ее более трусливой, чем прежде. И даже ее сторонница, Молли, не могла не знать о явно уклончивых ответах сестры, которыми та иногда пользовалась, когда что-нибудь в словах или поведении мистера Гибсона слишком на нее давило. Ее остроумные ответы матери стали менее частыми, чем прежде, но чаще появлялась необычная раздражительность по отношению к ней. Эти упомянутые перемены в настроении и характере были сами по себе чередой едва заметных изменений в поведении с родственниками, которые продолжались многие месяцы — долгие зимние месяцы длинных вечеров и плохой погоды, которые привносят разлад в характеры, как холодная вода обесцвечивает цвета на старых фресках.
Мистер Престон много времени проводил в Эшкоме — лорд Холлингфорд не смог найти управляющего, который бы захотел занять место мистера Престона; и пока должность подчиненного оставалась свободной, мистер Престон исполнял обязанности обоих. Миссис Гудинаф всерьез заболела, и маленькое общество Холлингфорда не желало встречаться, пока здоровье одного из его постоянных членов не окажется вне опасности. Поэтому визитов наносилось очень мало, и хотя мисс Браунинг сказала, что после развлечений прошлой осени, когда каждую неделю устраивались вечера в честь мистера Престона, отсутствие соблазнов очень полезно для развития умов, мисс Фиби призналась по секрету, что у них с сестрой вошло в привычку ложиться спать в девять часов, поскольку играть в криббидж вечер за вечером с пяти до десяти, это уж чересчур. По правде говоря, эта зима пусть и спокойная, прошла в Холлингфорде монотонно, и все знатное общество радовалось взбудоражившему его в марте известию, что мистер Киркпатрик, новоиспеченный королевский адвокат, приезжает с визитом на пару дней к своей невестке миссис Гибсон. Комната миссис Гудинаф оказалась центром сплетен, сплетни были для нее хлебом насущным всю ее жизнь, и сейчас они доставляли ей огромное удовольствие.
- Боже мой!— произнесла старая леди и, опираясь на руки, приподнялась, чтобы сесть прямее в кресле.— Кто бы мог подумать, что у нее такие знатные родственники! Мистер Эштон как-то сказал мне, что королевский адвокат[1] так же похож на судью, как котенок на кота. И подумать только, она все равно что сестра судьи! Я видела такого однажды, и подумала, что мне бы не хотелось лучшей зимней накидки, чем его старая мантия, если бы только я могла узнать, где достать подержанную. Мне известно, что она перелицовывала, красила и чистила свои шелковые платья, затем снова перелицовывала, пока жила в Эшкоме. Держала школу, и все это время была в таком близком родстве с королевским адвокатом! Разумеется, это была не столько школа — всего десять девочек в лучшие времена; поэтому, возможно, он никогда не слышал о ней.
- Интересно, что они подадут ему на ужин,— сказала мисс Браунинг.— Сейчас не лучшее время для гостей. Дичи нет, баранина запоздала в этом году, да и курицу не найдешь ни за какие деньги.
- Ему придется довольствоваться телячьей головой,— торжественно заметила миссис Гудинаф.— Если бы у меня было прежнее здоровье, я бы переписала рецепт рулета из телячьей головы, доставшийся мне от моей бабушки, и послала бы его миссис Гибсон — доктор был очень добр ко мне все то время, пока мне нездоровилось. Хотелось бы мне, чтобы моя дочь из Комбермера прислала мне несколько осенних куриц, я бы переслала их доктору. Но она перебила их всех и прислала мне, написав в записке, что это последние.
- Интересно, устроят ли они вечер в его честь?— предположила мисс Фиби.— Мне бы хотелось посмотреть на королевского адвоката хоть раз в жизни. Я видела копьеносцев[2], но это величайшая из юридических границ, которую я когда-либо переступала.
- Конечно, они пригласят мистера Эштона,— сказала мисс Браунинг.— Три черных грации — Юриспруденция, Медицина и Богословие, как поется в песне. Всякий раз, когда в меню есть второе блюдо, любая знатная семья приглашает священника из прихода.
- Интересно, женат ли он?— спросила миссис Гудинаф. Мисс Фиби интересовало то же самое, но она из скромности даже не допускала мысли спросить об этом у собственной сестры, которая оказалась в курсе всех новостей, встретив миссис Гибсон по пути к миссис Гудинаф.
- Да, он женат, и должно быть у него несколько детей, поскольку миссис Гибсон сказала, что Синтия Киркпатрик навещала их в Лондоне и проводила занятия у своих кузенов. И еще она добавила, что его жена — самая утонченная женщина, из хорошей семьи, хотя и не принесла мужу состояния.
- Без сомнения, это очень похвальное родство, мне только любопытно знать, почему мы так мало слышали о нем раньше,— заметила миссис Гудинаф.— На первый взгляд я бы не подумала, что миссис Гибсон из тех, кто скрывает свое знатное родство из скромности. Коли на то пошло, всем нам нравится выворачивать самые лучшие полотнища платьев на лицо. Говоря о полотнищах, я помню, как неоднократно переделывала свои юбки, чтобы пятно или засаленное место оказалось рядом с бедным мистером Гудинафом. У него было такое доброе сердце, когда мы только поженились, и он сказал: «Пэтти, соедини свою правую руку с моей левой рукой, тогда ты будешь ближе к моему сердцу». И это вошло у нас в привычку, и ему, бедняжке, приходилось больше помнить, с какой стороны у него сердце, нежели ухаживать. Поэтому, как я сказала, я всегда выставляла испорченное полотнище с правой стороны, и когда мы прогуливались рука об руку, никто ни о чем не догадывался.
