Анархисты о женском вопросе писали очень мало, а сами женщины-анархистки — вообще ничего. Украинская террористка Матрёна Присяжнюк как-то сказала: «Мой идеал — свободное развитие индивидуальной личности в широком смысле этого слова, и свержение рабства во всех его формах». Вот и все, что мы имеем. В 1908 г. последователь Кропоткина И. С. Ветров просто повторил марксистское требование освобождения женщин от «унизительного ига» домашней работы. Эта тема вновь прозвучала в работе Бориса Фроммета «Жизнь при социализме» и в книге братьев Гординых «Союз пяти угнетенных» (обе появились в 1917 г.). При социализме, писал Фроммет, «брак больше не будет тяжким трудом и мучением [для женщин]»; и если так произойдет, то будет легко избавиться от брачных уз. Братья Гордины были более оригинальны и причислили женщин к списку «пяти угнетенных» (рабочие, женщины, молодежь, национальные меньшинства и человеческая личность), а угнетателей они увидели не в капитале или подневольном наемном труде, а в лице «бандитов, насильников, ублюдков, хамов и литературных обольстителей», которые хотят властвовать над женщиной, короче говоря, — в лице сексуального авторитаризма мужчин[556].
Лидеры социалистов, теоретики социализма никогда не проповедовали общность жен или что-либо в этом духе. Вряд ли они были более радикальны в вопросах секса, нежели средний представитель передовой русской интеллигенции. Однако ни в те времена, ни в будущем это не уберегло их от обвинений со стороны священников и консерваторов в разврате. Отец Альбицкий в работе 1908 г., критикующей социализм, решительно заявил, что социалисты учат «свободной любви» (подразумевающей беспорядочные половые отношения) и что большинство из них принимают идею совместного пользования женами и детьми. В марксистской идее о возможном уменьшении количества семей он усмотрел еще одно доказательство того, что сексуальные отношения в будущем государстве будут походить на отношения у животных — «или, лучше сказать, на свинарник». Кузьмин в своей работе «Женщина в освещении социал-демократов» (1907) также назвал социалистов «темными людьми», которые пытались подорвать государство, разрушив семью, отвратив женщин от их возвышенных «естественных» функций, сделав из всех женщин проституток и введя в общество «моральное равенство трущоб». Между прочим, доказательства тому он нашел не в работах марксистов, а в нескольких декадентских романах и рассказах о сексуальной свободе. У Кузьмина укоренилось глубокое отвращение к социалистическому мировоззрению в целом, и особенно к присущим этому мировоззрению атеизму и материализму. По мнению этого благочестивого морализатора подобное мировоззрение должно было неизбежно привести к самым примитивным формам сексуального поведения, вне зависимости от того что по этому поводу говорили или же не считали нужным сказать философы-социалисты. Кузьмин, Альбицкий (а были еще и другие) являлись интеллектуальными потомками профессора Цитовича и антинигилистских клеветников 1860-х гг., а также предшественниками антисоветских пропагандистов, которые изображали большевиков сборищем развращенных монстров, верховодящих в оргиях разлагающейся нации[557].
Организованное социал-демократической партией «женское пролетарское движение» было ориентировано на борьбу с феминизмом и воспитание классового сознания у женщин. Переход партии от отрицания к действию можно проследить по ее тактике и символике — от антифеминистских кампаний и партийных совещаний перед Всероссийским женским съездом в 1905–1908 гг. до празднования Женского дня и создания журнала «Работница» в 1912–1914 гг. Рядовыми членами движения были работницы, а руководили им практически одни интеллигентки. Вне рамок этого небольшого движения существовало сообщество женщин-радикалок, которые в основной своей массе ничего не знали о специальной работе, проводимой социал-демократами среди женщин, — или же относились к ней враждебно. Несмотря на то, что иногда позиции этих двух групп совпадали, в основе своей они были различными. В численном отношении собственно радикалки превосходили марксистское женское движение, а если учитывать эсерок, анархисток и социал-демократок, то радикальное крыло было еще и шире, чем марксистское. Более того, радикальные традиции, методы привлечения сторонников и сам этос, уходивший корнями в 1860-е гг., имели русское происхождение в отличие от недавно привнесенного извне марксистского учения о женщинах. Действительно именно эта черта женского движения в России (женский радикализм или «общее дело») резко отличала его от аналогичных в европейских государствах, пролетарские женские движения которых не шли ни в какое сравнение с огромным количеством русских женщин, проводивших значительную часть жизни в подполье.
