Профессиональная социал-демократка была экономически независимой и достаточно образованной для того, чтобы посвятить всю жизнь, или, по крайней мере, большую ее часть, революционной деятельности. Революционерка должна была быть свободной, чтобы ехать в командировку для выполнения партийного задания по первому требованию партии. Именно эти черты и отличали ее от радикалок из пролетариата. Можно сказать, что в большинстве своем революционерки были выходцами из «интеллигенции». В рассматриваемый период состав данной группы был еще более разнородным, чем в зените народничества, когда дворянки численно доминировали в нем и играли важную роль. Образовательный уровень нового поколения был по-прежнему высок; и все еще довольно хорошо были представлены «интеллигентные» профессии, требовавшие высшего образования, хотя отчасти уже разбавленные представительницами среднего персонала (акушерками, фармацевтами). По численности еврейки были несомненно на втором месте после русских женщин, но зачастую они им не уступали пальму первенства в революционном движении[569].
Путь в радикализм начинался с жажды действий и юношеского идеализма. Нет никакого чуда в том, что молодых женщин так влекла к себе революция. Это было общим настроением их поколения. Их путь облегчала традиция равенства полов среди революционеров, и в этом не было никакой разницы между 1870 и 1900 гг. Разница заключалось лишь в степени важности — все, что касалось освободительного движения, казалось более значительным, более героическим и более многообещающим, чем в предыдущем поколении. Кроме того, мужчины и женщины больше контактировали друг с другом в университетах, на работе, в разного рода добровольных организациях. Пример обращения С. И. Гусевым своей невесты из абстрактного народничества в конкретный марксизм был типичен и для других[570]. Ассистентка врача Людмила Громозова в своих показаниях на судебном процессе в 1904 г. рассказала о том, как была вдохновлена рассказами Салтыкова-Щедрина и Успенского и, будучи деревенской учительницей, видела ужасы русского деревенского быта, как почувствовала горькое разочарование в малых делах и приехала в столицу уже сформировавшейся революционеркой. И только здесь она открыла для себя марксизм, который научил ее бороться[571]. Марксизм привлек к себе огромное множество преданных молодых женщин, которые уже были психологически готовы к протесту и видели в марксизме нечто более реальное и заслуживающее уважения, чем туманный романтизм народников. Некоторые из них, обладавшие сильным характером, тяготели к большевизму.
Как и раньше, женщины в революционном движении играли различные роли. Богатые дилетантки жертвовали деньги и устанавливали необходимые контакты благодаря своим связям в обществе. Те, кто был более глубоко предан делу революции, как правило, начинали политическую работу в качестве организаторов и пропагандисток, перейдя в середине 1890-х гг. от узкой деятельности в «кружках» к массовой агитации (этот переход нашел отражение и в изменении подсобной литературы — от таких объемных книг, как «Овод» и «Спартак», к листовкам в одну страницу). Некоторые женщины пропустили эту ступень и стали заниматься налаживанием связей, работая в качестве курьеров и контрабандисток, формируя звенья цепи, которая связывала рабочие центры друг с другом и с эмиграцией. В других случаях они содержали конспиративные квартиры, в которых хранили оружие и литературу. Тем, у кого обнаруживались организаторские способности, партийные лидеры, находившиеся в эмиграции, поручали проводить собрания, передавать указания, производить назначения и смещения с должностей, избавляться от нежелательных лиц и разрабатывать операции. Когда планировались вооруженные выступления (как например в 1905 г.), женщины оказывали медицинскую и материально-техническую помощь, а когда это было необходимо — сражались на баррикадах. Во времена Гражданской войны большевики были вынуждены обратиться именно к этому резерву женских организаторских и военных способностей.
Большинство радикалок выходили замуж за мужчин, придерживавшихся тех же политических убеждений. Такие браки, как например между Сухановым и Флаксерман (меньшевиком и большевичкой), были редкостью. Свадебные церемонии зачастую проходили за решеткой или в Сибири. Ева Бройдо с иронией вспоминает, как на ее свадьбу в каторжном поселении был собран minyan[572]. Одна революционерка родила и вырастила сына в тюремной камере; когда их выпустили, пятилетний сын испугался открытого пространства. Дети подпольщиков были вынуждены усваивать особенности нелегального образа жизни, учиться прятать при появлении жандармов изобличающие материалы. Маленькая дочь курьера большевиков Драбкина удивлялась, зачем ее мать вшивала в свой бюстгальтер ртутные капсулы и фитили и почему она, уходя и возвращаясь, казалось, худела и вновь поправлялась. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что ее родители, учившие ее всегда говорить правду, постоянно лгали о своих приходах и уходах. Среди радикалок сексуальная распущенность была такой же редкостью, как и измена. И несмотря на то что были такие, как например Инна Смидович, «матросская девица» из Одессы, которая притворялась проституткой для того, чтобы получить доступ в казармы, мы не найдем подтверждений извечной легенде о революционерках, торговавших собой в обмен на военную информацию или ради привлечения военных на свою сторону[573].
