В самой России ситуация была такой же. Несмотря на то, что женщины играли в движении немаловажную роль, и так или иначе проблемы их участия и их возможностей вставали во всех радикальных течениях, революционная литература 1870-х гг. практически не упоминает о женском вопросе. Внутри самого движения были и дискуссии, и даже раздоры по этому вопросу, но программы подпольных групп никогда их не отражали. Сами женщины одобряли это замалчивание, так как большинство из них пришли в радикальное движение не ради женского, а ради народного дела. Поскольку основным объектом революционной пропаганды было невежественное, суеверное, приверженное традициям крестьянство, то тема равноправия полов, несомненно, только усложнила бы и без того трудную работу по налаживанию связей с крестьянами, но по вопросам религии и организации бунтов против самодержавия, пропагандисты зачастую выступали с откровенными речами, добровольно рискуя подвергнуться насилию со стороны деревенского населения. Составители программы «Земли и воли» отказались обсуждать «вопросы, касающиеся частных форм будущего социалистического строя», пояснив, что будущее — это дело будущего. Исполнительный комитет террористической организации «Народная воля» выступил так же уклончиво: «Только лишь воля людей может утвердить будущие общественные формы»[256].
Если и существовала какая-либо жгучая проблема, беспокоившая женщин в начале 1870-х гг., то это был не женский вопрос, а проблема сложных взаимоотношений между движением за образование и революцией. Для многих женщин 1860-х гг. первым шагом в их так сказать «полевении» были серьезные занятия, особенно естественными науками. Знакомство с работами «Происхождение видов» Дарвина, «Физиологические письма» Фогта, «Сила и материя» Бюхнера было отличительным признаком передовой женщины. Петр Лавров был одним из первых, кто осознал, что подобная любовь к чистой науке зачастую уводит прогрессивных людей от социальных проблем. В своих самых первых, необычайно популярных «Исторических письмах» он признавал, что «естественная наука является истинным основанием разумной жизни», что без нее человек слеп и глух к требованиям жизни, и поэтому не может быть назван современной, образованной личностью. Между тем более близкими к жизни, продолжал он, являются проблемы политики, экономики и общества. По-настоящему образованная личность должна продвигаться от чистой науки к науке об обществе[257]. Через все его произведения красной нитью проходит эта тема: само по себе знание — это не самоцель или средство получения профессии, оно является формой самоподготовки к возвышенной и великой цели освобождения людей.
Мемуарная литература того времени полна упоминаний об этой проблеме. Михаил Попов рассказывает, как на третьем году своих занятий медициной он стоял на Сампсониевском мосту, находившемся на полпути от Медицинской академии до Петропавловской крепости, и размышлял над тем, стоит ли ему сдавать экзамены и продолжать обучение или же полностью посвятить себя революционной деятельности. Другой студент, изучавший медицину, поставил вопрос предельно ясно — «знания или работа?». Вера Фигнер, Софья Перовская и бесчисленное множество других женщин, мучившихся этой же проблемой, в конечном счете, покинули университетские аудитории, и пошли в народ. Все они, мужчины и женщины, достигли того уровня понимания, который можно проиллюстрировать хорошо известными словами Лаврова: «Мы не имеем права учиться на народные деньги»[258].
Участницы великого «хождения в народ» в основном были выходцами из русской колонии в Цюрихе начала 1870-х гг. и пропагандистских кружков, возникших в России в этот же период (основным считался кружок «чайковцев» в Петербурге). По своей внешней форме эти кружки не слишком отличались от кружков 1860-х гг. — студенты обоих полов, живущие в обустроенных на скорую руку коммунах, несущих (по крайней мере первоначально) слово в низшие слои городского населения. Мировоззрение представителей этих кружков, основанное на доктрине Лаврова о преднамеренной жертве и смирении, а также на однозначном отторжении нечаевского учения, было более этичным и демократическим. Кружок Чайковского возник в результате слияния студентов коммуны с небольшой группой женщин, учившихся на Аларчинских курсах. Его основателем был Марк Натансон, студент-медик. Впоследствии из этого кружка вышли такие известные личности, как Кропоткин, Степняк-Кравчинский, Лопатин, Синегуб, Шишко и Николай Чайковский, чьим именем кружок был впоследствии назван. Через свою будущую жену, Ольгу Шлейснер, Натансон познакомился с одной из студенток Аларчинских курсов и предложил ей присоединиться к кружку. Возможно, именно этот жест — приглашение женщин к участию в кружке, и подтолкнул мужчин к обсуждению «женского вопроса» во время их бесконечных дискуссий. Некоторые ораторы, касаясь данного вопроса, просто повторяли ставшие банальностями мысли Михайлова и Чернышевского. Большинство же, вероятно, было согласно с одним из членов кружка, который сказал, что было бы неверно отделять женский вопрос от более общего — освобождения пролетариата. Несомненно, что благодаря этому замечанию и было решено принять женщин в свой кружок[259].
