- Я не понимаю, почему.
- Не больше, чем он сам. Ты же знаешь, он никогда не был силен в географии, и так или иначе подумал, что Мец, произносимый на французский манер, должен быть по дороге в Рим. Кто-то сказал ему об этом в шутку. Тем не менее, хорошо, что я его встретил там, потому что я решил жениться, и мне не пришлось терять время.
- Но Эми — католичка?
- Верно! Но, видишь ли, я — нет. Ты же не думаешь, что я поступил с ней нечестно, Роджер?— возмутился Осборн, привстав на кушетке, он внезапно покраснел.
- Нет! Разумеется, ты не хотел ничего подобного, но, видишь ли, скоро родится ребенок, а это поместье майоратное. И мне хотелось бы знать, законный у вас брак или нет? Мне кажется, это деликатный вопрос.
- Ох!— ответил Осборн и откинулся назад,— если это все, я полагаю, что ты следующий наследник мужского рода, я могу доверять тебе как самому себе. Тебе известно, что мой брак заключен с добрыми намерениями, и я думаю, что он законен по своей сути. Мы заехали в Страсбург — Эми нашла подругу, порядочную француженку средних лет, которая годилась и в подружки невесты, и в компаньонки, а затем мы уехали до того, как мэр…префект…как они там называются? Я думаю, Моррисон скорее наслаждался происходящим. Я подписал все возможные бумаги в префектуре. Я не прочел их, боясь, что не смогу подписать их добросовестно. Это был надежный план. Эми била дрожь, я, было, подумал, что она упадет в обморок, а затем мы отправились в ближайшую английскую капеллу, Карлсруэ, но капеллана не было на месте, поэтому Моррисон с легкостью получил ссуду капеллы и, мы поженились на следующий день.
- Но, несомненно, требовалась какая-нибудь запись или документ?
- Моррисон сказал, он заполнит все эти формы, он должен знать свои обязанности. Я довольно хорошо отблагодарил его за хлопоты.
- Ты должен будешь снова жениться,— сказал Роджер, помолчав,— и до того, как родится ребенок. У тебя есть свидетельство о браке?
- Полагаю, что оно есть у Моррисона. Но думаю, что я женат законным браком согласно законам и Англии, и Франции. Это в самом деле так, старина. У меня где-то есть бумаги от префекта.
- Не имеет значения. Ты снова женишься в Англии. Эми посещает Римскую католическую церковь в Престаме, верно?
- Да, она так благочестива, я ни за что не стану мешать ее религиозности.
- Тогда вы оба поженитесь там и в церкви прихода, где она живет,— решительно произнес Роджер.
- Это доставит много хлопот, излишних хлопот и излишних трат, я бы сказал,— ответил Осборн.— Почему бы не оставить все, как есть? Не в нашей с Эми натуре превратиться в негодяев и отрицать законность брака, и если родится мальчик, и мой отец умрет, и я умру, я не сомневаюсь, что ты поступишь с ним по справедливости, старина, так же, как это сделал бы я сам.
- А если я умру в придачу? Принесем в жертву сразу всех живущих Хэмли, раз уж на то пошло. Кто будет наследником?
Осборн на мгновение задумался: — Один из ирландских Хэмли, я полагаю. Думаю, они бедствуют. Возможно, ты прав. Но что за необходимость делать такие мрачные предзнаменования?
- Закон заставляет предвидеть все в таких делах,— ответил Роджер.— Поэтому, я заеду к Эми на следующей неделе, когда буду в городе, и сделаю все необходимые приготовления до твоего приезда. Я думаю, ты будешь счастлив, если все будет сделано.
- Я буду счастливее, если мне, как и тебе, будет дарована возможность повидать мою женушку. Но что влечет тебя в город? Хотелось бы мне иметь деньги, чтобы ездить как ты, вместо того, чтобы быть навечно запертым в этом безрадостном старом доме.
Порой жалуясь, Осборн был склонен сравнивать возможности свои и Роджера, забывая, что их положения были следствием их характеров, а так же, что Роджер отдавал большую часть собственного дохода на содержание жены брата. Но если эта неблагородная мысль ясно появлялась в сознании Осборна, он бил себя в грудь и кричал "Mea culpa"[2] не хуже других. Единственно, он был слишком слаб, чтобы поддерживать совесть без посторонней помощи.
- Я бы и не помыслил о поездке,— сказал Роджер, краснея, словно его обвинили в том, что он тратит чужие деньги вместо своих собственных,— если бы мне не нужно было уехать по делам. Лорд Холлингфорд написал мне. Он знает о моем большом желании быть занятым, и, прослышав о каком-то деле, посчитал его подходящим для меня. Вот его письмо, можешь прочесть. Но в нем не говорится ничего определенного.
Осборн прочел письмо и вернул его Роджеру. Помолчав минуту или две, он сказал:
- Почему тебе нужны деньги? Мы слишком много берем у тебя? Мне очень стыдно, но что я могу поделать? Только предложи мне занятие, и я приступлю к нему завтра же,— он говорил так, словно Роджер упрекал его.
- Мой дорогой брат, не забивай себе голову этими мыслями. Иногда я должен что-то делать для себя, и я подыскал себе дело. Кроме того, мне хочется, чтобы отец продолжил дренажные работы, это пойдет на пользу его здоровью и состоянию духа. Если я смогу ссудить необходимую часть денег, он и ты будете платить мне проценты, пока не вернете всю сумму.