- Я ничуть не удивлюсь, если он еще раз пригласит Синтию навестить его в Лондоне,— сказала мисс Браунинг.— Если он пригласил ее, когда был бедным, то в двадцать раз вероятнее, что он сделает это сейчас, когда является королевским адвокатом.
- Да, действуй по правилу трех, и у нее — хорошие шансы. Я только надеюсь, что поездка в Лондон в ее возрасте не вскружит ей голову. Мне было пятьдесят, когда я поехала!
- Но она жила во Франции. Она довольно много путешествовала,— вставила мисс Фиби.
Миссис Гудинаф трясла головой целую минуту, прежде чем высказать свое мнение.
- Это риск,— сказала она,— большой риск. Мне не хочется так говорить доктору, но будь я на его месте, мне бы не понравилось, если бы моя дочь находилась бок о бок с девушкой, которая воспитывалась в стране, где родились Робеспьер и Бунапарт.
- Но Бонапарт был корсиканцем,— заметила мисс Браунинг, которая обладала более глубокими познаниями и большей широтой взглядов, чем миссис Гудинаф.— А общение с другими странами предоставляет огромную возможность для развития ума. Я всегда восхищаюсь грациозностью манер Синтии, она никогда не робеет говорить, и никогда не выставляет себя наперед. Она просто спасение для вечера, и если она немного жеманна, это естественно в ее возрасте! Теперь что касается милочки Молли, в ней есть какая-то неуклюжесть — она разбила одну из наших фарфоровых чашек, когда была на вечере в нашем доме в последний раз, разлила кофе на новый ковер, а затем так сконфузилась, что ничего не делала, а только сидела в уголке и держала язык за зубами весь остаток вечера.
- Она так огорчилась из-за того, что сделала, сестра,— произнесла мисс Фиби с мягким упреком — она всегда была предана Молли.
- А разве я сказала, что нет? Но кому нужно, чтобы потом она скучала весь вечер?
- Но ты была довольно резка… чересчур недовольна…
- Я считаю, что это мой долг быть резкой, да, и сердитой тоже, когда я вижу, как небрежна молодежь. И когда я ясно понимаю свой долг, я исполняю его. Я не из тех, кто уклоняется от него, они должны быть признательны мне. Не каждый возьмет на себя заботу порицать их, как известно миссис Гудинаф. Я очень люблю Молли Гибсон, очень, ради нее самой и ради ее матери. Не думаю, что она стоит полудюжины Синтий, но, несмотря на все, та не стала бы разбивать мою лучшую фарфоровую чашку, а затем сидеть, ничего не делая весь остаток вечера.
К этому времени миссис Гудинаф уже подавала явные знаки усталости. Проступки Молли и разбитая чашка мисс Браунинг являлись не такой волнующей темой для разговора, как новоявленная удача миссис Гибсон в лице ее родственника — успешного лондонского адвоката.
Мистер Киркпатрик, как и большинство других мужчин, пробивался на профессиональном поприще и был обременен большой семьей. Он был готов оказать хорошую услугу своим родственникам, если это не стоило ему потери времени, и если (что, возможно, было главным условием) он помнил об их существовании. После того, как он как-то предложил своей добродушной жене пригласить девочку к ним в гости, визит Синтии на Даути-стрит девять или десять лет назад не произвел на него большого впечатления. Скорее всякий раз он удивлялся присутствию хорошенькой девочки среди собственных детей, когда они выходили к десерту, и ему приходилось напоминать себе, кто она такая. Но поскольку в его привычке было покидать стол почти сразу и удаляться в маленькую заднюю комнату, называемую кабинетом, чтобы погрузиться в бумаги на остаток вечера, девочка не произвела на него большого впечатления; и, возможно, следующий раз он вспомнил о ее существовании, когда миссис Киркпатрик написала ему и попросила приютить на ночь Синтию, направлявшуюся в школу в Булони. Та же самая просьба последовала по ее возвращении; но так случилось, что он не видел девушку ни в первый, ни во второй раз, и только смутно вспоминал какие-то замечания, которые сделала его жена по этому случаю — ей казалось довольно неразумным посылать такую юную девушку в такое далекое путешествие, не позаботившись достаточно о ее безопасности. Он знал, что его жена восполнит все, чего будет недоставать, словно Синтия ее собственная дочь, и больше не думал о ней, пока не получил приглашение посетить бракосочетание миссис Киркпатрик с мистером Гибсоном, высокоуважаемым доктором из Холлингфорда, и т.д. и т.д.— подобное внимание скорее рассердило его, нежели порадовало.
- Неужели эта женщина думает, что мне нечего делать, кроме как бегать по деревне в поисках невест и женихов, когда грядет великое дело Хоутона против Хоутона, и мне не следует терять ни минуты?