— Разве мама не сказала, что я решительно порвала с Роджером? Сегодня утром сообщила об этом и его отцу: письмо должно дойти уже завтра. Если сам Роджер когда-нибудь получит то письмо, которое отправила ему, я буду уже далеко: может быть, даже в России.
— Глупости. Помолвка, подобная вашей, не может быть расторгнута иначе, чем по взаимному согласию. Не освободившись, ты лишь доставишь другим много боли. Пройдет месяц, и сама передумаешь. Как только успокоишься, обрадуешься поддержке такого мужа, как Роджер. Да, ты виновата, поскольку сначала повела себя глупо, а потом неправильно, но ведь вовсе не обязательно, чтобы муж считал тебя безупречной?
— Нет уж: я хочу, чтобы супруг думал обо мне именно так, — уверенно заявила Синтия. — Поскольку я совсем его не люблю, даже не представляю, как буду просить у него прощения, словно напроказивший ребенок.
— Но ведь ты же стоишь передо мной и ожидаешь милости!
— Да, но вас я люблю, и часто говорила об этом Молли. Я с ужасом думаю, как Роджер стал бы судить меня по своим высоким законам, которые совершенно мне не подходят, и, в конце концов, милостиво простил.
— Да, в таком случае ты поступила правильно, разорвав помолвку, — глубоко вздохнув, проговорил мистер Гибсон. — Бедный парень! Но ничего, страдание только закаляет. У него крепкое надежное сердце, так что справится.
На миг своевольное воображение Синтии устремилось вслед за исчезающим сокровищем: любовь Роджера показалась утраченной драгоценностью. И все же она понимала, что не вправе владеть высоким чувством во всей его полноте и страстной чистоте. После того как опорочила и растоптала обожание, собирать жалкие крохи не было желания. Однако впоследствии, с течением лет, когда было уже слишком поздно, она часто пыталась проникнуть в непостижимую тайну «того, что было бы, если бы…».
— И все же подожди до завтра: утро вечера мудренее, — посоветовал мистер Гибсон, хотя пользы от этого и не чувствовал. — Те ошибки, которые ты совершила, поначалу были всего лишь детскими оплошностями, но привели к большой лжи.
— Не пытайтесь определить оттенки черного, — горько заметила Синтия. — Я не настолько глупа, чтобы не знать это лучше всех. А что касается моего решения, то осуществила его сразу. Роджер не скоро получит мое письмо, но надеюсь, что рано или поздно все же получит. Думаю, и сквайр Хемли не расстроится. Ах, сэр! Если бы я росла в других уловиях, то наверняка мое сердце не было бы таким холодным и злопамятным! Нет-нет, утешать меня не надо, не смогу этого вынести. Всегда мечтала о восхищении, поклонении, добром отношении. Эти злые сплетни коснулись даже чистой, ни в чем не повинной Молли! Да, жизнь действительно безжалостна.
Синтия склонила голову на сложенные руки — как подумал мистер Гибсон, устав телом и разумом. Решив, что увещевания ничего не изменят, он вышел из комнаты и позвал грустно сидевшую в уголке Молли.
С нежностью девушка обняла подругу, прижала голову к груди и пробормотала, поглаживая по волосам, словно мать, утешающая ребенка.
— Дорогая, милая, милая Синтия! Я так тебя люблю!
Все это время Синтия не двигалась, а потом, внезапно вскочила и, глядя в печальное лицо Молли, воскликнула:
— Роджер женится на тебе! Вот увидишь! Вы оба хорошие…
Однако Молли вдруг с отвращением ее оттолкнула и воскликнула, покраснев от стыда и возмущения:
— Прекрати! Еще утром он был твоим, а вечером уже мой? За кого ты его принимаешь?
— За мужчину, — улыбнулась Синтия. — Только и всего. Возможно, лучшего из них, и тем не менее предсказуемого.
Молли слушала ее без улыбки, и в эту минуту в приемную, где сидели девушки, вошла испуганная Мария.
— А что, господина нет?
— Как видишь, — ответила Синтия. — Слышала, как пять минут назад хлопнула дверь: похоже, отправился по делам.
— Что же делать? — воскликнула горничная. — Из Хемли-холла верхом прискакал гонец и сообщил, что мистер Осборн умер и сквайр срочно требует доктора.
— Как это? — не поверила своим ушам Синтия, а Молли выбежала на крыльцо, завернула за угол и возле конюшни увидела посыльного. Тот сидел на взмыленной лошади, а вокруг собрались расстроенные известием слуги. Этого элегатного, любезного молодого человека здесь хорошо знали: он приезжал в дом их господина. Молли подошла к всаднику и коснулась ладонью горячей влажной морды лошади.
— Доктор готов ехать, мисс? — спросил посыльный, при свете фонаря разглядев, кто подошел.
— Мистер Осборн действительно умер? — тихо уточнила Молли.
— Боюсь, что так. Во всяком случае, мне так сказали, вот я и гнал изо всех сил. Вдруг еще не конец? Где же доктор, мисс?
— Скорее всего у кого-то из больных. Кажется, его уже ищут, но я сейчас пойду сама. Ах, бедный сквайр!
Она сходила на кухню в надежде узнать, куда мог отправиться отец, однако слуги ничем помочь не смогли. Никто в суматохе не услышал, как открылась и закрылась входная дверь, и не заметил, куда исчезла Синтия. Молли побежала наверх, в гостиную, где возле двери в растерянности стояла миссис Гибсон, прислушиваясь к необычному шуму в доме.
