Повелел им старец собрать все остатки муки, какие были в городе, хоть по горсточке от каждого двора, развести муку водой и перелить в большую кадь. А кадь опустить в колодец. Удивились горожане, но исполнили повеление.
После этого сказал старец: «Найдите хоть немного меду». Долго искали по всему городу, наконец нашли лукошко с медом в княжьей кладовой. Повелел старец мед тоже развести водой, перелить в большую кадь и опустить в другой колодец.
А когда все было исполнено, послал нескольких людей к печенегам с такими словами: «Отпустите десять ваших лучших мужей к нам в город, пусть увидят они, что там творится. А чтобы вы не думали, что замышляем мы против вас какое-то зло, оставьте у себя наших заложников».
Печенеги решили, что белгородцы, измученные осадой, решили наконец сдаться, и отправили в город десятерых знатных военачальников.
И сказали им белгородцы: «Вы губите себя понапрасну. Можете хоть десять лет стоять в осаде, а нас не перестоите. Ведь нас кормит и поит сама наша земля. А если не верите, посмотрите своими глазами». Привели печенегов к колодцу, зачерпнули ведром мучную болтушку, налили в горшки и велели женщинам сварить из нее кисель. А когда кисель был готов, зачерпнули из другого колодца медовой сыты, перелили в ковш и с поклоном поднесли печенегам. Удивились печенеги и сказали: «Воистину это чудо. Но наши князья не поверят, что это правда, если не отведают сами». Тогда белгородцы щедрой рукой положили в корчагу густого киселя, налили в кувшин сладкой сыты, и печенеги вернулись к своим.
Отведали печенежские князья белгородского угощения и решили: «Никогда не взять нам этого города, раз кормит горожан сама их земля». И, отпустив заложников, ушли печенеги восвояси.
Добродее довелось услышать это предание в первые же дни по приезде в город.
Владимир Мономах часто вызывал Мстислава к себе в Киев. Мстислав обычно приезжал со всем семейством, и Добродее случалось подолгу жить в стольном граде. В княжьем дворце хранилось много книг, собранных несколькими поколениями киевских князей, и юная княжна пристрастилась к чтению. Особенно полюбила она «Изборник», составленный для одного из прежних киевских князей – Святослава Ярославича. На первой странице Святославова Изборника была яркая картинка, изображающая самого князя Святослава с женой и детьми, на второй – тонко нарисованный и раскрашенный образ Христа, а дальше рассказывалось обо всем на свете: о Боге и бессмертии души, о древних мудрецах и звездах на небосводе, о дальних странах и обитающих там неведомых животных, о растениях, произрастающих в разных концах земли, а также о болезнях, которым подвержен человек, и о том, как их лечить. И лекарское дело со временем все больше и больше влекло юную княжну.
Самым прославленным лекарем в Киеве был монах Киево-Печерского монастыря по имени Агапит. Он лечил травами самые разнообразные болезни и однажды исцелил от тяжелой болезни князя Владимира Мономаха, хотя все остальные врачи объявили, что исцелить его невозможно. Благодарный князь хотел щедро наградить монаха, но тот отказался от денег, посоветовав раздать их лучше бедным.
Самого Агапита Добродея не застала, он скончался за несколько лет до того, как она впервые оказалась в Киеве, но в монастыре его хорошо помнили. Особенно много рассказывал о нем монах-иноземец, который тоже был лекарем и до своего пострижения сильно завидовал славе Агапита. Этот иноземец отличался умением точно определить день и час, когда больной умрет. Однажды позвали его к постели заболевшего боярина. Иноземец посмотрел на больного и сказал, что жить ему осталось ровно восемь дней. Но сыновья боярина отвезли его в Киево-Печерскую обитель к старцу Агапиту – и тот исцелил его, так что боярин прожил еще много лет.
Лекарь-иноземец, узнав об этом, рассердился, пришел к Агапиту и стал упрекать его, что он действует вопреки врачебной науке, согласно которой больной должен был умереть. На что старец Агапит ответил: «Какой же ты лекарь, если вместо того, чтобы лечить больного, огорчаешь его, говоря ему о смерти?»
Прошло время, Агапит состарился и сам впал в тяжкую болезнь. Иноземец посетил его и сказал: «Я уверен, что твоя кончина наступит через три дня. Если же окажется, что я ошибся, то клянусь, что перекрещусь в православную веру и стану монахом в этом монастыре». «Хорошо, – кротко сказал Агапит. – Только не забудь своей клятвы».
Агапит прожил еще три месяца, успев за это время исцелить нескольких больных. Когда же душа его отлетела ко Господу, лекарь-иноземец исполнил свое обещание – принял православие, постригся в монахи и, осознав свою неправоту, стал возносить хвалу покойному Агапиту, говоря, что тот был самым искусным лекарем из всех, когда-либо живших на земле.
Добродея часто посещала Киево-Печерский монастырь, чтобы побеседовать с этим иноземцем. Он много рассказывал ей о своем опыте и наблюдениях, а кроме того, указал на книги древних ученых-медиков, греков Гиппократа и Галена. Чтобы прочесть их, княжне пришлось выучить греческий язык. Затем Добродея начала читать различные травники, собирать целебные травы, варить из них микстуры и делать мази, и когда ей удалось вылечить от лихорадки внука своей няньки, она была счастлива, как никогда в жизни.
