йского женского съезда. Дамы с лорнетами и в меховых манто 1908 г. уступили место суровым работницам и комиссаршам 1918 г. (Коллонтай из уважения к присутствующим была скромно одета в черное). Однако основное различие заключалось в том обстоятельстве, что съезд 1908 г. ознаменовал собой кульминацию феминистского движения — прекрасного и искреннего движения, которое было значительно ослаблено и подорвано неприятием правительством даже его ограниченных целей. Съезд же 1918 г. был открытой демонстрацией того факта, что некоторые лидеры большевиков активно поддерживали дело освобождения женщин в той степени, в какой они его понимали. Прежде чем работа съезда была завершена, участники приняли решение о разработке механизма для реализации его целей[678].
Первоначально этот механизм принял вид «комиссий по агитации и пропаганде среди работниц». Понятие «комиссия» означает ad hoc организацию, прикрепленную к постоянным партийным органам, а слово «работница» стало стилизованным обозначением всех работавших женщин, вне зависимости от их общественного положения. Возглавляемая Арманд, Коллонтай и Мойровой Центральная комиссия создала свои отделения на низших партийных уровнях. Материалы, собранные Емельяновой в провинциальных архивах партии, указывают, что медленному и утомительному процессу учреждения женских комиссий зачастую препятствовало сопротивление этой идее со стороны местного населения. Однако этот проект получил одобрение на VIII съезде партии (1919). Позднее комиссия была реорганизована в отдел по работе среди женщин (Женотдел) ЦК, повысив тем самым ее статус. Первой заведующей Женотдела стала Инесса Арманд, сохранявшая этот пост вплоть до своей смерти в 1920 г. Используя методы, разработанные в ходе революции, Арманд со своим московским штатом создала сеть местных женотделов, в которые вошли члены партии и добровольцы, известные как «женорганизаторы». Вся система женских отделов в совокупности называлась Женотдел[679].
Во время Гражданской войны Арманд использовала Женотдел для мобилизации женщин в помощь Красной Армии и новой власти. Группы пропагандистов, наподобие тех, что возглавлялись Крупской и Коллонтай, в агитпоездах и на агитпароходах добирались до областей, занятых красными, останавливались в отдаленных деревнях, чтобы «попотчевать» местное население плакатами, песнями и плясками, а также своими выступлениями. Знаменитая «Наташа» (К. И. Самойлова), которую русские женщины с любовью называли «наша мама», плавала вверх-вниз по Волге, выступая с палубы «Красной Звезды» с просьбой о поддержке советской власти и обещаниями освобождения. В одной из таких поездок она умерла от холеры. На местном уровне проводились «субботники» и «дни раненых красноармейцев» с целью вовлечения прежде пассивных женщин в такие виды работ, как шитье нижнего белья, уход за солдатами. Однако процесс этот шел весьма медленно. Иногда партия использовала работниц Женотдела для таких мероприятий, как распределение пищи, забота о детях и сиротах, борьба с безграмотностью и суевериями — то есть в тех сферах деятельности, которые по сути являлись советскими эквивалентами Küche, Kinder, Kirche[680]. Арманд работала до изнеможения по 14–16 часов в день. Партия отправила ее для отдыха на Кавказ, но там осенью 1920 г. она заболела холерой и умерла[681].
На ее место была назначена Коллонтай. В 1918 г. ее обошли, не предложив ей этот пост, вероятно, только из-за уверенности со стороны руководства партии, и особенно Ленина в надежности и преданности Арманд. Отдельно друг от друга до революции и вместе после нее, Коллонтай и Арманд помогали женскому движению оформляться; кроме того, они придерживались одинаковых взглядов и на проблему женского освобождения[682]. Коллонтай никогда не выступала в защиту самостоятельного «феминистского» движения в рамках партии или вне ее, она даже надеялась искоренить некоторые чисто «женские» черты работы Женотдела (например «женские страницы» в партийных газетах). Однако она в равной степени сопротивлялась любым предложениям о ликвидации самого Женотдела. Отличительными чертами русских женщин, считала Коллонтай, были пассивность и отсутствие самосознания. Она говорила Эмме Голдман (отклонившей ее приглашение работать в Женотделе), что женщины «невежественны в отношении простейших жизненных принципов, физических или каких-либо иных, а также в отношении своих собственных функций в качестве матерей и граждан». Поэтому необходимо было настойчиво повышать уровень сознания этих женщин и по-особому решать специфические женские проблемы, например защиты материнства. Но это, говорила она, не был феминизм[683].
