жена, «полностью преданная общественным нуждам», станет оперной певицей, она будет финансировать его революционную деятельность. Когда его невестка медлила с передачей обещанной тысячи рублей в качестве пожертвования на нужды общего дела, он заявил, что «на жизненной войне дорога каждая минута, а женщины не понимают этого». В основанных радикалами организациях было не мало неискренности и манипулирования. Безусловно, доводы необходимости секретности можно понять, но было ли простой случайностью то, что в рядах как «организации», так и ее тайного ядра — «ада», не было ни одной женщины? Вообще, членство женщин в различных артелях, коммунах и невинном на вид «Обществе взаимного вспомоществования» было ограниченным; а «вход» в святая святых — подполье, которое один из конспираторов описывал «как некое озеро, откуда мы таскаем щук» был запрещен. Русский радикализм был все еще далек от того времени, когда женщины будут на равных заседать в тайных советах радикальных организаций[245].
Неудавшееся покушение Каракозова на царя в одночасье положило конец практически всей радикальной деятельности. Волна арестов и обысков, тенденциозно названная радикалами «белым террором», захватила огромное количество мужчин и женщин, как виновных, так и невиновных. И хотя женщины избежали ужасной судьбы Каракозова, Ишутина и Худякова, они, тем не менее, также подверглись гонениям. Убежденные в том, что нигилизм, сексуальная свобода и цареубийство — неотъемлемые элементы радикальной деятельности, полицейские доставили подозреваемым женщинам много неприятностей. Во время обыска в мастерской сестер Ивановых ее участниц допрашивали на предмет, со сколькими мужчинами они состоят в интимной связи и сколько гражданских браков они заключили, при этом к ним обращались на «циничном, грубом и непристойном казарменном языке». Женщинам, арестованным вместе с подозреваемыми мужчинами, задавали вопросы типа — «Они тебе заплатили? Они тебе читали „Что делать?“» или «Принадлежишь ли ты к нигилистской секте?». Если ответ был отрицательным, то спрашивали: «Почему ты носишь синие очки?» или «Почему ты ходишь без кринолина?». Начальник московской жандармерии отдал приказ о выдворении из города в течение 24 часов всех женщин, носящих «нигилистскую» одежду. Генерал-губернатор Петербурга ввел в обращение для «нигилисток» желтый паспорт проституток. В Саратове два «господина» сбили с ног женщину в темных очках и разбили их. Губернатор Нижнего Новгорода приказал доставлять в полицейские участки всех женщин, не носящих кринолин, стриженных, в синих очках и капюшонах, и предъявлял им письменное предписание изменить свой внешний вид или же покинуть губернию. По слухам, циркулировавшим в то время, эти женщины подозревались в том, что они жили в грехе с мужчинами и никогда не мылись, в соответствии со своим кодексом. В своем дневнике князь Одоевский писал, что «одно из правил нигилистов не быть опрятным. Что за гадость, особливо если они живут в плотском соединении: от них должно вонять нестерпимо»[246].
В результате всего этого в подпольной деятельности на несколько лет наступило всеобщее временное затишье, хотя небольшое число радикальных групп, включавших и женщин, пыталось поддерживать видимость организационной жизни. Наиболее значительной из них была так называемая Академия Сморгона, состоявшая из горстки уцелевших в Петербурге ишутинских кружков. По-видимому, это была первая настоящая революционная группа, которая предоставляла женщинам полноправное членство. Однако количество ее членов было крайне малочисленным, а ее штаб-квартира находилась в тесной захламленной квартире с общей кухней. Благодаря этой коммуне возникла типичная легенда о «красивой нигилистке», которая будто бы продавала себя во имя дела. Она отождествлялась с Евдокией Козловской — гражданской женой одного из ишутинских подпольщиков[247]. Подобные легенды неожиданно возродились в 1905 г. и во время Гражданской войны и были, насколько мы можем судить, результатом злонамеренных измышлений.
Последний эпизод женского радикализма 1860-х гг. связан со зловещей фигурой фанатичного молодого революционера Сергея Нечаева, который цинично увенчал свою карьеру хладнокровным убийством своего соратника. Одним из нечаевских методов повышения революционного сознания была организация арестов не особенно ревностных своих товарищей с тем, чтобы пробудить в них ненависть к режиму. Вера Засулич, в те годы многообещающая молодая радикалка, дала живое описание своего первого столкновения с Нечаевым в 1868 г. К моменту встречи она только что закончила чтение знаменитой рецензии Добролюбова на тургеневский роман «Накануне» — «Когда же придет настоящий день?». Поэтому Нечаев поинтересовался у нее, когда же наступит этот день, на что Засулич ответила, что Добролюбов говорил о поколении, которое «растет в атмосфере надежды и ожиданий». Намекнув, что этот день уже пришел, Нечаев попытался вовлечь Засулич в свою организацию в качестве безмолвного и послушного ее члена. Несмотря на сильное впечатление, которое на нее произвел Нечаев, Засулич выразила некоторый скептицизм по поводу его предложения. Тогда он попытался завязат