— Этого хватит. На всю жизнь хватит.
О Господи, как хорошо было влюбиться в первый раз!
А что теперь? Зачем она утешает или, наоборот, распаляет себя мыслями о прошлом? Зачем ей такие сладенькие картинки из прошлого вроде того милого мальчика с вокальными данными, ведь это то же самое, что утопающему — соломинка, или человеку, которому ударом копья пробили сердце, — какая-нибудь кисло-сладкая аскорбинка для поддержания организма.
Тамара ходила по городу, не замечая пути, не замечая времени, она просто не могла понять: можно ли ей вообще возвращаться домой? Может быть, разрубить все разом? Ведь как верно они сделали с тем Костей, не стали встречаться, мудро, хоть и были сопляками, почувствовали, где грань, за которую не надо переходить. Может быть, и сейчас ей сбежать, уйти от Спирина?
На улице становилось холоднее, Тамара несколько раз заходила в магазины, чтобы погреться, ничего там не покупала. За время своего замужества она впервые не хотела, не спешила идти домой. Может быть, это какое-то заблуждение, мираж, обман зрения? И она тут же порывалась домой. Да какой обман? Чушь! Он просто любит другую… И она опять петляла по улицам, прижигала свое сердце недавно увиденной сценой, а потом какими-то воспоминаниями, которые казались счастливыми, бесполезно залечивала его.
Глава 4
Тамара пришла домой поздно, уставшая и продрогшая, с первыми морщинками на лице. Трусливо прятала глаза от Спирина, словно она, а не он был одним из тех шкодливых влюбленных, которые не нашли нигде лучшего места для утех, чем кафедра в университетской аудитории.
— Ты где пропадаешь, лапа? Я уже собирался в вытрезвитель позвонить, — шуткой встретил ее благодушный, невозмутимый Спирин. Помог снять пальто.
— У бабки Люши задержалась. Она просила меня лекарства ей принести… — заготовленной отговоркой объяснилась Тамара, испытывая неприятную скованность и некоторую панику от прикосновений мужа, будто в университете он заразился какой-то скверной.
— Тебя чайком напоить? Я как раз заварил свеженького, — предложил Спирин, вероятно, догадываясь по холодному облаку, которое принесла с улицы Тамара, что ей не помешает горяченького. — А может, рюмку водки для сугреву? Ты как, лапа?
Спирин был сейчас весел и добр, и абсолютно неизменен — как до рокового сегодня. Он называл Тамару по обыкновению «лапой» — сокращенно — шутейное от «лапочки», а в окрасе его голоса и в выражении лица не слышалось и не читалось даже полутонов и штрихов натянутости и двуличия.
— Нет, не надо водки. А чай — я потом, — отказалась Тамара и, не заходя в комнату (сумрак прихожей, в которой горел лишь настенный светильник, помогал утаить настроение), пошла в ванную. — Я в ванне погреюсь. Ты ложись спать, не жди меня.
Стыдно! Жутко стыдно! Нет, ей стыдно не за себя, а за него. Она думала, что Спирин на нее глаз не посмеет поднять после того, что случилось. А все не так. Это у нее все внутри дрожит, а у него никакой натянутости, никакого смущения. Ни одной беспокойной ноты, ни одного извинительного тона. Тамара отсиживалась в ванной, впустую лила воду, для шума.
В остатний час вечера ей удалось избежать разговоров со Спириным, его возможных ласк и позже него лечь в постель. И опять это было впервые — чтобы она не хотела общения и объятий мужа.
Она долго лежала в неподвижности притворного сна, дожидалась, когда Спирин уже не сможет разлепить веки, если даже она потревожит тишину комнаты вздохами или плачем. Потом поднялась с постели, перебралась на стул к окну, под размытый синий свет месяца.
Мысли Тамары слегка поостыли, не кидались с одного на другое в поисках боли и утешения, и сейчас ей хотелось все осознать, добраться до какой-то страшной, но простой истины, отвечающей на мучительные вопросы: за что? почему?
Она переводила задумчивый взгляд с унылой сини ночного окна, в котором висел месяц, на постель, где безмятежно посапывал Спирин. Она понимала, что любая истина, открытая ей, окажется неполной, ибо главное скрыто в нем, в ее муже, в его безоблачном настроении, в его шутках, в совершенной непогрешимости его вида, в этой обычности его мирного беззаботного посапывания. Она не испытывала к Спирину неприязни и брезгливости, хотя, ложась рядом с ним в постель, страшилась и назло себе хотела поймать от него запах чужой косметики, чужого женского тела. Она лишь смутно и больно догадывалась, что уже не сможет быть с ним той, какой была прежде — безоглядной, беспамятной…
Но чем дольше Тамара горбилась на стуле, поджимая босые зябнущие ноги, тем шире разрасталось желание хотя бы отчасти оправдать мужа. Не он, а та… та, которая нахально забралась к нему на стол, больше всех виновата! Детально помнилась ее одежда: броское огневое платье, черные чулки, вульгарная желтизна крашеных волос, алчные пунцовые губы и цепкие, звериные ногти (хотя, по правде, ее ногтей Тамара не различила). А это дурацкое «Ты представляешь?!» (Тамара передразнила), а развязный смешок?…
«Проститутка… — прошептала Тамара. — Она просто хочет легко экзамены сдать… Хитрая шлюха!» Тускло забрезжила в душе успокоенность, что Спирин не так уж порочен, а, скорее, доверчив. Но вместе с тем, липкий и противный, как болотный ил, стал обволакивать страх, что «проститутка» походя, даже ради забавы, разрушит семью. И плевать ей, бессовестной, что любовь Тамары к мужу чиста и преданна. Плевать гадине!
