— Еда… хлеб и молоко ребенку.
Когда ей самой принесли поесть, она молча отвернулась к стене. В спешке ребенка оставили с Робинсоном и сквайром. По какой-то неизвестной причине мальчика пугал краснолицый Робинсон с хриплым голосом, и он тянулся к деду, словно чувствовал родную кровь. Когда Молли спустилась в гостиную, сквайр уже заботливо кормил внука и выглядел более умиротворенным, чем во все предыдущие дни. Время от времени малыш переставал есть и неприязненно косился на дворецкого или начинал хныкать, забавляя старого слугу и доставляя радость деду.
— Эме пришла в себя, но отказывается от еды и питья, даже не плачет, — сообщила Молли, не дожидаясь реакции, так как сквайр ни на кого не обращал внимания, занятый исключительно внуком.
Робинсон поделился новостями:
— Дик Хейворд, коридорный из «Хемли Армс», сказал, что дилижанс, на котором она приехала, отправился из Лондона в пять утра. Пассажиры заметили, что по пути она много плакала — думала, никто не замечает, — и ничего не ела, только кормила ребенка.
— Она измучена. Пусть отдохнет, — постановил сквайр. — Кажется, этот славный парнишка не прочь поспать у меня на руках. Да благословит его Господь!
Молли тем временем выскользнула из комнаты и отправила посыльного в Холлингфорд с запиской для отца. Сердце тянулось к несчастной незнакомке, и она не знала, что делать дальше.
Время от времени она поднималась, чтобы взглянуть на девушку вряд ли старше ее, лежавшую с открытыми глазами, но совершенно неподвижно — как мертвая, бережно укрывала и старалась, чтобы ее сочувственное внимание не было назойливым. Ничего больше для нее она сделать не могла. Сквайр всецело занялся ребенком, однако нежность Молли адресовалась бедной вдове, хотя это и не значит, что она не восхищалась крепким, здоровым, сообразительным мальчиком, которого явно нежно любили и о котором тщательно заботились. Спустя некоторое время сквайр шепотом заметил:
— Она не похожа на француженку. Правда, Молли?
— Не знаю, никогда не видела француженок, но говорят, что Синтия — одна из них.
— И вовсе не выглядит гувернанткой, правда? О Синтии говорить не станем, раз она так обошлась с моим Роджером. Я уже начал было думать, как им помочь поскорее пожениться и стать счастливыми, но тут пришло это письмо! Никогда не видел в мисс Киркпатрик свою невестку, однако готов был принять как супругу сына. Но слава богу, все кончилось, и незачем о ней вспоминать. Возможно, она действительно больше француженка, чем англичанка. А эта бедная девочка кажется мне благородной. Надеюсь, у нее есть родственники. Ей ведь лет двадцать, не больше, а я-то думал, что она старше моего бедного мальчика!
— Нежное милое создание, — согласилась с ним Молли. — Вот только, похоже, известие ее основательно подкосило: лежит как мертвая.
— Нет-нет! — возразил сквайр. — Разбить сердце непросто. Мне так часто хотелось умереть, но так ни разу и не получилось: придется прожить «все назначенные дни», как говорится в Библии. Сделаем для бедняжки все, что сможем, и не отпустим до тех пор, пока не восстановит силы для дороги.
Молли в недоумении слушала, как сквайр рассуждает по поводу отъезда Эме, насчет которого, кажется, не сомневался. Он определенно собирался оставить ребенка здесь и, наверное, имел на это законное право — но согласится ли Эме отдать сына? Молли с нетерпением ждала отца: только он, такой проницательный, умный и опытный, сможет разрешить затруднение.
Наступил ранний февральский вечер. Малыш спал на руках у деда до тех пор, пока сквайр не устал его держать и не уложил на диван: тот самый прямоугольный желтый диван, где миссис Хемли любила отдыхать в подушках. После ее кончины его поставили к стене и использовали как простую и удобную мебель. И вот опять на нем будет спать человек: маленький пухлый мальчик, похожий на херувима с итальянской картины. Укладывая ребенка, сквайр все приговаривал, вспомнив жену:
— Как бы она обрадовалась!
Молли же думала сейчас о бедной молодой вдове. В этот момент для нее существовала только Эме. Вскоре, хотя показалось, что прошло немало времени, послышались звуки, свидетельствующие о приезде мистера Гибсона, а уже спустя минуту он вошел в освещенную причудливым пламенем камина комнату.
Глава 54Молли Гибсон в тяжелом состоянии
По взгляду отца, растиравшего замерзшие руки, Молли сразу поняла, что кто-то уже успел поставить его в известность о состоянии дел в Хемли-холле, однако он просто подошел к сквайру с приветствием и подождал, пока тот расскажет все сам. Хозяин возился со свечой на письменном столе и, прежде чем что-то произнести, зажег ее, взял в руку, поднес к софе и осторожно, чтобы не разбудить неловким движением или звуком, показал спящего малыша.
— Что же! Превосходый молодой джентльмен! — отозвался мистер Гибсон, возвращаясь к камину. — Насколько я понимаю, приехал он не один: должно быть, где-то здесь его мать. Нам предстоит называть бедняжку «миссис Осборн Хемли»! Печальный визит: кажется, она не знала о кончине мужа.
