уция, — писала она, — тушит любовь в сердцах; от нее в страхе отлетает Эрос, боясь запачкать о забрызганное грязью ложе свои золотые крылышки». Кроме того, Коллонтай отмечала, что в акте продажной любви мужчина неизменно лишает свою партнершу оргазма, так как оценивает ее как свою вещь. Третья альтернатива, «свободный союз», так же рассматривалась Мейзел-Хесс (и Коллонтай) как непригодный выход для любви и Эроса в современном мире — главным образом из-за того, что он был всепоглощающим.
Мейзел-Хесс делала акцент на перестройку человеческой души, а Коллонтай — на экономическую и социальную трансформацию. Женщины, отказавшиеся от лишенной эротики жизни проститутки или жены и не желающие жить в состоянии сексуального голода, могли бы познать радости секса и реализовать свой «любовный потенциал» при помощи того, что Мейзел-Хесс называла «любовной игрой». Как объясняла Коллонтай, это не страдающая и не трагическая «большая любовь» (понятие, использованное ею для названия одной из последних своих работ), не всепоглощающие взаимоотношения любовник-любовница, обычно понимаемые под «свободным союзом», — отношения, которые истощают силы любовников и разрушают личность женщины. Это также не просто грубый, физический секс — вымышленный герой Санин, отмечала Коллонтай, оказался бы плохим партнером в «любовной игре». Скорее это «эротическая дружба», доведенная до искусства любви, которая «требует внимательности, чувственности, чуткого понимания и глубинного проникновения в душу партнера, нежели вечных улыбок и роз». «Любовная игра» допускает интенсивную и нежную страсть без порабощения и уничтожения души своего партнера.
В будущем, писала Коллонтай, «любовь, несомненно, станет человеческим культом». Не будет никакой страдающей любви, а только яркая, радостная, обогащающая жизнь любовь. Формы любви (говорила Мейзел-Хесс, а Коллонтай ее поддерживала) будут различны и ограничены лишь двумя соображениями: никакого насилия над человечеством посредством кровнородственных браков и никаких соглашений, основанных на деньгах. Идеалом будет моногамный союз, основанный на «большой любви», но поскольку человеческая душа станет более сложной, то неизбежно возникнут различные вариации этого союза, включая «последовательную моногамию» и весь спектр сексуальных союзов и взаимоотношений. Все они предполагают «святость материнства», а также моральную и материальную заботу о матери и ребенке со стороны общества[715].
Второй, тесно связанной с первой, основной темой работ Коллонтай тех лет по вопросам секса, была тема «новой женщины», содержащаяся в одноименном обзорном очерке 1913 г. Проанализировав более двадцати рассказов и романов начала XX в., Коллонтай увидела появившийся в них новый женский тип — незамужняя женщина. Любой, писала она, может встретить его реальных прототипов — женщин, одетых во все серое, днем находящихся в конторах и на фабриках больших городов, а ночью — в своих крошечных комнатах; живущих одиноко, но работающих и свободных. Это были уверенные в себе «холостые девушки», жившие бок о бок с женщинами старого типа — слабовольными, зависимыми, обманутыми, брошенными, преданными. Это героини Жорж Санд, живущие среди Эмм Бовари. Коллонтай восхваляла повесть Татьяны Щепкиной-Куперник «Одна из них», потому что ее героиня (как и сама Коллонтай) оставила мужа, когда его присутствие стало мешать ее работе. Это была победа личности над любовью, победа, к которой Коллонтай стремилась большую часть своей взрослой жизни. Новая Женщина должна была восторжествовать над чувствами, продемонстрировать гибкость, силу и твердость ума и при этом сохранить свою личность.
Если же женщина вступала в романтические отношения, то они должны были быть равноправными и сохранить личность женщины нетронутой. Отказываясь принять мнение мадам де Сталь о том, что «для мужчины любовь — всего лишь эпизод, в то время как для женщины — целая история», Коллонтай любовь и секс отодвинула на второй план. «Влюбленность, страсть, любовь — это лишь полосы жизни. Истинное содержание ее составляет то „святое“, чему служит новая женщина: социальная идея, наука, призвание, творчество… И это свое дело, своя цель — для нее, для новой женщины, зачастую важнее, священнее всех радостей сердца, всех наслаждений страсти». Дабы обеспечить свое равноправие, независимость и священную миссию новая женщина должна продемонстрировать «самодисциплину вместо эмоциональности, умение дорожить своей свободой и независимостью вместо покорности и безличности, утверждение своей индивидуальности вместо наивного старания вобрать и отразить чужой облик „любимого“; предъявление своих прав на земные радости вместо лицемерного ношения маски непорочности, наконец, отведение любовным переживаниям подчиненного места в жизни. Перед нами не самка и тень мужчины, перед нами — личность, „Человек-Женщина“»[716].