В конечном счете эти молодые девушки с такими странными подпольными прозвищами, как «Кролик», «Сокол», «Гангстер», «Зверь», хотя и в несколько меньшей степени, чем в предшествующем поколении, были важны для революционного движения[574]. С другой стороны, ответственность за разрабатываемую стратегию и тактику несли мужчины. Кроме психологических преимуществ, которые давало движению присутствие женщин, они являлись еще и важнейшим кадровым резервом, но только лишь в качестве руководителей второго плана. Этот подход наблюдался и в годы Гражданской войны, когда комиссарши стояли почти рядом, но все же на шаг позади военных командиров. Такое положение сохранится в советском обществе и после войны, когда профессионально подготовленная коммунистка играла роль заместителя, помощницы или вице-директора практически во всех общественных сферах.
Глава IXЖЕНЩИНЫ ПРОТИВ ЖЕНЩИН
По сравнению с потрясениями 1914–1920 гг. предшествующие годы были самим спокойствием. Первая мировая война, революция и Гражданская война высвободили огромное количество общественных сил, принесли массу социальных потрясений и привели к радикальной перетасовке классов, сословий, избирателей и наций, составлявших Российскую империю. Что касается первого катаклизма (мировой войны 1914–1918 гг.), то необходимо помнить, что первоначально для огромного числа ведущих политиков воюющих сторон она представлялась позитивным событием — удобным случаем, способом освобождения и катализатором для ожидаемых социальных или политических изменений. Уделяя внимание на протяжении многих лет лишь внешним аспектам войны (переговорам, целям, военным кампаниям и победам), мы иногда забываем о том, какое влияние она оказала на различные социальные слои. Как и во всем мире, в России чиновники и партийные лидеры, предприниматели и рабочие, революционеры и национальные меньшинства вне зависимости от нравственной оценки войны видели в ней главный способ продвижения различных требований (национального освобождения, сокращения национальных расходов или же каких-либо личных интересов). «Война как удобный случай» — основная тема социальной истории всех воюющих стран.
Русские интеллигентки поддались эйфории первой волны патриотизма, захлестнувшей Россию. Некоторые из них были не способны устоять против своего рода патриотической глупости, типа той, которая заставила правительство переименовать Санкт-Петербург в Петроград. Еще до начала войны графиня Дитрих из «Союза русских женщин» щеголяла в наряде боярыни, заявляя, что «даже в одежде русская женщина должна быть верной своему отечеству», а обычно благоразумная Карсавина решила исключить из своего репертуара музыкальные сочинения, написанные специально для нее Рихардом Штраусом. Через неделю после начала войны журнал «Женское дело» задал новый тон, возродив образ римских матрон, отправлявших мужей и сыновей в жерло войны и провозгласив, что русские женщины также будут воевать, но только с «любовью и милосердием». Журнал приобрел новый серьезный характер, а модные пастели начала 1914 г. уступили место строгой обложке, изображавшей великого князя Сергея, призывавшего к войне. Российские женщины продолжали традицию оказания военной медицинской помощи и во время непопулярной русско-японской войны, а некоторые из них добровольно отправились на Балканские войны. Отныне медицинское, сестринское дело стало символом гражданственности для женщин. Даже «избалованные красавицы фешенебельного общества», по определению Мюриел Баченэн, оставили бридж, сплетни, флирт и отправились работать в госпитали. Общий тон был задан женщинами царской семьи, которые взяли на себя почетную обязанность попечительства над отделениями Красного Креста, госпиталями, санитарными поездами, иногда уделяя особое внимание любимым полкам[575].
Некоторые из женщин семьи Романовых пошли еще дальше этого исполненного благих намерений, но в высшей степени личного вида благотворительности. Сестра убийцы Распутина, великая княгиня Мария Павловна отказалась от брака без любви. Двадцатичетырехлетняя, одинокая, растерянная после развода, она стала сестрой милосердия и отправилась на фронт. Война познакомила Марию Павловну с российской жизнью. «Мало-помалу, — вспоминала она, — я расправляла свои крылья и испытывала свою силу; стены, которые так долго ограждали меня от реальности наконец-то пали». На другой стороне политического спектра находилась сестра Ленина Мария Ульянова (1876–1937), бывшая «бестужевка» и давнишняя деятельница партии большевиков. Устав от преследований полиции, она стала