— Пожалуйста, не надо, леди Харриет! Я никогда не оставляю карточек: у меня их просто нет, — а сестрам Браунинг вообще захожу запросто, когда угодно!
— Ничего, малышка. Сегодня сделаешь все в полном соответствии с этикетом. Передай миссис Гибсон приглашение приехать на целый день в Тауэрс-парк. Пусть сообщит, когда почувствует себя достаточно хорошо, и мы пришлем за ней экипаж. Но лучше приехать на несколько дней — в это время года вредно находиться на улице вечером, даже в экипаже.
Все это леди Харриет говорила на белом крыльце дома сестер Браунинг, а на прощание, пожимая руку Молли, добавила:
— Передай маме, дорогая, что я приезжала ее навестить, но узнав, что она отдыхает, утащила тебя на прогулку. И не забудь о приглашении — ей понравится. А теперь до свидания! Мы хорошо поработали: даже лучше, чем ты думаешь.
Молли прекрасно все слышала, но леди Харриет, похоже, специально привлекла к ним внимание.
— Если после нашей сегодняшней прогулки с мисс Гибсон город не изменит отношения к девочке, то я совсем не знаю родной Холлингфорд.
Глава 50Синтия в затруднении
Миссис Гибсон медленно поправлялась после инфлюэнцы, так что прежде чем смогла принять приглашение леди Харриет посетить Тауэрс-парк, Синтия уже вернулась из Лондона. Если Молли показалось, что при расставании подруга вела себя несколько прохладно — если подобная мысль хотя бы на миг проникла в ее сознание, — то при встрече наверняка бы раскаялась: Синтия была весела и держалась с прежней родственной нежностью. Обнявшись, девушки поднялись в гостиную и сели на диван, не размыкая рук. Синтия выглядела спокойнее, чем прежде, когда неприятный секрет тяготил душу, заставляя метаться от отчаяния к возбуждению.
— Да, эти комнаты по-домашнему привычны и уютны, — заметила она. — Но ты, мама, кажешься слабой, и это огорчает. Молли, почему ты не написала и не вызвала меня?
— Хотела… — начала было Молли.
— Но я ей не разрешила, — перебила миссис Гибсон. — В Лондоне тебе было намного лучше, чем здесь. Все равно бы мне не помогла, а письма доставляли радость. А теперь Хелен почти выздоровела, и мне лучше, и ты вернулась как раз вовремя: здесь все ждут благотворительного бала.
— Но в этом году мы не поедем, мама! — решительно возразила Синтия. — Бал назначен на двадцать пятое, не так ли? Ты еще не поправишься настолько, чтобы нас сопровождать.
— Все вовсе не так уж плохо, как ты пытаешься изобразить, — проворчала миссис Гибсон.
Она относилась к тем своевольным больным, кто склонен преувеличивать пустячное недомогание и не признавать серьезных недугов. В данном случае доктору пришлось решительно запретить любые развлечения, и последствия не замедлили сказаться на настроении пациентки, которое тут же отразилось на веселой, жизнерадостной Синтии. Молли с трудом поддерживала настроение двух унылых особ, не говоря уже о собственном. Вялость миссис Гибсон объяснялась болезнью, но почему Синтия почти все время молчала и часто вздыхала? Молли терялась в догадках, тем более что время от времени подруга призывала ее порадоваться некой таинственной и неведомой добродетели, которой овладела. А Молли была настолько молода, что верила: после каждого проявления добродетели настроение должно подняться, ободренное чистой совестью. Увы, с Синтией такого не случалось. Порой, в минуты особенно глубокого уныния, она говорила: «Ах, Молли! Позволь моей добродетели отдохнуть! В этом году она принесла такой богатый урожай. Я так хорошо себя вела — если бы ты знала все!» Или: «Право, Молли, моя добродетель, должно быть, спустилась с облаков! В Лондоне она претерпела критические испытания. Могу сравнить ее с воздушным змеем: то летает в небе, а то вдруг внезапно спускается и путается в кустах. Это, конечно, аллегория, однако поверь в мою необыкновенную добродетель в Лондоне. Это дает мне право запутаться в маминых кустах и зарослях».
История с мистером Престоном показала Молли, что Синтия обожает сохранять таинственность. Если даже ей и было любопытно, то она не старалась придавать ее намекам особого значения. Однажды покровы с тайны все же упали, и выяснилось, что мистер Хендерсон сделал Синтии предложение, которое, впрочем, было отвергнуто. Учитывая все обстоятельства, Молли не смогла по достоинству оценить так часто упоминаемую героическую добродетель. Тайна раскрылась самым неожиданным образом. Как всегда во время инфлюэнцы, миссис Гибсон завтракала в постели, и письма для нее приносили на подносе. Как-то раз она вышла в гостиную с открытым письмом в руке.
— Это от тетушки Киркпатрик, Синтия. Она прислала счет дивидендов, так как твой дядюшка очень занят. Но объясни, что она имеет в виду.
Миссис Гибсон протянула дочери листок и указала пальцем нужный абзац. Синтия отложила рукоделие, прочла написанное, внезапно покраснела, а потом смертельно побледнела. Словно для того, чтобы почерпнуть мужества из глубокого чистого источника, девушка посмотрела на Молли, а потом тихо сказала:
— Тетушка имеет в виду, мама, что в Лондоне мистер Хендерсон сделал мне предложение, но я ему отказала.