Коллонтай была права. Это не был феминизм, по крайней мере, не в том смысле, в котором это слово тогда понималось. С 1848 по 1920 г. феминистское движение Западной Европы и Америки краеугольным камнем эмансипации считало право голоса. После его достижения ни одно феминистское движение на Западе, вплоть до недавних лет, не предпринимало каких-либо дальнейших шагов по реализации программы экономического или сексуального освобождения, и в еще меньшей степени оно принимало участие в массовом движении за освобождение работниц или национальных меньшинств. «Феминизм» большевиков пересмотрел повестку дня западного феминизма. Для последнего политическая эмансипация являлась конечной целью, а для первого — это было лишь началом.
Во время своих многочисленных назначений в годы Гражданской войны Коллонтай всегда (за исключением периода серьезной болезни) была в курсе работы Женотдела. Коллонтай руководила Женотделом с неиссякаемым оптимизмом, энергией и талантом, который она уже продемонстрировала в иных сферах революционной деятельности. Два года ее пребывания в этой должности (1920–1922) явились для Коллонтай периодом эмоциональных и политических решений. Самым важным практическим достижением Коллонтай было то, что она переориентировала Женотдел со вспомогательной провоенной деятельности (война окончилась в 1920 г.) в русло психологической и социальной демобилизации. Наиболее впечатляющим мероприятием было начавшееся освобождение так называемых женщин Востока — мусульманок, христианок, евреек, буддисток из окраинных районов Кавказа, Волги и Центральной Азии, где господствовали кодексы сексуального поведения, неизвестные в остальной части России. Самым суровым из них был мусульманский шариат, по которому женщина практически не имела своего статуса[684] и рассматривалась лишь как средство для доставления наслаждений, прислуга, домохозяйка и воспитательница детей. Символом женской изоляции и неприкосновенности была «чадра» во всех ее видах, самым строгим из которых была паранджа — тяжелое, сделанное из конских волос одеяние, ниспадавшее до пола. Проведя серьезную организационную работу среди этих женщин, Коллонтай привезла некоторых из них на съезд в Москву, где экзотические гостьи перед удивленной публикой сорвали со своих лиц покрывала. Критикуемая некоторыми соратниками за исключительную театральность Коллонтай сказала Луизе Брайант, что «любая новаторская работа театральна»[685]. Не в первый и не в последний раз женская одежда рассматривалась как порабощающий, сексистский фетиш, а снятие с лица покрова стало излюбленным жестом при вступлении в общество свободных женщин советского Востока.
Деятельность Коллонтай в рабочей оппозиции положила конец ее политической карьере в России и благосклонности вышестоящих соратников по партии. Ее направили за границу, где она с незначительного дипломатического поста в Норвегии сумела проделать путь до первой в новой истории женщины-посла в Швеции. Она возобновила теоретическую разработку проблемы освобождения женщин и написала ряд работ, которые сыграют судьбоносную роль в развитии революции морали 1920-х гг. Между тем снятие Коллонтай с поста главы Женотдела нанесло удар не только по женскому движению в России, но и по самому все еще неустойчивому Женотделу. Партийные власти хотели заменить Коллонтай какой-нибудь сравнимой с ней по значимости фигурой. По свидетельству Балабановой ей предлагали занять эту должность, но она отказалась на том основании, что у нее самой нет ни той заинтересованности, ни того таланта, который продемонстрировала Коллонтай. Еще раньше такое же отношение высказала и Стасова, когда ей предложили заняться «женской» политической работой[686]. Тот факт, что от поста отказалась и последняя из ряда крупных политических фигур — Крупская, означало, что этот пост должен перейти к менее значимой личности. Это было первым признаком начинавшегося упадка Женотдела как политической силы. Преемницы Арманд и Коллонтай, хотя и являлись знающими свое дело революционерками, определенно были менее выдающимися личностями.
Первой из них была Софья Николаевна Смидович — ровесница Коллонтай, родившаяся в Туле, так же социал-демократка с 1898 г. Однако Смидович окончила лишь среднюю школу, а ее интересы были значительно уже, чем у Арманд или Коллонтай. В 1905–1917 гг. она и ее муж были хорошо известной большевистской парой. После 1917 г. Смидович вместе с Инессой Арманд работала в московских комитетах и Женотделе, ведя агитацию среди зачастую враждебно настроенных работниц. В 1919–1922 гг. она возглавляла Московский региональный женотдел. Всегда аккуратная, со стянутыми в узел темно-рыжими волосами, в длинной юбке и темной блузке, Смидович приходила в отчаяние от циничного отношения людей к детям-беспризорникам. Однажды она нечаянно стала свидетельницей того, как один житель Москвы подстрекал облить керосином и поджечь пару юных огрызавшихся хулиганов. Как жена и мать троих детей, 50-летняя Смидович, казалось, больше заботилась о защите одиноких матерей и брошенных детей, нежели о теоретизировании по поводу сексуальных прав. После ее временного пребывания в должности главы Женотдела (1922–1924) Смидович стала откровенным противником распространившихся в то время идей сексуальной свободы