Прошло пять лет, прежде чем Коллонтай вернулась к данной проблеме в своей хорошо известной речи 1918 г. о «Семье и коммунистическом государстве» — первой работе, которая после 1908 г. имела широкое хождение в России, и первым произведением такого популярного характера. Помимо замечаний о социалистической заботе о детях, основной акцент был сделан не на секс в широком его понимании, а на социалистическую форму брака. «Старый тип семьи» или «прежняя семья» (но не семья в целом) был описан как крошечное государство, в котором муж управляет женой и детьми, а также как общественный инкубатор будущих граждан. Такая семья должна быть упразднена, ее традиционную функцию воспитания детей должно будет заменить общественное воспитание, а равенство полов приведет к свержению ига мужа. Сохранившиеся отношения, по-прежнему определяемые Коллонтай как «брак», будут «товарищеским и теплым союзом двух свободных, независимых, трудящихся и равноправных членов коммунистического общества». «На месте нерасторжимого брака, основанного на рабстве женщины, мы увидим свободный союз, подкрепленный любовью и взаимным уважением двух членов Государства Рабочих, равных в своих правах и обязанностях. На месте единичной и эгоистичной семьи возникнет великая всеобщая семья рабочих, в которой все рабочие, мужчины и женщины, помимо всего прочего, будут тружениками, товарищами». Видение Коллонтай брака при социализме (этот свободный союз не пригоден для капитализма) приобретало свою форму, однако по-прежнему отсутствовало точное определение характера сексуальных отношений, длительности брака, прав и обязанностей его членов[717].
В течение следующих двух лет Коллонтай ничего не написала по сексуальному вопросу. Но Полине Виноградской она сказала, что при коммунизме брак не будет длительным союзом; в интервью М. Харрисон из «Baltimore Sun» она выразила неприятие «семьи» и заявила, что секс служит лишь для продолжения рода и не должен быть ничем ограничен. В печати же Коллонтай высказывалась более скромно и осторожно. В книге о проституции (1921) она вновь описывает коммунистический брак. «В основу брачного общения ляжет здоровый инстинкт воспроизводства, окрашенный в чарующие краски юной влюбленности, в пылкие тона страсти, в мягкий цвет душевной гармонии и созвучности духа, или в ярко вспыхивающий, но за то и скоро гаснущий огонек физиологического влечения». В лекционном курсе этого же года Коллонтай более подробно определила образ нового брака: допускался секс до брака, но отсутствовал статус незаконнорожденного, алименты и регулирование сексуальной жизни. Импровизированные комментарии к ее книге «Проституция и меры борьбы с ней» не оставляют сомнений в том, что с жизнью настоящего коммуниста совместимы другие, отличные от супружеских, отношения. «Интересы коллектива трудового не затрагиваются тем, что брак носит краткосрочный или длительный характер, что в основу положены любовь, страсть или даже преходящее физическое влечение»[718].
Ключ к пониманию взглядов Коллонтай на данную проблему дает ее последняя работа по вопросам сексуальной морали — «Дорогу крылатому Эросу» (1923), которая ярко описывает контраст между плотской любовью (бескрылым Эросом) и величественной пролетарской любовью (крылатым Эросом). Вместе с тем эта работа является синтезом ранних представлений Коллонтай и итогом ее многолетних поисков подлинной коммунистической морали. По иронии судьбы эта статья, хотя и стала одной из основных мишеней для нападок на Коллонтай, вполне определенно снимает с нее обвинения в пропаганде порочного сексуального поведения и цинизма и оказании пагубного влияния на нравственную жизнь советской молодежи 1920-х гг. На протяжении всей работы Коллонтай беспощадно критикует вульгарную сексуальность, захватившую в свое время поколение Санина, а теперь вновь появившуюся в жизненной философии уже новой советской молодежи. Грубый, бездушный секс, писала Коллонтай, случайный, бесчувственный половой акт (то есть «бескрылый Эрос») являлся пережитком буржуазного общества. Однако в России, посреди жестокости революционного насилия, грохота битв и лихорадки Гражданской войны, он вновь возник среди тех воевавших героев и героинь, у которых не было времени насладиться нежной любовью. Коллонтай не жалела слов для перечисления различных проявлений «бескрылого Эроса»; он был «инстинктом воспроизводства, неприкрашенным чарами любви», нездоровым удовлетворением сексуальной потребности ради нее самой, грубой похотью, быстрым удовольствием, «простым обладанием» чьим-либо телом, просто развратом. И она недвусмысленно обвиняет его в пустой растрате сил, унижении души и враждебности к принципу сексуального равноправия.
Антиподом является «крылатый Эрос». Концептуальная неопределенность понятия не позволяет точно проанализировать его смысл, но на фоне его прозрачного определения некоторые очертания приобретают две формы. Первая — нежный эротизм «любовной игры». Вторая, которая практически вытесняет первую, — «любовь — товарищество», являвшееся высшей целью коммунистических рабочих. «Любовь в ее теперешнем виде, — писала Коллонтай, — это очень сложное состояние души, давно оторвавшееся от своего первоисточника — биологического инстинкта воспроизводства и нередко ему противоречащая. Любовь — это конгломерат, сложное соединение из дружбы, страсти, материнской нежности, влюбленности, созвучности духа, жалости, преклонения, привычки и многих других оттенков чувств и переживаний». Люди конфликтуют между собой, продолжала она, из-за того, что все они стремятся иметь работу, любимого, ребенка, быть членами коллектива, но самым бурным из всех конфликтов является стремление к взаимной любви двух людей противоположного пола. Это не означает дешевой измены или многочисленных интрижек буржуазной жизни; это подлинная и неизбежная черта жизни в эпоху растущего сближения людей и усложнения их психологии. «Должен ли рабочий опасаться и подавлять такие естественные чувства?» — спрашивала Коллонтай. Нет. В коллективе, «чем больше таких нитей протянуты от души к-душе, от сердца к сердцу, от ума к уму, тем прочнее внедряется дух солидарности и легче осуществляется идеал рабочего класса — товарищество и единство». Эгоизм и собственность, добавляет Коллонт