Возраст принятых женщин (их было около десяти), варьировался от 15 до 21 года; все они вышли из привилегированных слоев: дворянства или из богатой купеческой среды. В духе времени конца 1860-х гг. они поступили на Аларчинские курсы, чтобы просто получить знания, хотя и без определенной конечной цели. Точно так же в духе тех лет, они одевались как нигилистки, носили короткие волосы и простые платья и без конца говорили о проблемах женской эмансипации. Всем им была присуща нерешительность, определенный страх перед зависимостью и завуалированное враждебное отношение к мужчинам, характерное для ранних этапов развития феминистского сознания в самом широком смысле этого слова. Особенно это было заметно у Софьи Перовской, которая вначале выступала против объединения интеллектуальных усилий с мужчинами, а позднее настаивала на самостоятельном изучении теоретических работ, не прибегая к помощи временно подверженных радикализму мужчин. Наконец, она смягчилась и весной 1871 г. состоялось соединение кружка Чайковского и группы женщин, которые в последующие годы составляли до 25 % всех членов кружка[260]. На примере участниц этого кружка мы можем исследовать те типы женщин, которые посвятили себя революционной борьбе.
Девятнадцатилетняя Ольга Шлейснер, происходившая из курской дворянской семьи, училась в одном из институтов Санкт-Петербурга. Чувствуя потребность в дальнейшем образовании, она поступила на Аларчинские курсы. Однако ее подлинное образование началось тогда, когда она встретила Натансона, вышедшего из передовой еврейской семьи из Вильно. Она влюбилась и вышла за него замуж, несмотря на свое высокое социальное происхождение и религиозные убеждения, войдя в революционные анналы как Ольга Натансон. По свидетельствам одного из своих товарищей, она без малейшего следа претенциозности, находила столь же естественным выйти замуж за еврея, как и постричь волосы или прочитать книгу, несмотря на то, что смешанные браки были неслыханным делом в светском обществе. Этот был первый пример того явления, которое станет впоследствии повсеместным. Ольга достаточно легко вошла в «дело» и стала связующим звеном между группой Натансона и своими подругами по курсам. Некоторое время она изучала медицину на недавно открытых женских курсах, но вскоре полностью посвятила себя подпольному движению, став одним из лидеров «Земли и воли». Она умерла в 1881 г. от заболевания, полученного в тюрьме, когда ей было немногим больше 30 лет[261].
Четверо сестер Корниловых были дочерьми процветающего столичного фабриканта, занимающегося производством фарфора, достаточно богатого, чтобы отдать их в лучшие школы, и достаточно либерального, чтобы позволить им идти куда захочется. Одна за другой сестры Корниловы проследовали через гимназии и институты на Аларчинские курсы. Их просторный дом был местом встреч одноклассниц, а их приданое было передано «чайковцам». Наиболее известной из сестер, Александре, было всего лишь 16 лет, когда был образован Аларчинский кружок. Известная в истории как Корнилова-Мороз, она прошла извилистый путь, столь характерный для всех политически активных женщин ее поколения: занятия наукой и пропагандистская работа, арест, изучение медицины в Вене, хождение «в народ» и неизбежная ссылка[262].
Совершенно иного происхождения была Елизавета Солнцева из Харькова. Незаконнорожденная дочь знатного помещика и крепостной женщины была награждена от природы красотой, обаянием и умом, а от своего раскаявшегося в грехе отца — свободой, прекрасным образованием и несколькими домами в Харькове. Типичная интеллигентка 1860-х гг., усвоившая «передовые» идеи, она была верным апологетом женских прав. Вокруг нее и ее мужа, Ковальского, концентрировалась вся харьковская прогрессивная интеллектуальная жизнь. Она превратила один из своих домов, известный как «Розовый дом», в просторную школу социализма и феминизма, в которой преподавала бедным модисткам азы знаний, а более развитым женщинам рассказывала об утопическом социализме и учении о женских правах. Когда полиция закрыла школу, Солнцева-Ковальская, оставив феминизм, уехала в Петербург, где присоединилась к кружку Чайковского[263].
Наиболее известной участницей этого кружка, а впоследствии самой знаменитой революционеркой в России XIX в. была Софья Перовская. По своему социальному положению она превосходила всех своих коллег. Ее отец, хотя и был выходцем из средних слоев дворянства, сумел достичь одного из самых важных административных постов империи — должности генерал-губернатора Петербургской губернии. Лев Перовский не был домашним тираном, как представляли его некоторые его современники