— И при этом ни словом не обмолвилась матери! Узнаю случайно! Право, Синтия, я не заслужила такого. Что же заставило тебя отказать мистеру Хендерсону? Такой блестящий молодой человек, истинный джентльмен! К тому же, как говорил твой дядюшка, обладает отличным состоянием.
— Мама, ты, наверное, забыла, что я обещала выйти замуж за Роджера Хемли? — спокойно уточнила Синтия.
— Нет, конечно, не забыла. Разве можно забыть, если Молли то и дело повторяет слово «помолвка»? Но если принять во внимание всю неопределенность — в конце концов, это не было конкретное обещание, — он мог бы предположить… что-то другое в этом смысле.
— В каком смысле, мама? — резко уточнила Синтия.
— Ну… что-то более подходящее. Мог бы предположить, что ты встретишь кого-то, кто понравится больше — даже притом, что так мало бываешь в свете, — и изменить свое намерение.
Синтия раздраженно дернула плечом, словно хотела остановить мать.
— Я никогда ничего подобного не говорила. Как тебе такое пришло в голову, мама? Мое намерение выйти замуж за Роджера не изменилось, и на этом конец: не желаю больше никаких разговоров на эту тему.
Девушка вскочила и поспешно покинула комнату, а миссис Гибсон воскликнула:
— Выйти замуж за Роджера! Прекрасно! Но кто может гарантировать, что он вернется живым? А если и вернется, то на какие средства они намерены жить, хотела бы я знать? Это не значит, что ей следовало принять предложение мистера Хендерсона, хотя он ей и нравился: истинной любви нельзя мешать, — но зачем так решительно отказывать? Можно было подождать, пока… ну, пока не выяснится, как обстоят дела. Да еще и мне нездоровится: сердце трепещет! Крайне бесчувственно со стороны Синтии.
— Определенно… — начала Молли, но вспомнила, что мачеха слаба и не сможет без раздражения выслушать аргументы в пользу истины.
Подавив возмущение несправедливым отношением к Роджеру, она ограничилась предложением лекарства от «сердечного трепета».
И лишь когда девушки остались вдвоем и Синтия опять заговорила на животрепещущую тему, Молли не стала сдерживаться.
— Ну вот, теперь ты знаешь все! — начала Синтия. — Очень хотела рассказать все сама, но не знала как.
— Полагаю, это как в случае с мистером Коксом? — мрачно уточнила Молли. — Ты просто мило держалась, а он принял любезность за кокетство.
— Не знаю, — вздохнула Синтия. — То есть не знаю, как было воспринято мое поведение, но подобного результата я не ожидала и никакой цели не преследовала. Впрочем, что об этом теперь рассуждать.
По мнению Молли, ни один мужчина в мире, каким бы добрым и привлекательным ни был, не выдерживал сравнения с Роджером: мистеру Хемли не было равных.
Синтия надолго замолчала, а когда все же заговорила, это была совсем другая тема и тон: раздражительный. Упомянула она и о недавних опытах в добродетели.
Вскоре миссис Гибсон смогла наконец принять приглашение погостить в Тауэрс-парке хотя бы пару дней. Леди Харриет сообщила, что матушка будет рада компании в той уединенной жизни, которую все еще вынуждена вести, и миссис Гибсон почувствовала себя по-настоящему необходимой: леди Камнор находилась в стадии выздоровления, общей для всех больных. Вновь проснулась весна жизни, а вместе с ней вернулись прежние желания, намерения и планы, отступившие во время тяжелого периода. Однако телесных сил пока не хватало для исполнения воли энергичного ума, и трудность управления непослушной парой слабого ленивого тела и активного сознания делала ее светлость чрезвычайно возбудимой и даже нервной. Миссис Гибсон тоже оказалась недостаточно выносливой и терпеливой, а потому в целом визит в поместье не соответствовал ее радужным ожиданиям. Леди Коксхейвен и леди Харриет понимали состояние здоровья и настроение матушки, а потому, почти не обсуждая в разговорах между собой, старались надолго не оставлять Клэр в комнате больной. И все же несколько раз, когда одна из дочерей являлась на смену миссис Гибсон, находила ее в слезах, в то время как леди Камнор горячо рассуждала на очередную грандиозную тему вроде спасения мира. Миссис Гибсон непременно воспринимала подобные высказывания как указания на собственные оплошности и пыталась по мере сил защитить положение, каким бы оно ни сложилось. Во второй, и последний, день пребывания гостьи в Тауэрс-парке леди Харриет вошла в комнату и обнаружила, что матушка что-то громогласно осуждает, в то время как миссис Гибсон сидит с обреченным видом.
— В чем дело, матушка? Ты не слишком разволновалась? Как бы не стало хуже…
— Ничего подобного! Я всего лишь говорю, глупо одеваться кухарке как королева: надо помнить о своем статусе. Вот во времена моей бабушки каждый класс имел свои отличительные особенности: слуги не подражали торговцам, торговцы не копировали ремесленников, и так далее. А эта глупая женщина принялась расхваливать свое платье, как будто я ее в чем-то обвиняла или вообще о ней думала. Что за нелепость! Честное слово, Клэр, муж нещадно тебя избаловал: совершенно разучилась слушать и не видишь, что думают о тебе. Думаешь, что твои недостатки кому-то интересны, что мир вращается лишь вокруг тебя и все восхищаются твоим очарованием и любезностью.