В младенчестве Тамара была крещена в своей сельской церкви; на службы, правда, не ходила, истово в Бога не верила, а ступала в храм по необходимости: на отпевание усопших родственников да ради любопытства — перед крестным ходом на Пасху.
В тот день, когда Тамара собралась в церковь, над городом разыгралась целая снежная буря. Ветер гонял мелкую снежную крупу, ударял в лицо прохожим, порывами сдирал с голов шапки, а стайку голубей сбросил с тротуара парка низовым сквозняком на снежный газон. Тамара шла, заслонившись воротником пальто от ветра, глядела себе под ноги, старалась не замечать встречных прохожих: и этот визит, в церковь, она хотела оставить в тайне — зачем от кого-то лишние вопросы и домыслы, чего это вдруг она надумала идти в Божий храм.
Дикие голуби, стайкой попавшиеся на дорожке, отлетели прочь, вверх, на голые ветки тополя; Тамара подняла голову, невольно проследила, куда метнулись птицы, а дальше взгляд ее устремился по-над деревьями, и тут она увидела вдали церковный крест над самой высокой и большой зеленой купольной маковкой. Тамаре сразу захотелось перекреститься, но она почему-то постеснялась прохожих.
А чем ближе она была к церкви, тем ступала осторожнее, робче. Этот городской храм, давно уже ей известный и единственный работающий в их районе, теперь воспринимался по-иному; никогда она не тянулась к нему, никогда не стремилась в церковь с надеждою на какое-то искупление и на поиск истины, да и никаких церковных правил и установок не знала.
Обедня, как поняла Тамара из нечаянно услышанных слов прихожан, уже кончилась. Видать, только что, ибо осанистый батюшка со светлой редкой бородой стоял у аналоя среди моленников. Низкорослая группа немолодых женщин в платках и в стеганых жакетках и пальто, сутулый сухонький старичок в беспогонной шинели и мужчина-альбинос в круглых очечках окружили священника, с почтительным интересом смотрели на него, внимая его обыденной, не литургической речи.
Четырехъярусный иконостас поблескивал лаком отреставрированных икон и золотом разделительной колоннады. Под самым куполом, в центре потемневшей потолочной росписи, проступал образ Бога-отца и полукольцом вытянулась надпись в старорусском написании: «Прииди-те ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас». В этой надписи скрывалось много подкупающего смысла и утешения.
Из простенков и с квадратных колонн тоже глядели иконописные лики апостолов, святых великотерпцев, Богородицы, Иисуса Христа. Пред иконами, отблескивая на стеклах и окладах, горели в шайбах-подсвечниках восковые, полупрозрачные у огоньков свечки. Эти огни вселяли в душу покой и тепло. Этот свет размягчал слишком трагическую торжественность церковной атмосферы.
Тамара подошла поближе к амвону, чтобы получше разглядеть священнослужителя. Его она увидела впервые. Прежнего настоятеля она иногда встречала на улице — он был преклонных лет, седобородый, сухонький, его в городе многие знали и уважали. Этот же был не так стар — напротив, даже как-то чрезмерно молод для своего сана.
Присмотревшись к нему, Тамара поразилась его годам: да он, самое большее, ровесник Спирину, а то и вовсе моложе! Достаточно крупный по фигуре, он имел мелковатые черты лица: небольшие светлые глаза, полуприкрытые бледными, синеватыми веками, худой прямой нос и неширокие худые скулы, с которых сбегала светлая поросль слегка курчавой бороды. Держал он себя с достоинством, что-то с расстановкой отвечал на вопрос старика в шинели и при этом придерживал рукой большой серебряный крест на груди.
«Могла бы я ему исповедаться? Рассказать всю правду до донышка? — спросила себя Тамара. — Ни за что! — ответила она скоропалительно на свой же вопрос с опасением, будто ее принудят к исповеди. — Язык бы не повернулся признаться во всем этому молодому парню, хоть он и в рясе. Как бы он на меня смотрел, узнав, что я и на Курдюмову донесла, и Олегу не отказала!» Она отвернулась от приходского настоятеля, пошла в притвор, где продавали свечи и пеструю церковную утварь.
Здесь, у прилавка, за которым стояла чистенькая старушка с круглым угодливым лицом, охваченным темным платом, Тамара увидела двоих парней и девушку. Эту молодую троицу она повстречала еще у церковной калитки. Парни и девушка подкатили на широкой и длинной, наверняка импортной, машине цвета «металлик». Машина была раздрызганной, с помятым задним крылом, обляпанная снегом и грязью, правая фара наглухо заклеена скотчем — должно быть, разбита.
Один из парней, плечистый и плотный, явно гордившийся своим накачанным торсом, который прочитывался сквозь облегающую кожаную куртку, был наголо стрижен и похож на борца. Другой — тощий и угловатый, как подросток, с длинными небрежными волосами, был в расстегнутой дубленке, в расстегнутой рубашке и демонстрировал на толстой золотой цепи внушительный золотой крест с распятием; этот парень был похож на дворового хулигана…
Девушка с ними, в джинсах и ярко-красной куртке, смазливенькая и смешливая, в меховой кепочке, надетой козырьком на затылок, выступала у них за поводыря. Сперва Тамара невзначай, а после уже с любопытством подслушала, о чем они говорили.
— Ты чего? Свечки какие-то хилые купила, — упрекнул девушку «борец».
