- Нет,— сказал Осборн.— Прошу прощения. Но дело не в этом. Я действительно не в порядке. Думаю, мое нежелание сталкиваться с любым недовольством отца — последствие моего нездоровья, но я ручаюсь, причина не в этом. Мой инстинкт говорит мне, что у меня что-то серьезное.
- Успокойтесь, не противопоставляйте свой инстинкт моей профессии,— весело сказал мистер Гибсон. Он спешился и, перебросив поводья лошади через руку, осмотрел язык Осборна и пощупал его пульс, задав несколько вопросов. Закончив осмотр, он произнес:
- Мы скоро отпустим вас, хотя мне бы хотелось еще немного поговорить с вами с глазу на глаз, без этого вырывающегося животного. Если бы вам удалось приехать к нам на ланч завтра, доктор Николс присоединился бы к нам, он заедет навестить старого Роуи, а вы выгодно воспользуетесь советом не одного, а двух докторов. Сейчас ступайте домой, вы достаточно потрудились в такой жаркий полдень. И не хандрите дома, прислушиваясь к бормотаниям вашего глупого инстинкта.
- Что мне еще остается делать?— спросил Осборн.— Мы не общаемся с отцом, нельзя все время читать и писать, особенно когда на этом много не заработаешь. Я не прочь рассказать вам… но по секрету, запомните… я пытаюсь издать некоторые свои стихи. Но кто, как не издатель лишает вас самомнения. Ни один из издателей не примет их как дар.
- Ах, вот в чем дело, не так ли мастер Осборн? Я полагал, что для такого уныния есть какая-то душевная причина. Будь я на вашем месте, я бы не стал ломать над этим голову, хотя говорить всегда легко. Попробуйте писать прозу, если вам не удается порадовать издателей поэзией. Но, во всяком случае, не стоит переживать из-за пролитого молока. Но я не должен терять здесь время. Приезжайте к нам завтра, как я сказал, и, я думаю, мы немного вас взбодрим знаниями двух докторов, а также остроумием и глупостями трех женщин.
Сказав это, мистер Гибсон снова сел на лошадь и поехал крупной рысью, так же хорошо известной деревенским жителям, как его собственная походка.
«Мне не нравится, как он выглядит,— думал про себя ночью мистер Гибсон, когда над ежедневником вспоминал события дня.— И еще его пульс. Но как часто мы ошибаемся. Десять против одного, мой собственный скрытый враг находится ближе ко мне, чем его — к нему… даже если смотреть на обстоятельства с худшей точки зрения.»
Осборн появился на следующее утро в важный момент перед завтраком, и никто не возражал против такого раннего визита. Он чувствовал себя лучше. Если у него и был поначалу нездоровый вид, то его щеки быстро порозовели под воздействием того радушия, с которым его встретили. Молли и Синтии нужно было много рассказать ему о небольших происшествиях, случившихся с тех пор, как он уехал, и поведать о результатах своих планов. Синтия много раз собиралась задать веселые, беспечные вопросы о том, где он был и что делал; но Молли, которая догадывалась об истинной причине его поездки, так часто вмешивалась, чтобы избавить его от уклончивого ответа, и от страданий, которым ее чуткая совесть сочувствовала намного больше, чем он сам себе.
Речь миссис Гибсон была бессвязной и сентиментальной, но хотя Осборн и улыбался про себя многому из того, что она сказала, в целом ее слова успокаивали. Некоторое время спустя вошли доктор Николс и мистер Гибсон, они уже обсудили состояние здоровья Осборна, и время от времени старый, опытный медик бросал острый, внимательный взгляд на юношу.
Пришло время ланча, когда все были веселы и голодны, кроме хозяйки, которая пыталась облагородить свой дневной аппетит во всех отношениях и считала (довольно ошибочно), что доктор Николс является именно тем человеком, на котором можно практиковать видимость нездоровья, и что он окажет ей надлежащее количество вежливого сочувствия, каковое каждый гость должен был даровать хозяйке, которая жалуется на хрупкость своего здоровья. Старый доктор был слишком опытным человеком, чтобы попасться в эту ловушку. Он посоветовал миссис Гибсон отведать за столом грубой пищи, и, наконец, сказал ей, если она не любит холодную говядину, стоит ее попробовать с маринованным луком. Когда он произносил эти слова, его глаз подрагивал, что выдало бы его шутливое настроение любому наблюдательному человеку, но мистер Гибсон, Синтия и Молли спорили с Осборном по поводу каких-то его литературных предпочтений, и миссис Гибсон оказалась вся во власти доктора Николса. Она не сожалела, когда завтрак подошел к концу, и три джентльмена остались в комнате, впоследствии она называла доктора Николса не иначе, как «тот грубиян».
Вскоре Осборн поднялся наверх и по своей привычке стал обсуждать новые книги и расспрашивать девушек о музыке. Миссис Гибсон должна была уйти и нанести несколько визитов, поэтому она оставила их троих наедине, и спустя какое-то время они спустились в сад: Осборн расслабился в кресле, Молли усердно подвязывала гвоздики, а Синтия собирала цветы по-своему беззаботно и изящно.
- Я надеюсь, вы заметили разницу в наших занятиях, мистер Хэмли. Молли, как видите, посвящает себя полезному, а я — украшениям. Пожалуйста, скажите, к какому занятию вы отнесете то, чем вы заняты? Думаю, вы могли бы помочь одной из нас, вместо того, чтобы наблюдать за нами, как важная персона.