- Роджер, ты сама бережливость в нашей семье,— воскликнул Осборн, внезапно восхитившись поведением своего брата, и позабыв сравнить его со своим собственным.
Роджер уехал в Лондон, Осборн отправился за ним, и две-три недели Гибсоны не видели ни одного из братьев. Но как волна накатывает за волной, так один интерес сменяет другой. "Семья", как называли Камноров, приехала на осеннюю побывку в Тауэрс. И снова дом заполнился посетителями, а слуг, экипажи и ливрейных лакеев видели на двух улицах Холлингфорда так же, как и много раз в прошлые осени.
Так день за днем жизнь совершала свое движение. Миссис Гибсон нашла, что возможность общения с семьей из Тауэрса лично для нее намного увлекательней, чем визиты Роджера или редкие посещения Осборна Хэмли. Синтия испытывала давнюю неприязнь к великому семейству, которое так много сделало для ее матери и так мало для нее самой, и которое она считала в некоторой степени причастным к тому, что так мало видела свою мать в те дни, когда была маленькой девочкой и жаждала любви, но ничего не получала. Более того, Синтия скучала по своему рабу, хотя не испытывала к Роджеру и тысячной доли того, что он испытывал к ней. Тем не менее, она находила, что не так уж неприятно иметь предметом своего внимания мужчину, которого она всецело уважала, и которого вообще уважали люди, радостного исполнителя каждого, едва произносимого желания, человека, в чьих глазах все ее слова были жемчужинами или алмазами, все ее поступки — неземной милостью, и в чьих мыслях она царила безраздельно. У нее не было о себе скромного мнения, и все же она не была тщеславна. Она знала об этом поклонении, и когда из-за сложившихся обстоятельств она лишилась этого, ей его не доставало. Граф и графиня, лорд Холлингфорд и леди Харриет, в общем, лорды и леди, ливреи, платья, сумки, полные дичи, и пересуды дам и кавалеров во время прогулок верхом не входили для нее ни в какое сравнение с отсутствием Роджера. И, тем не менее, она не любила его. Нет, она не любила его. И Молли это знала. Каждый раз, убеждаясь в этом, она сердилась на названную сестру. Мисс Гибсон не понимала собственных чувств. Роджер не испытывал непомерного интереса к тому, какими они могли быть, пока его собственная жизнь зависела от того, что чувствует и о чем думает Синтия. Поэтому Молли с острой проницательностью читала в сердце сестры, и она знала, что Синтия не любит Роджера, Молли могла бы закричать от сожаления при мысли, что Синтия не ценит сокровище, лежавшее у ее ног, и это было бы просто бескорыстное сожаление и давняя, пылкая нежность. "Не желай луну, дорогая, я не могу достать ее". Любовь Синтии была луной, которую желал Роджер, и Молли видела, что она была далека и недостижима, но она бы протянула струны своего сердца, чтобы подарить ее Роджеру.
- Я его сестра,— говорила она себе.— Эта давняя связь не порвется, хотя он слишком увлечен Синтией, чтобы сейчас говорить об этом. Его мать называла меня "Фанни", все равно, что удочерила. Я должна ждать и наблюдать, и тогда увижу, смогу ли я что-то сделать для своего брата.
Однажды леди Харриет приехала навестить Гибсонов, или скорее миссис Гибсон, поскольку та по-прежнему ревновала всякого в Холлингфорде, кому полагалось быть в близких отношениях с великим семейством, или, по крайней мере, быть знакомым с их планами. Возможно, мистеру Гибсону было известно многое, но в силу своей профессии он был обязан сохранять тайну. За стенами дома миссис Гибсон считала мистера Престона своим соперником, и он, зная об этом, получал удовольствие, поддразнивая ее, притворяясь, что знает семейные планы и подробности дел, о которых она не ведает. В стенах дома она ревновала к привязанности леди Харриет, которую та испытывала к ее приемной дочери, и она ухитрялась чинить тайные препятствия, дабы помешать их частому общению. Эти помехи были чем-то вроде рыцарского щита из древнего предания, к которому с противоположных сторон приближались два путешественника, видя его золотую и серебряную стороны, только леди Харриет видела ровное и сверкающее желтое сияние, тогда как бедная Молли только различала тусклый и тяжелый свинец. Для леди Харриет говорилось: "Молли вышла. Она будет так огорчена, что не застала вас, но ей пришлось уйти, чтобы навестить давних подруг своей матери, которыми ей не следует пренебрегать — как я сказала ей, постоянство — это все. Думаю, это Стерн сказал: "Не покидай друга твоего и друга матери своей"[3]. Но, дорогая леди Харриет, вы ведь останетесь, пока она не вернется домой? Я знаю, как вы ее любите. На самом деле (с небольшой игривостью) я порой говорю, что вы скорее приезжаете повидаться с ней, чем с вашей бедной Клэр".
Для Молли заблаговременно говорилось:
- Сегодня утром приедет леди Харриет. Я не могу допустить, чтобы еще кто-нибудь пришел. Передай Марии, пусть говорит, что меня нет дома. Леди Харриет нужно многое мне рассказать. Дорогая леди Харриет! Я знала все ее се