— Ну ты и дурень! — огрызнулась она с усмешкой. — Толстые в подсвечник замучаешься втыкать.
— Все равно. Надо одну большую взять. Чтоб за всех пацанов, — сказал «хулиган».
— Где тут мужик, которому за здоровье ставят? — спросил девушку «борец».
— Николай Чудотворец?
— Да хрен его знает!
— Ты хренами-то здесь не разбрасывайся, — тихо и смешливо прошипела девушка. — Не в баре сидишь. Фильтруй базар!
— Мне бабка говорила, надо мужику с копьем поставить. Чтоб менты отвязались, — сказал «хулиган», купив толстую длинную свечу.
— Это Георгий Победоносец, — догадалась девушка.
— Точно! — обрадовался «хулиган». — Ему надо. Он ментов копьем мочит.
— Ну, с кого начнем? — спросил «борец».
— Пойдем к иконе Всех Святых, не промахнемся, — указала девушка на мрачноватую икону с маленькими невзрачными фигурками.
— Ну-у, это какая-то тормозная. Давай, покрасивше выбери. Кто этот мужик на камне?
— Я ж сказал: надо с копьем!
— Да не спорьте вы. Всем свечек хватит.
— И этому надо, Иисусу. Который на кресте повешен.
— В ящик, на восстановленье церкви, брось стольник.
— Давай у старух спросим. Они все расскажут.
— Ладно, почапали. Счас сами разберемся, — приказала девушка.
Краешком глаза Тамара подсмотрела, как троица двинулась к иконам. По пути они тыкали друг друга локтями и кивали то на одну сторону, то на другую.
«Да ведь я такая же, как они, безграмотная! — спохватилась Тамара. — Толком не знаю, какому святому надо свечку поставить, как помолиться, чтобы на путь истинный наставили. Может, и вправду к иконе Всех Святых идти — не промахнусь».
Пастырь скрылся в боковой двери алтаря. Разошлись и прихожане. Лишь несколько человек рассредоточились по просторному помещению — вблизи настенных образов. Тамара стояла возле колонны с иконой Всех Святых, держала в руке зажженную свечку. «Дай, Господи, здоровья всем моим родным и близким. Чтоб Юрка в армии служил хорошо, чтоб мама не болела. Чтоб у Спирина все на работе складывалось. Чтоб Олег не думал обо мне плохо…» — мысленно говорила она речитативом, как молитву. Но слова выходили какие-то порожние, бездушные. Настоящих религиозных прошений она не знала, а самой сочинить — не складывалось.
Она поставила свечку в надраенный медный подсвечник, перекрестилась, отошла от иконы. «Теперь надо за себя как-то помолиться, прощения у кого-то попросить. У кого?» — Тамара рассеянно оглядывалась по сторонам и тискала в руках еще одну свечку, покуда без огонька.
В церковь сквозь решетчатые высокие окна прорывались косые лучи света, будто окрашенные в белый цвет снегом, который плескался на улице. На этом фоне хорошо виднелись потоки клубящегося сизого дыма от свеч и кадила; в этом дыме таилась какая-то загадочная тревожная красота. Тамара некоторое время наблюдала за этими сизыми клубами, потом снова обратилась к иконам.
Сусальное церковное злато чинно отблескивало на окладах, с икон на людской мир глядели мудрые глаза праведников. Тамара заметила необычную женщину, сухую, отрешенную, в длинном сером пальто, в глухо повязанном платке. Став на колени перед одной из икон, женщина начала истово молиться. Она размашисто крестилась и отбивала земные поклоны.
Тамаре стало неуютно. Она отошла в сторону, за колонну, чтобы не видеть чужого моления. Так молиться, как эта женщина, она никогда бы не смогла. Да и вообще: где ей найти пристанище, к кому обращаться, о чем просить? На что она надеялась? Зачем сюда пришла, в это святое место? Не ходила, не ходила, а теперь прибежала… Попросить у Господа защиты и искупления? А раньше-то где была? О чем думала? Ведь еще тогда, когда согласилась идти к Олегу на чай, именно тогда — пусть очень приблизительно, пусть несерьезно и опасливо — уже тогда она подумывала о том, что может произойти: и о ласковости Олега, и об отмщении Спирину.
Зачем теперь сюда приперлась? Чего здесь объяснять? Чего для себя вымаливать? Сперва нагрешить, потом в церковь бежать? Здорово придумано! В церковь, как в баню, стали ходить, грязь с себя смывать. Вот моду взяли. Воры, проститутки — все кресты нацепили и в церковь! Да ведь это все вранье. Обман! К Господу-то надо в чистоте прийти, в безгрешии, с полной искренностью. Тогда и будет истинная вера. А если иначе — все выгода, корысть. Какая ж тут вера?
Тамара заметила, как двое парней — крепыш-«борец» и волосатый «хулиган» — и находчивая девушка в меховой кепке, надетой задом наперед, пошли к выходу. Толстая свеча, броская от своего роста, горела перед большой иконой с изображением копьеносца на коне.
«И у меня все шиворот-навыворот получится, — погрустнела Тамара. — Не надо мне здесь никаких покаяний. У меня своя правда!»
И все же, чего-то внутренне убоявшись, она робко подошла к иконе Богородицы с Младенцем, зажгла свечку. Божественный вид Богоматери со святым Чадом имел какое-то особое притяжение и особенное значение для Тамары…