Он говорил, не обращаясь ни к кому конкретно, чтобы при желании могли ответить и Молли, и мистер Хемли.
Сквайр отозвался первым:
— Да! Она переживает ужасное потрясение. Лежит наверху, в лучшей спальне. Хотелось бы, чтобы вы ее осмотрели, Гибсон, если, конечно, позволит. Ради моего бедного мальчика надо отнестись к его жене как можно лучше. Ах, если бы он мог видеть, как сладко спит в нашем доме его сын! Представляю, насколько угнетала его необходимость все скрывать. Но он же знал меня! Знал, что я страшно лаю, но не кусаю. А теперь все кончено. Да простит меня Господь, если был слишком жесток: вот и наказан за свои грехи.
— Папа, по-моему, Эме серьезно больна: возможно, ей даже хуже, чем мы думаем. Может, сразу ее осмотришь? — высказала свои опасения Молли.
Мистер Гибсон поднялся по лестнице вслед за дочерью. Сквайр тоже пошел, полагая, что исполняет свой долг, и даже испытывая удовлетворение оттого, что преодолел желание остаться с ребенком. Эме лежала в той же позе. Сухие открытые глаза смотрели в стену. Мистер Гибсон что-то спросил, но она не ответила, и он положил пальцы на ее запястье, чтобы проверить пульс, однако прикосновение осталось незамеченным.
— Надо дать ей вина и бульона, — сказал доктор и отправил Молли на кухню.
Попытка заставить выпить лежавшую на боку Эме немного вина закончилась неудачей — вино вытекло на подушку. Мистер Гибсон внезапно встал и вышел, а Молли сжала маленькую безжизненную руку. Сквайр стоял рядом в молчаливом горе, тронутый бедственным состоянием такого молодого и, должно быть, еще недавно полного жизни и горячо любимого создания.
Вскоре доктор вернулся, шагая через две ступеньки, с полусонным ребенком на руках, и не усомнился разбудить малыша, чтобы тот заплакал. Взгляд доктора сосредоточился на лежащей фигуре. Услышав детский плач, Эме вздрогнула, а когда мальчика положили рядом, ей за спину, и он начал подбираться ближе, повернулась, обняла его, прижала к себе и начала ласково успокаивать.
Прежде чем Эме снова утратила способность к восприятию, мистер Гибсон обратился к ней по-французски. Идею подал малыш, который то и дело повторял: «Maman» [52]. Затуманенному сознанию бедняжки родной язык оставался более понятным, а главное — хотя доктор этого не знал, — только так она воспринимала руководства к действию.
Поначалу мистер Гибсон говорил по-французски скованно, но постепенно набирал уверенность, побуждал Эме к коротким ответам, затем к более пространным высказываниям, и время от времени вливал в рот каплю вина, пока не принесли более существенной пищи. Молли удивилась тихому, спокойному, сочувственному голосу отца, хотя и не смогла уловить значение быстро произносимых слов.
Через некоторое время, когда мистер Гибсон исполнил свою миссию и все снова собрались внизу, он поведал о путешествии Эме кое-что новое. Спешка, действие вопреки запрету, тревога за мужа, бессонница, дорожная усталость не очень способствовали ожидавшему в конце пути потрясению, и доктор всерьез беспокоился о душевном здоровье Эме, тем более что ее ответы на вопросы отличались странной непоследовательностью: казалось, она с трудом осознает происходящее. Мистер Гибсон боялся развития серьезного недуга и в ту ночь задержался допоздна, чтобы обсудить с Молли и сквайром множество важных вопросов. Единственное, что утешало в состоянии Эме, это вероятность полного бесчувствия завтра, в день похорон. Измученный противоречивыми чувствами, сквайр оказался не в состоянии заглянуть дальше испытаний ближайших двенадцати часов. Он сидел, обхватив голову ладонями, отказывался лечь спать и даже не хотел думать о внуке, еще три часа назад вызывавшем нежную привязанность. Мистер Гибсон проинструктировал одну из горничных относительно ухода за миссис Осборн Хемли и решительно отправил Молли в постель, а когда та попыталась доказать необходимость ночного дежурства, строго заключил:
— Только подумай, дорогая, насколько меньше хлопот доставил бы дорогой сквайр, если бы послушался. Своим упрямством он лишь усиливает тревогу. Однако горе оправдывает любое поведение. Тебе же потребуются силы и завтра, и в другие дни, поэтому сейчас следует немедленно лечь спать. Я очень хорошо представляю твои непосредственные обязанности в ближайшее время и сожалею, что Роджер в отъезде: предстоит немало серьезных дел, потребуется сила и выдержка. Я не сказал, что Синтия поспешно отправилась в Лондон к дяде Киркпатрику? Полагаю, этот визит призван заменить отъезд в Россию в качестве гувернантки.
— Не понимаю твоего сарказма! Уверена, что она говорила об этом вполне серьезно. Да-да! — вступилась за подругу Молли. — Поначалу. Не сомневаюсь в искренности ее намерений. Однако сложности нынешнего времени и положения должны были привести к какому-то результату, а воля дядюшки Киркпатрика решила проблему: ведь поездка в Лондон все же лучше, чем служба гувернанткой где-то в Нижнем Новгороде.