— В чем дело, Молли? Как ты бледна!
— Где папа?
— Уехал. Что-то случилось?
— Куда?
— Не знаю. Я спала, а Дженни поднялась в спальни. Эта девушка всегда отлынивает от работы.
— Дженни, Дженни! — нетерпеливо позвала Молли.
— Не кричи, дорогая. Позвони. Что произошло?
— Скажи, Дженни, Кто вызвал папу? — спросила Молли, встретив горничную на лестнице.
К ним присоединилась и Синтия, которая тоже пыталась выяснить, где доктор.
— В чем все же дело? — совсем растерялась миссис Гибсон. — Неужели никто не может мне наконец ответить?
— Осборн Хемли умер! — мрачно сообщила Синтия.
— Умер! Осборн! Бедняга! Я знала, что это случится. Да, так и знала. Но мистер Гибсон уже ничем ему не поможет. Бедный, бедный Осборн! Интересно, где сейчас Роджер? Теперь ему придется вернуться домой.
Дженни получила нагоняй за то, что появилась в гостиной вместо Марии, и от испуга лишилась без того небогатого разума. Ее ответы на торопливые вопросы Молли оказались сумбурными и сбивчивыми: в заднюю дверь постучали, но она не посмотрела, кто это, и ничего не спросила; он вызвал хозяина и что-то сказал, хозяин очень заторопился, взял шляпу и уехал.
«Скорее всего ненадолго, иначе сообщил бы, куда отправился, — подумала Молли. — Но как же бедный старый сквайр? Ведь совсем один!»
Эта мысль заставила ее действовать.
— Беги к Джеймсу и скажи, чтобы поставил на Нору Крейн дамское седло, в котором я ездила в ноябре. Не плачь, Дженни! Никто на тебя не сердится. Лучше поспеши!
Через минуту Молли появилась среди собравшихся в костюме для верховой езды, с решительным взглядом и плотно сжатыми губами.
— Молли, что ты придумала? — возмутилась миссис Гибсон.
Синтия сразу все поняла и принялась на ходу поправлять наспех надетую подругой амазонку.
— Я должна поехать. Не могу даже представить, как он там один. Как только папа появится, наверняка сразу поедет в Хемли-холл. Если не понадоблюсь сквайру, то вернусь вместе с ним.
Миссис Гибсон что-то крикнула вслед, но Молли не стала ее слушать. В конюшне пришлось ждать посыльного: чрезвычайные обстоятельства не помешали ему с аппетитом подкрепиться принесенной слугами едой и запить угощение пивом. Появление молодой госпожи явно прервало оживленную беседу, однако Молли успела уловить несколько фраз:
— Среди высокой травы… Сквайр не позволил никому к нему прикоснуться: сам понес на руках, как малого ребенка. Часто останавливался, даже раз сел на землю, но ни разу не выпустил. Мы думали, что уже не сможем его поднять, как и тело.
Тело!
До того, как услышала это слово, Молли не представляла Осборна мертвым.
Они ехали быстро, поэтому иногда приходилось замедлять ход на подъемах или чтобы дать лошадям отдохнуть, и Молли снова и снова слышала это ужасное короткое слово и повторяла его, чтобы осознать горькую правду. Когда наконец показался освещенный луной дом, тихий и мрачный, она затаила дыхание и на миг почувствовала, что у нее не хватит смелости войти и увидеть то, что внутри. В одном из окон горел свет, по-земному грубо контрастируя с серебряным небесным сиянием. Посыльный показал на единственное живое окно и — едва ли не впервые за всю дорогу — заговорил:
— Это бывшая детская. Его положили там. Сквайр не смог подняться по лестнице, поэтому выбрали ближайшую комнату. Наверняка они со старым Робинсоном сейчас там: его допустили как единственного грамотного среди дикарей, пока не появится доктор.
Молли спрыгнула с седла, прежде чем спутник успел помочь, подобрала юбку и, не позволяя себе вновь подумать о том, что ждет впереди, побежала по знакомой дорожке, потом по парадной лестнице, через несколько дверей, остановилась перед последней, чуть приоткрытой, прислушалась и осторожно заглянула внутрь. Сквайр в одиночестве сидел возле постели, держал сына за руку и неподвижно смотрел в пространство. Когда Молли вошла, он не пошевелился и даже не взглянул в ее сторону. Горькая правда уже проникла в сознание: ни один доктор, даже самый искусный, не сможет вернуть жизнь в мертвое тело. Молли подошла неслышно, стараясь не дышать, молча, потому что не знала, что сказать. Когда нет надежды на земную помощь, какой смысл рассуждать об отце и его отсутствии? Постояв немного, она присела на ковер у ног старика. Должно быть, сквайр заметил, что кто-то пришел, однако внимания не обратил. Так они сидели молча, не шевелясь: он в кресле, а она на полу, возле лежавшего на кровати мертвого Осборна Хемли. Молли подумала, что своим присутствием мешает отцу созерцать спокойное лицо сына, частично, но не полностью скрытое простыней. Время еще никогда не казалось настолько бесконечным, а молчание — глубоким. Потом на дальней лестнице послышались тяжелые медленные шаги. Молли знала, что это не отец, а все остальное казалось неважным. Ближе, ближе. Шаги замерли за дверью, раздался тихий, неуверенный стук, и высокий худой старик в кресле вздрогнул. Молли поднялась, открыла дверь и увидела верного дворецкого Робинсона с чашкой бульона на серебряном подносе.