Новое поколение радикалок по ряду характеристик отличалось от своих предшественниц-народниц. Оно было гораздо более многочисленным, но насколько — трудно сказать, частично из-за проблемы в определении понятия «революционерка». Множество людей достаточно вольно применяли это понятие к себе, власти же охотно наделяли их этим эпитетом. В такой неразберихе было весьма трудно разграничить «истинных» революционерок и представительниц более широкого левого крыла демократической интеллигенции. Однако даже такое более узкое определение, как «женщина, вовлеченная в антиправительственную деятельность, стремившаяся к свержению правительства и признававшая насильственные методы борьбы» — подходит и к социал-демократкам, и к эсеркам, и к анархисткам, численно превосходившим своих предшественниц-популисток. Поскольку в рассматриваемый период революционное движение приобрело, так сказать, национальный характер, то соответственно расширился его географический и этнический охват. Положение революционерок 1905 г. на социальной лестнице было немного ниже положения их предшественниц 1870-х гг.; новое поколение состояло из большего числа женщин из западных пограничных областей России, большего количества евреек, представительниц «среднего класса», а также тонкой прослойки работниц и влившихся в ряды городского пролетариата крестьянок[558]. Ниже дается описание двух групп радикалок, по ряду признаков отличавшихся друг от друга: последовательниц традиции народников, которые влились в движения эсеров и анархистов, и профессиональных социал-демократок.
Партия эсеров была одним из самых причудливых объединений радикалов, которых когда-либо видела Россия и которые постоянно демонстрировали свою революционность. Трудно подсчитать, сколько женщин (или, если на то пошло, мужчин) были по настоящему активными членами этой партии. Большое количество феминисток были эсерками, однако это не означало, что все свои силы они отдавали партии. Эсеркой, к примеру, была Ольга Волькенштейн, но ее журналистским талантом пользовались и феминистки. Любовь Родионова-Клячко создала эсерскую группу и учредила журнал. Но, так же как и в других партиях, у эсеров ведущие позиции занимали мужчины. В соответствии с проведенными Эми Найт подсчетами (включавшими данные по половой принадлежности), на партийных съездах и конференциях 1905–1908 гг. из 196 делегатов с правом голоса 18 (9,2 %) были женщины; а из 66 делегатов с совещательным голосом женщин было 8 (12 %). Между тем эти показатели выше аналогичных у социал-демократов. В годы становления партии бесспорными лидерами являлись Чернов, Гершуни, братья Гоц и провокатор Азеф[559]. Партия привлекала к себе многих студенток и образованных женщин, а также представительниц высшего класса, которые в западном обществе в большинстве своем были бы либералками. У эсеров не было «фракций» в феминистских организациях, за исключением одной в небольшом петербургском благотворительном обществе под названием «Женская взаимопомощь». В провинции эсерки часто работали в земствах («третий элемент») и выполняли медицинскую, техническую или канцелярскую работу, либо были сельскими учительницами. В 1905 г. эсеры были настолько сильны, что без труда захватили руководство Национальным союзом школьных учителей, который стал единственным вспомогательным органом партии, полностью контролировавшимся женщинами. Во время революционного подъема эсерки ушли из школ и земских контор, чтобы вести пропаганду среди крестьян[560].
Террор первого десятилетия XX в. поставил эсерок, а также нескольких анархисток и большевичек в центр общественного внимания. Его притягательная сила была связана с рядом убийств государственных чиновников, осуществленных социал-революционерами — как мужчинами, так и женщинами. Так ветеранка-народница, мать нескольких революционеров, Аверкиева отказалась «говорить» (по тюремному «телефону») с находившимся в соседней камере социал-демократом только потому, что газета «Искра» осудила террор. Одним из первых актов насилия, в котором приняли участие женщины, стало бомбометание группой анархистов в конце 1905 г. в одесском кафе. Одна из схваченных женщин была повешена. У социал-революционеров был несколько иной подход — в июле 1906 г. одна эсерка из «летучего боевого отряда» бросила бомбу в штаб одесского военного округа, а затем застрелилась. К концу 1906 г. в Бутырке содержалось около шести террористок (самой молодой было 18 лет), которые убили или пытались убить правительственных чиновников. Типичной эсеркой-террористкой была деревенская школьная учительница Зина Конопляникова, которая убила генерала Мина, подавившего московское восстание 1905 г. Встретившаяся с ней в 1903 г. в тюрьме Тыркова вспоминала Конопляникову как молодую женщину с бунтарским характером, которая тем не менее с нежностью говорила о своей матери-крестьянке, ничего не знавшей о радикальных увлечениях своей дочери, пока ту не повесили в Шлиссельбургской крепости