Тамаре хотелось кинуться на постель к Спирину, разбудить его, растрясти, выпытать все от начала до конца и спасти и его, и себя от позора или, в другом случае, решить вопрос с разводом, чтобы не позволять втаптывать себя в грязь… Но она усидела на стуле, не сорвалась. Она очень любила и немного побаивалась Спирина. Она помнила его урок, который он дал ей сразу, на второй день после свадьбы.
…Тамара прекрасно помнила то утро — еще бы забыть, после первой брачной ночи! — когда дом был полон цветов, подарков, когда во всей атмосфере было разлито что-то пьянящее, даже наркотическое, словно бы все было и не наяву, а продолжением какого-то безумно восторженного сна. Спирин в нарядном светлом халате с атласными лацканами пришел в спальню с подносом, на котором были кофейник, чашки и им приготовленные гренки.
— Это тебе, лапа. Наш первый семейный завтрак. — Он поставил поднос на столик рядом с кроватью, запах кофе еще ярче украсил дом новобрачных. Спирин поцеловал Тамару в нос и, проведя средним пальцем правой руки ей по брови, оттолкнул боковую прядь ее распущенных волос. — Хочу тебя спросить: ты не против, что называю тебя «лапой»?
— Нет! Совсем нет! — отозвалась Тамара, прижимаясь к мужу.
— А хочешь, я дам тебе рецепт семейного счастья? — спросил он с некоторой иронией, однако под этой иронией чувствовались вполне серьезные намерения.
— Хочу! Конечно, хочу!
— Ты доверяешь мне, лапа? — нежно спросил он.
— Я не только тебе доверяю, я преклоняюсь перед тобой. Ты старший. Ты опытный. Ты такой умный. И еще преподаватель. Я слова «доцент» даже побаиваюсь, — ответила Тамара. — Я верю каждому твоему слову, каждому взгляду.
— Тем лучше, — признал похвалы Спирин. — Итак, некоторые правила поведения для женщин, которые хотят счастливой супружеской жизни.
— Итак!
— Если женщина хочет быть счастлива и спокойна в совместной жизни с любимым мужчиной, она должна крепко усвоить первое святое правило: никогда не задавать мужу вопросов. Слышишь, лапа, святое! — с юмором, но опять же не в шутку подсказывал ей Спирин. — Никогда не задавать мужу вопросов! Поняла?
— Что? Совсем никогда? — удивилась Тамара.
— Совсем! Совсем и никогда! — подтвердил Спирин. — Ничто не раздражает мужчину больше, чем вопросы женщины. Причем эти вопросы часто бывают, мягко говоря, не очень рациональными и продуманными. Если муж сочтет нужным что-то рассказать жене, чем-то с ней поделиться, он сделает это без всякого нажима, без всяких понуканий… Согласна, лапа?
— Согласна! — твердо признала Тамара.
— Второе правило счастливой супружеской жизни, — поучал Спирин. — Никогда не посягать на суверенитет личности. Ничто не губит супружескую жизнь больше, чем отсутствие некоторой свободы. Свободы в пристрастиях, в увлечениях, в покупках, в некоторых маленьких секретах.
— Это как же? В каких таких увлечениях и секретах? — недоумевала Тамара.
— У нас на кафедре работает профессор Никулин, — примером решил прокомментировать Спирин второй пункт из своего рецепта счастья. — Обаятельный, учтивый человек, мухи не обидит. Он даже «неудов» студентам-бездельникам не ставит. Но водится за ним одна страстишка — скачки. Два раза в месяц он непременно пропадает на ипподроме и играет на тотализаторе. Вернее сказать, проигрывает. Всегда проигрывает, почти без исключений… А однажды он проиграл очень много. Так вот, его жена, от которой он усердно скрывал свои проигрыши, приперла его к стенке и заставила сознаться, куда у них подевались деньги. Он, наверное, мог выкрутиться, перезанять нужную сумму. Но она разбила его суверенитет, забралась в святая святых, взяла его за горло…
— И чем кончилось? — Тамаре не терпелось узнать развязку.
— Через месяц они разошлись. Она, оказывается, всю жизнь мечтала о даче и, узнав о том, что муж транжирит деньги на ипподроме и дачи ей никогда не видать, не смогла перенести удар.
Тамара рассмеялась:
— Какая ерунда!
— Э-э, нет, это совсем не ерунда… Ерундой это кажется только из постели новобрачных. — Спирин стал щекотать Тамару, она взвизгивала и металась по постели.
— А еще есть какие-нибудь законы или правила для счастья? — спросила Тамара после игры.
— Разумеется, есть, — ответил Спирин. — Женщина не должна навязывать мужу свое мнение, свою заботу, свою любовь, свои желания… Она должна быть все время с мужем, но и как бы несколько в стороне. Потому что счастье навязчивым не бывает.
Тамара призадумалась, чувствовалось, что ей нужны пояснения. Спирин не заставил ждать: