целом, кабинетные должности оставались за мужчинами. В советской жизни имело место определенное кумовство, однако жены таких хорошо известных руководителей, как Ленин, Троцкий, Зиновьев и Каменев, занимались больше образованием, социальной и культурно-просветительской работой, нежели политикой. Иностранные наблюдатели отмечали, что в 1920-х гг. женщины были более заметны в ЧК, чем в других государственных органах, хотя и здесь они зачастую являлись рядовыми сотрудниками. Так как Гражданская война окончилась, то армия избавилась от женщин-командиров, солдат и комиссаров. Как отметила Коллонтай в 1922 г., Советское государство управлялось мужчинами, а женщины находились лишь на второстепенных позициях. По большей части такая ситуация сохранилась вплоть до настоящего дня[671].
Попытки правящего режима привлечь женщин к политической работе зачастую носили символический характер, например включение несгибаемой эсерки-террористки Анастасии Биценко в состав советской делегации в Брест-Литовске. В Советской России появился символ освобожденных социальных групп в образе народной «тройки» — рабочего, матроса и женщины. Однако в реальной жизни это проявлялось так, как например во Владивостокском совете, которым руководил мужчина при помощи трех образованных женщин[672]; или как в случае с Троцким, который диктовал свою «Историю русской революции» стенографисткам; или же в других бесчисленных случаях, описанных в ранней советской литературе, когда женщины были подругами большевистских комиссаров и офицеров. Никто в действительности и не ожидал от русских женщин, более отсталых, чем мужчины в культурном и политическом отношении, что они смогут руководить советской политикой. Однако ясно и то, что выдающиеся женские способности не были использованы в должной мере правящим режимом, «слишком занятым», чтобы на каждом этапе гарантировать равноправие женщин.
Рост числа женщин в местных и региональных Советах (не говоря уже о высших уровнях) шел чрезвычайно медленно. К 1926 г. в городских Советах женщины составляли 18 % от общего числа депутатов, а в сельских — 9 %. Пройдет много времени прежде чем этот показатель поднимется до 40 % в 1950-х гг. Тому были свои препятствия. Джессика Смит рассказывает, как женщины на местах обычно выбирали народную «бабу», вне зависимости от ее пригодности к политике, и как мужчины в Совете не оказывали ей никакой поддержки, говоря, что женщина хороша лишь для одного дела. Длительное время огромное количество женщин были исключены из политического процесса, а когда их избирали в органы власти, то они оставались пассивными. Тем не менее режим продолжал упорствовать в своих попытках вовлечь женщин в политику. Из года в год эта тема повторялась в резолюциях съездов Советов и Совнаркома, а также в ленинских выступлениях. В 1930-х гг. партия вновь обратились к завету Чернышевского о том, что «палку должно много перегнуть на другую сторону», применив его к государственным делам. В это же время была принята политика быстрого и намеренного продвижения женщин в систему управления. В новом советском лексиконе появилось понятие «выдвиженка» — современно мыслящая, деловая администраторша, выдвинувшаяся из безвестной части рабочего класса[673].
Однако неравенство сохранялось не только в государственном аппарате, но и в других структурах власти. В профсоюзах количество женщин в 1913 г. колебалось от 5 до 17 %, а к 1922 г. их число возросло лишь до 22,2 %. Для того чтобы сформировалось более естественное соотношение (50:50) потребовалось 40 лет. В руководящих профсоюзных органах количество женщин было и осталось значительно меньшим. Похожая ситуация наблюдалась в промышленности, образовании и других общественных институтах. Модель, созданная в первые пятнадцать лет советской власти, — мужчина на руководящих ролях, женщина на подчиненных — сохранилась вплоть до сегодняшних дней, несмотря на то, что постоянно наблюдался устойчивый рост численности женщин в органах власти[674].
Когда в XIX в. радикалки решили связать свою судьбу с «общим делом» — делом, инициированным, теоретически обоснованным и руководимым радикалами, они с готовностью отдали ему все свои силы, не требуя взамен полного и немедленного равноправия и участия в процессе принятия решений. Несомненно радикалки ожидали, что абсолютное политическое равноправие предоставит им революция. Однако об этой проблеме задумывались лишь немногие из них. Тотальная справедливость есть тотальная справедливость. Тем, кто стремился к полному равноправию в сфере власти, было крайне трудно реализовать свою программу в послереволюционной обстановке, поэтому большевички направили свои усилия на ликвидацию преград, стоявших на пути российских женщин к достижению равенства в социальной сфере и в области образования.