- Я не знаю, что умею делать,— ответил он довольно жалобно.— Мне хотелось бы быть полезным, но я не знаю, как это сделать. И мой нрав не подходит исключительно для украшений. Боюсь, вы должны оставить меня в покое. Кроме того, я ужасно измотан расспросами и бесцеремонным обращением этих двух добрых докторов.
- Вы же не хотите сказать, что они набросились на вас после ланча?!— воскликнула Молли.
- Да, именно так и было. И они могли бы продолжать до сих пор, если бы своевременно не вошла миссис Гибсон.
- Я думала, мама вышла некоторое время назад,— сказала Синтия, услышав отголоски разговора, поскольку порхала туда-сюда среди цветов.
- Она вошла в гостиную не более пяти минут назад. Она нужна вам, я вижу, как она пересекает холл в эту самую минуту?— и Осборн привстал.
- О, вовсе нет,— ответила Синтия.— Только она, кажется, так торопилась выйти, что я подумала, будто бы она давно ушла. У нее было поручение от леди Камнор, и она полагала, что смогла бы справиться с ним, если бы повидалась с экономкой, которая всегда бывает в городе по четвергам.
- Семья приедет в Тауэрс этой осенью?
- Полагаю, что да. Но я не знаю, меня это мало заботит. Они не слишком любезны со мной,— продолжила Синтия,— и поэтому полагаю, что я не столь великодушна, чтобы быть любезной с ними.
- Я бы подумал, что такой очень редкий недостаток, как неодинаковое отношение к людям, вызвал бы у вас интерес к ним, как к выдающимся личностям,— сказал Осборн с галантностью.
- Разве это не комплимент?— спросила Синтия спустя минуту притворного раздумья.— Если кто-то делает мне комплимент, пожалуйста, пусть он будет коротким и ясным. Я слишком глупая, чтобы находить в них скрытый смысл.
- Тогда то, что вы предпочитаете, это слова «вы очень милы» или «у вас очаровательные манеры». Теперь я горжусь тем, как деликатно заворачиваю свою лесть.
- Тогда не будете ли вы любезны записать ваши слова, а я на досуге разберу их.
- Нет! Это было бы слишком хлопотно. Я пойду вам навстречу и к следующему разу научусь ясности.
- О чем это вы оба говорите?— спросила Молли, опираясь на легкую лопату.
- Мы лишь обсуждаем, как лучше всего отпускать комплименты,— сказала Синтия, снова взяв корзину для цветов, но не удаляясь, чтобы слышать разговор.
- Во всяком случае, я совсем их не люблю,— заметила Молли.— Но, возможно, дело в том, что для меня виноград еще не созрел,— добавила она.
- Чепуха!— ответил Осборн.— Рассказать вам, что я слышал о вас на балу?
- Или мне вызвать мистера Престона,— сказала Синтия,— чтобы опередить вас? Повернешь кран, и в одно мгновение заструится целый поток приятных слов,— ее губы искривило презрение.
- О тебе, возможно,— сказала Молли,— но не обо мне.
- О любой женщине. Это его представление о том, как быть любезным. Если позволишь мне, Молли, я проведу эксперимент, и ты увидишь, какой будет успех.
- Нет, прошу, не надо,— поспешно попросила Молли.— Он мне так не нравится!
- Почему?— спросил Осборн, ее горячность вызвала в нем любопытство.
- О! Я не знаю. Кажется, он никогда не знает, что ты чувствуешь.
- Ему было бы все равно, даже если бы он знал,— заметила Синтия.— Он бы мог узнать, но не желает.
- Если он предпочтет остаться, его не будет заботить, нуждаются в нем или нет.
- Продолжайте, это очень интересно,— сказал Осборн.— Это похоже на строфу и антистрофу в греческом хоре. Прошу, продолжайте.
- Разве вы не знакомы с ним?— спросила Молли.
- Да, я его видел, думаю, как-то раз нас представили друг другу. Но вы знаете, мы в Хэмли намного дальше от Эшкома, чем вы здесь, в Холлингфорде.
- Но он приезжает занять место мистера Шипшэнкса и будет жить здесь,— сказала Молли.
- Молли! Кто тебе это сказал!?— спросила Синтия совершенно иным тоном, нежели говорила до сих пор.
- Папа. Разве ты не слышала? О, нет, это было утром до того, как ты спустилась. Папа вчера встретил мистера Шипшэнкса, и тот рассказал ему, что все улажено: весной до нас доходили слухи об этом.
После этих слов Синтия замолчала. Вскоре она сказала, что собрала все цветы, какие хотела, и что жара слишком сильная, и она пойдет в дом. А затем ушел и Осборн. Но Молли поставила перед собой задачу — выкопать те корнеплоды, что уже отцвели, и высадить на их места несколько клумбовых растений. Закончив работу, усталая и разгоряченная, она поднялась наверх отдохнуть и сменить платье. По привычке она поискала Синтию; на тихий стук в дверь напротив ее собственной комнаты не последовало ответа, и, думая, что Синтия должно быть уснула и лежит неукрытая на сквозняке открытого окна, она тихо вошла внутрь. Синтия лежала на кровати, словно бросилась на нее, не заботясь о непринужденности и удобстве позы. Девушка была неподвижна, и Молли, взяв шаль, подошла, чтобы накрыть ее, когда та открыла глаза и произнесла: