Правительство, несмотря на имеющиеся рычаги налогового и политического давления, практически ничего не делало для того, чтобы облегчить условия жизни рабочих. Своей основной задачей оно считало контроль за ограничением ночной работы для женщин и детей при помощи инспектирования, что вызывало ярое сопротивление со стороны российских промышленников. В 1859 г., когда впервые была выдвинута идея об инспекциях, братья Хлудовы, владельцы крупной текстильной фабрики, резко отреагировали, заявив, что «фабричная инспекция должна быть делом владельцев фабрики». Обычным аргументом против сокращения рабочих часов была низкая производительность рабочих. Запрещение ночного женского труда было организовано по инициативе петербургских фабрикантов, которые хотели лишить своих московских конкурентов преимуществ от использования дешевой рабочей силы, приведя москвичей и выразителя их интересов, Михаила Каткова, в ярость. После 1905 г., помимо вопросов страхования, внимание реформаторов сконцентрировалось на проблеме официального введения должности фабричного инспектора-женщины. Противники подобной меры утверждали, что в этом нет необходимости и что женщины неспособны занимать этот пост. Инспектора-мужчины, хорошо знавшие проблему изнутри, напротив считали, что огромная масса фабричных женщин могла бы доверить свои нужды только женщине. К этому времени на инспектируемых предприятиях, работавших без женщин-инспекторов трудилось около 700 тысяч работниц[349].
Несмотря на ужасные условия жизни и труда, работницы ценились владельцами фабрик как «спокойный элемент» рабочей силы. Подобно крестьянкам, большинство работниц принимали свою тяжелую участь как уготованную им судьбу или Божью волю. При других условиях их было бы значительно труднее организовать и политически «подковать». Лишь только под давлением невыносимо грубого обращения, низкого жалования и непосильных штрафов работницы влились в борьбу рабочих. Когда их терпение иссякло, они все чаще стали демонстрировать враждебность по отношению к несправедливости работодателей. К тому же они были недовольны, хотя и в меньшей степени, своими товарищами, которые зачастую отнимали у них работу, лишали дополнительного заработка и иногда дурно с ними обращались. Одна из проблем реформы женского труда, причем не только в России, заключалась в том, что сами женщины зачастую не желали сокращения рабочего времени или улучшения условий работы, что и после революции будет вызывать озабоченность русского рабочего движения. В целом враждебность женщин-работниц по отношению как к капиталистам, эксплуатировавшим их, так и рабочим, которые конкурировали с ними, стала серьезной проблемой для руководительниц социалистического и феминистского движений.
Если отвлечься от рабочего класса и обратить внимание на образованную часть женского населения, то перед нами предстанет крошечная группа людей. Россия по-прежнему была традиционным обществом, и для девушки из низших слоев было очень трудно найти свой путь в лабиринте русской образовательной системы. В деле образования были задействованы не менее семи различных ведомств, однако результаты были далеко не такими впечатляющими, как перечень этих организаций. Цифры свидетельствуют, что в 1894 г. в школах обучался лишь 1 % девочек (в сравнении с 3,9 % мальчиков). Количество учеников устойчиво росло вплоть до революции, но соотношение мальчиков и девочек на протяжении всего периода сохранялось как 3:1. Данные 1903–1905 гг. показывают, что среди женщин грамотных было 13,7 %, в сравнении с 32,6 % мужчин. Качество образования, даваемого в начальных школах, в значительной степени варьировалось, хотя все же большинство из них ограничивалось преподаванием чтения, письма, арифметики и религии. В провинции земские школы были значительно лучше церковных; в городах же дети бедняков имели больше доступа к образованию. Определенные социальные группы, как например старообрядцы, евреи или дворянство, благодаря богатству или культурным традициям, пользовались преимуществами домашнего образования; в то время как крестьяне по-прежнему с неохотой мирились с утратой дочери-работницы ради получения ею образования — цель, которого они представляли неясно[350].
В результате, в 1907 г. в средних школах насчитывалось около 120 тысяч девушек. Худшими из этих школ были епархиальные училища, чья принципиальная цель заключалась в том, чтобы из дочерей священников сделать невест священников. В 1915 г. княжна Мария с грустью наблюдала за обучением этих вымуштрованных, одинаково одетых, полуголодных девочек, которые изучали вышивание, литургическое песнопение, Закон Божий и практически ничего кроме этого. Институты, которые все еще предназначались для дам знатного происхождения, вряд ли серьезно изменились со времен реформ 1860-х гг. Так, в Смольном, помимо знатного происхождения, к поступающим предъявлялись требования знания русского и французского языков, умения считать до тысячи, способности запомнить некоторые молитвы и отсутствия заразных болезней. Если верить выпускному сочинению 1904 г., Смольный по прежнему был «оранжереей для воспитания женственности», своего рода казармой, в которой задыхалась душа, и вырабатывалось шаблонное мышление. В неспокойные дни 1905 г. девушки из ряда подобных аристократических учреждений направили в адрес их администраций петиции с просьбой прекратить относиться к ним как к «муслиновым барышням», мечтающим только о балах и офицерах, и дать им серьезное образование. От общего числа девушек, получавших среднее образование, ученицы епархиальных училищ и институтов составляли одну треть[351].
Остальные две трети обучались в открытых в 1860-х гг. дневных гимназиях и прогимназиях для девушек всех социальных слоев. По численности они превосходили институты и церковные школы, формируя костяк женского среднего образования в дореволюционной России. Огромное количество их выпускниц поступило в университеты. Именно поэтому эти гимназии стали мишенью реакционных сил. В 1880-х гг., когда Министерство просвещения стали называть «министерством общественного невежества», эти силы повели наступление на все институты, в которых обучались «дети кухарок» и другие, не достойные образования элементы. Зачастую к этой категории относили и девушек, не принадлежавших к дворянскому сословию. Злобные нападки на женское образование были предприняты позднее министром просвещения А. М. Шварцем (1908–1910), который хотел ликвидировать сеть женских провинциальных гимназий и прогимназий и заменить их местными центрами домашнего хозяйственного обучения. Однако, несмотря на все попытки их упразднения, гимназии продолжали расти количественно и качественно[352].
История женского университетского образования этих лет была более беспорядочной и даже бурной. Из четырех «высших курсов для женщин», учрежденных в 1870-х гг. в Москве, Казани, Киеве и Петербурге, сохранились лишь последние[353]. Царская семья не симпатизировала университетскому образованию девушек. Царь не позволил использовать изображение своей жены на дипломах выпускниц женских курсов. Императрица не считала подходящим занятием для женщины изучение естественных наук, заявив однажды делегации женщин, что они должны оставаться дома и вязать. Нового министра просвещения (1882) И. Д. Делянова не пришлось долго уговаривать закрыть женские университеты — когда полиция и реакционный журналист князь Мещерский, проинформировали его о том, что курсы являются «подлинным рассадником анархической болезни», он сразу с этим согласился. В 1886 г. объединенный комитет Министерства просвещения и внутренних дел пришел к заключению, что они должны предотвратить дальнейшую концентрацию молодых девушек в университетских городах, так как они приехали не за знаниями, а за «свободой, как они понимали ее в своей искаженной манере». Всем курсам было приказано прекратить прием студенток на этот год. В конце 80-х годов XIX в. свои двери закрыли московские, казанские и киевские курсы. Больше посчастливилось Бестужевским курсам в Петербурге. Их правление, состоявшее из старых феминисток, сумело доказать, что если закрыть курсы, то русские девушки вновь отправятся за границу. Правительство, хотя и с неохотой, но все же позволило курсам возобновить свою деятельность, но на новых условиях. Некоторые из директоров, включая и Надежду Стасову, были уволены, надзор был усилен, но курсы спасены. В 1900 г. в сходной ситуации в Москве были открыты новые женские курсы. Других курсов не было вплоть до 1905 года[354].
В неистовые революционные годы (1905–1906) маятник качнулся в другую сторону. Высшие курсы для женщин с предоставлением им автономии открылись во всех университетских городах, включая и новый университет в Томске; став, таким образом, настоящими женскими университетами. Были созданы новые факультеты, наняты женщины-преподавательницы, и вновь огромное количество женщин стало посещать университеты, как это было в начале 1860-х гг. Все это произошло на волне революционного подъема и благодаря либерально настроенному министру просвещения П. М. Кауфману (1906–1908). Однако с назначением реакционных министров, Шварца и Кассо, студентки вновь были отданы на произвол чиновникам — слушательниц партиями исключали из университетов, набор новых студенток был запрещен, а автономия женских высших курсов была резко ограничена. Однако это уже не могло остановить развитие женского университетского образования. В 1914 г. на университетских курсах десяти городов числилось около 25 000 женщин. С началом Первой мировой войны новый либеральный министр просвещения, Игнатьев, допустил их в университеты[355]