Всякий раз, когда революции предшествует длительный период подпольного движения, его структура (равно как руководство и идеология) накладывает отпечаток на политическую жизнь нового государства. Именно поэтому Россия большевиков стала страной комитетов, комиссий, съездов и тюрем. До 1917 г. большевистская партия представляла собой сеть местных комитетов, управляемых из центра небольшой группой людей при помощи газеты (для изложения основных идей) и внештатных агентов (для особых инструкций); обратная связь с центром осуществлялась через корреспонденцию, а также редко проходившие съезды и конференции. После 1917 г. большевики использовали те же средства политической организации и коммуникации (отныне усиленные железной дорогой, телеграфом и радио) для социальной мобилизации страны, точно так же как раньше использовали их для уничтожения предыдущего строя. Все «новые» способы социальной коммуникации имели предшествующие им образцы в истории революционного подполья. Не были исключением и методы работы Женотдела — послереволюционного органа Советской России, ответственного за освобождение женщин. Все они были сформулированы еще задолго до возникновения Женотдела в перечне инструкций, данных работницам Клавдией Николаевой в мае 1917 г.: создавать на своих фабриках социал-демократические группы; устанавливать связи с журналом «Работница»; проводить собрания[675]. В этом заключались все основные черты будущей организации — выбор руководителей, ответственность перед центром (редакторским советом), обратная связь с рядовыми членами через газету, выработка решений на местных собраниях.
Но как следует этот механизм использовать? И с какой целью? Для лидеров большевиков было само собой разумеющимся, что «пролетарское женское движение» продолжится и после революции; кроме того, это было необходимо и самому революционному движению. В 1921 г. Коллонтай, оглядываясь назад, говорила о взлелеянной в душах огромной массы женщин враждебности по отношению к новому режиму, об их опасениях, что он полностью уничтожит семью, провозгласит «бессердечное» отчуждение детей от родителей и разрушит церковь. Уже в 1918 г. она осознавала опасность разочарования женщин в новом строе, а также необходимость проведения среди них терпеливой, с расчетом на будущее, работы.
Хотя у Ленина в первые годы советской власти было мало времени, чтобы сформулировать свое мнение по данному вопросу, он тем не менее полностью соглашался с Коллонтай, Арманд и другими, говорившими о необходимости активного освобождения русских женщин, как в правовой сфере, так и в самой жизни. Таким образом, официальная, законодательная эмансипация (единственная, обычно отмечаемая историками) получила значение социальной революции снизу. Таков был истинный исторический контекст возникновения Женотдела[676].
После Октябрьского переворота по вполне понятным причинам последовал год неудачных начинаний и бессистемной работы. Первым пробным шагом стала конференция работниц петроградского региона, проведенная в середине ноября 1917 г. Председательствовала на ней ветеранка антифеминистской пропаганды 1905–1908 гг. Николаева, помогали ей Коллонтай и другие интеллигентки. Некоторые из принятых на конференции самостоятельных резолюций (например, о защите материнства) послужили черновыми набросками для последовавших вскоре советских декретов, касавшихся женщин. Однако попытки создать внутри партийных комитетов женские группы ни к чему не привели. Национальный съезд, запланированный на Женский день в 1918 г., не состоялся. К некоторым результатам привели местные собрания, прошедшие весной 1918 г. По свидетельству Коллонтай, идея о новом проведении Всероссийского женского съезда была предложена ей старой ткачихой во время агитационного визита в Иваново. Ленин выразил свое согласие, но с обычной оговоркой, что этот съезд не должен вылиться в отдельное феминистское движение вне партии. Подготовкой съезда занималась комиссия, включавшая Арманд, Коллонтай, Свердлова и Николаеву, которые направляли в губернии агитаторов и — одновременно в бессистемной манере тех дней — готовились к местным выборам делегаток. Программа, представленная съезду, была весьма впечатляющей: продвижение женщин в структуры советской власти; борьба с домашним рабством и двойным стандартом морали; создание централизованных и коллективных жилищ, дабы освободить женщин от тяжелой домашней работы; охрана женского труда и материнства; ликвидация проституции; перевоспитание женщин для того, чтобы «дать коммунистическому обществу нового члена»[677].
Хотя организаторы рассчитывали на присутствие лишь 300 делегаток, съезд собрал более 1000 женщин в ярких красных косынках (преимущественно работниц), одетых в тулупы, живописные национальные костюмы или же в армейские шинели. Все они заполнили Кремлевский дворец, задрапированный красными полотнищами, и в первые минуты съезда создали шумный беспорядок. Председательствовала Николаева, а с приветственной речью выступил Свердлов. Коллонтай произнесла речь «Семья и коммунистическое государство», впоследствии часто цитируемую (и неправильно понятую). В ответ на нападки Арманд на котелки, кастрюли и индивидуальное домашнее хозяйство, а также на ее горячую поддержку коммунальных служб и яслей некоторые женщины стали выкрикивать «Не отдадим своих детей!». Появление Ленина стало сенсацией. Улыбаясь, он показал на свои часы, когда понял, что буря аплодисментов не утихнет. Его речь была не более чем кратким и общим выступлением в поддержку эмансипации и призывом к женщинам содействовать новому режиму. До сих пор в истории женского движения еще ни один глава государства не говорил что-либо подобное. Хотя большинство делегаток были мало обеспокоены идеологическими вопросами, и поэтому были склонны концентрироваться на более конкретных проблемах, они с удовольствием спели «Интернационал» и одобрительно зашумели, когда кто-то предложил убрать из словаря слово «баба». Для большинства делегаток это было первым знакомством с политикой и первым путешествием из мира своей деревни. Для организаторов же съезд был трудным упражнением в агитации, равно как и наглядным свидетельством того, что вся работа у них еще впереди. Этот съезд состоялся десять лет спустя после проведения первого Всеросси