Добродея. Рис. Татьяны Муравьевой
Чтобы лучше запомнить рецепты снадобий, о которых она читала, слышала и которые опробовала сама, Добродея стала их записывать, и таких записей становилось все больше.
Одна из теток Дородеи Мария Владимировна – старшая дочь Владимира Мономаха – была замужем за греком Леоном Романовичем, но продолжала жить, как и в девичестве, в отцовском доме, поскольку ее супругу некуда было привести жену.
Леон Романович называл себя сыном византийского императора Романа IV из рода Диогенов.
У Романа IV, свергнутого с престола и убитого своим пасынком, было двое сыновей – Константин и Леон, но оба они вскоре после смерти отца тоже погибли: Константин – в сражении с турками, Леон – при нападении на Византию печенегов. Однако по прошествии нескольких лет, когда на византийский престол сел новый император – Алексей I из династии Комнинов, на востоке страны объявился неизвестный человек, утверждавший, что он – Леон Диоген, который вовсе не погиб, а скрывался все это время в чужих краях и теперь намерен вернуть себе отцовский престол. Простой народ, недовольный правлением нового императора, встал под знамена чудом воскресшего царевича. Города распахивали перед ним свои ворота, все новые и новые люди присоединялись к его войску, которое стремительно двигалось к столице империи.
Напуганный Алексей Комнин, не надеясь остановить неожиданного претендента на престол силой, прибегнул к хитрости: при помощи подложного письма, якобы написанного одним из его сторонников, заманил самозваного царевича в ловушку и приказал убить.
Но прошло еще несколько лет, и человек, называвший себя царевичем Леоном, объявился снова, на сей раз в Киеве, у Владимира Мономаха. Рассказав, что ему удалось бежать, обманув стражу коварного императора, тайком сесть на корабль и переправиться на Русь, он попросил у киевского князя помощи для продолжения борьбы с узурпатором.
Кем был этот человек на самом деле – неизвестно. Историки называют его Лже-Диогеном, причем Лже-Диогеном II, полагая, что в первый раз за царевича Леона выдавал себя другой самозванец, но Владимир Мономах поверил авантюристу, или сделал вид, что поверил, увидев в нем удобное орудие для укрепления своих позиций в Византии, с которой у русских князей всегда были сложные отношения.
Чтобы обосновать свое вмешательство в дела чужой страны, Владимир выдал замуж за Леона Девгеневича, как стали называть Лже-Диогена на Руси, свою дочь Марию и предоставил ему, уже как своему зятю, большое войско. С этим войском Леону Девгеневичу удалось захватить немало византийских городов на Дунае, но Алексей Комнин подослал к нему убийц, и Лже-Диоген II погиб, как и его предшественник.
Тем временем Мария родила сына, названного Василием, и Владимир Мономах не прекратил войну после гибели зятя, а продолжил ее, теперь уже за права своего внука. Война, затянувшаяся на несколько лет, шла с переменным успехом. Но тут скончался Алексей Комнин I, и на престол вступил его сын Иоанн Комнин II. Новый император предложил Владимиру Мономаху заключить мир.
Владимир согласился, а чтобы мир был прочнее, правители решили породниться – и Добродея была просватана за старшего сына Иоанна II, царевича Алексея.
Весной, когда на лугах появились цветы и набирали силу травы, из Византии прибыли императорские послы и на богато украшенном корабле увезли Добродею в Константинополь.
Жених Добродеи, царевич Алексей, еще при жизни отца был объявлен его соправителем. Когда Добродея впервые увидела свою новую семью, ей сразу бросилось в глаза, что император и его старший сын облачены в царственные пурпурные одежды и обуты в ярко-красные башмаки, одежда же младших царевичей – Андроника, Исаака и Мануила, хоть и не менее роскошная, сшита из тканей других, обычных цветов, а обувь лазоревого цвета.
Император Иоанн II, высокий, осанистый, чернобородый, был устрашающе величествен. Царевич Алексей, хрупкий, болезненный юноша, в отличие от него, казался скромным и приветливым, и Добродея почувствовала симпатию к своему будущему мужу.
Венчание новобрачных происходило в храме Святой Софии. На церемонии присутствовали три патриарха – вселенский, антиохийский и александрийский. Добродее возложили на голову тяжелый золотой венец и огласили ее новые титулы – севасты, анассы и василиссы. А еще нарекли ее новым именем, отныне русская княжна должна была именоваться Зоей. За последние несколько веков это имя, которое по-гречески означает «жизнь», носили многие императрицы. Оно должно было напоминать о том, что главной обязанностью женщины из императорской семьи было родить сына – подарить жизнь наследнику престола.
Храм Софии Константинопольской во многом был похож на храм Софии Киевской. То же уходящее ввысь и расходящееся во все стороны, кажущееся бесконечным пространство, далекий свет, льющийся из узких окон под самым куполом, приглушенное мерцание мозаик, украшающих стены. Но, в отличие от Киева, здесь было больше тяжеловесной пышности, ярких красок и золота. На одной из мозаик рядом с величественной фигурой Христа Вседержителя на золотом фоне были изображены застывшие в торжественных позах император и императрица в золотых одеждах. На голове у императрицы был золотой венец, очень