«Сегодня утром наконец увидела Молли. Дважды меня к ней не пускали, так как она слишком больна, чтобы общаться с посторонними. Хотелось бы заметить поворот к выздоровлению, но с каждым разом она выглядит все хуже. Боюсь, мистер Гибсон считает случай очень серьезным».
Через день после отправки письма миссис Гибсон дремала в гостиной, хотя полагала, что читает. Несколько утренних часов она провела с Молли, а теперь, после своего ленча и раннего обеда больной, сочла необходимым отдохнуть. Появление Синтии, совершенно спокойной, как будто покинула комнату не больше часа назад, вызвало бурную реакцию:
— Синтия! Дочка, дорогая, что случилось? Почему вернулась? Ах, мои бедные нервы! Сердце трепещет, но после всех переживаний стоит ли удивляться… Так что заставило тебя приехать?
— Те самые переживания, мама, о которых ты только что упоминала. Почему ты мне не писала, что Молли тяжело больна?
— Глупости! Прошу прощения, дорогая, но это полная чушь. Мистер Гибсон говорит, что болезнь Молли исключительно от переживаний: нервная лихорадка, что ли… Скорее это все фантазии. Она уже к тому же поправляется. Как жаль, что ты вернулась раньше времени! Кто сообщил тебе о Молли?
— Леди Харриет. Написала мне с просьбой купить цветную шерсть и золотые бусинки…
— Знаю, знаю. Но ты же знаешь: она склонна все преувеличивать. Правда, я действительно выбилась из сил, ухаживая за больной. Возможно, в конце концов, даже хорошо, что ты приехала, дорогая. Сейчас спустись в столовую, распорядись подать ленч, а потом расскажешь новости с Гайд-Парк-стрит. Приходи сразу ко мне, в свою спальню пока не поднимайся. Молли так чувствительна к малейшему шуму!
Пока Синтия утоляла голод с дороги, миссис Гибсон не переставала расспрашивать:
— Простуда тетушки уже прошла? Хелен выздоровела? Маргарет так же хороша, как всегда? Мальчики, полагаю, в Харроу? А мой любимец, мистер Хендерсон?
Задать последний вопрос столь же естественно, как предыдущие, не удалось: тон приобрел заметный оттенок особого интереса. Синтия не спешила с ответом: сначала неторопливо налила себе стакан воды, выпила и только потом проговорила:
— Тетушка чувствует себя хорошо. Хелен полна сил, а Маргарет, как всегда, очаровательна. Мальчики учатся в Харроу, а мистер Хендерсон, судя по всему, пребывает в добром здравии, так как сегодня должен обедать в доме дяди.
— Осторожнее, Синтия! Посмотри, как криво ты режешь крыжовенный пирог! — воскликнула миссис Гибсон с раздражением, вызванным отнюдь не непосредственным действием дочери, хотя оно слегка оправдывало недовольство. — Не представляю, что побудило тебя так неожиданно уехать. Наверняка дядя и тетя обиделись. Может, и не пригласят больше.
— Напротив, просили вернуться сразу, как только сочту возможным оставить Молли.
— «Возможным оставить Молли»! Вот уж настоящая глупость, причем очень обидная для меня: ведь это я ухаживаю за ней днем и, можно сказать, ночью, потому что мистер Гибсон встает всего пару раз, чтобы проверить, приняла ли она лекарство.
— Так что, она и правда очень больна? — встревожилась Синтия.
— В каком-то смысле да. Непосредственной опасности нет, но вот уже сколько дней она лежит в одном состоянии.
— Как жаль, что я не знала раньше! — вздохнула Синтия. — Как по-твоему, можно проведать ее сейчас?
— Пойду посмотрю. Надеюсь, сегодня ей получше. А вот и мистер Гибсон!
Доктор услышал голоса и вошел в столовую. Синтии показалось, что он очень постарел и как-то съежился.
— Ты здесь! — удивленно воскликнул доктор и протянул руку для приветствия. — На чем приехала?
— На почтовом дилижансе. Не знала, что Молли серьезно больна, не то явилась бы раньше.
Глаза Синтии наполнились слезами, и мистер Гибсон растрогался, еще раз пожал падчерице руку и пробормотал:
— Ты добрая девочка, Синтия.
— Она получила письмо дорогой леди Харриет, любительницы все преувеличивать, и немедленно отправилась в путь, — пояснила миссис Гибсон. — Говорю ей, что это очень глупо, потому что Молли чувствует себя намного лучше.
— Очень глупо, — повторил мистер Гибсон слова жены и при этом многозначительно улыбнулся падчерице. — Порой причуды людей глупых милее мудрости умных.
— Боюсь, причуды всегда раздражают, — возразила жена. — Но что сделано, то сделано: Синтия здесь.
— Верно, дорогая. А сейчас поднимусь проведать свою девочку и передам радостную новость. — Он обернулся к Синтии и добавил: — Через несколько минут можешь зайти к ней.
Молли до слез обрадовалась и даже сумела невнятно произнести:
— Какое счастье…
Но даже и этих двух слов хватило, чтобы тронуть душу Синтии. Слава богу, она вернулась в нужное время, когда Молли требовалась поддержка близкого человека. Врожденная интуиция заставляла Синтию говорить или молчать, смеяться или грустить в зависимости от состояния Молли. Она с видимым, если не с истинным, интересом слушала рассказы о печальных временах в Хемли-холле, о событиях, оставивших глубокий след в нежной душе. Синтия инстинктивно чувствовала, что повторение болезненных воспоминаний облегчит сознание, отказывавшееся обращаться к чему-то иному, кроме того, что вызвало душевный и физический кризис, поэтому никогда не прерывала ее рассказ в отличие от миссис Гибсон, которая то и дело раздраженно заключала: «Ты уже говорила это, дорогая»; «Давай сменим тему»; «Право, не могу позволить тебе постоянно думать о плохом. Постарайся держаться чуть-чуть жизнерадостнее. Юности не свойственна тоска. Ты молода, а значит, должна заставить себя приободриться».
После возвращения Синтии здоровье Молли быстро пошло на поправку, настроение улучшилось, хотя кое-какие симптомы болезни сохранились на все лето. И тем не менее скоро она смогла выезжать в коляске и наслаждаться прекрасной погодой, но хрупкое душевное состояние требовало особого обращения. Весь Холлингфорд давно забыл все сплетни и домыслы, и она опять стала всеобщей любимицей. Каждый встречный проявлял заботливый интерес к дочери уважаемого доктора. Сестры Браунинг посчитали огромной честью позволение навестить Молли на две-три недели раньше других. Миссис Гуденаф надела очки и сварила в серебряной кастрюльке какое-то чудодейственное кушанье. Из Тауэрс-парка прислали книги, оранжерейные фрукты, новейшие карикатуры, заморскую певчую птицу. Бедные пациенты доктора, как обычно звали мистера Гибсона, принесли свежие овощи со своих огородов («на здоровье мисс»).
Последним из всех, хотя самым глубоко сочувствующим и остро заинтересованным, явился сам сквайр Хемли. Пока Молли пребывала в тяжелом состоянии, он приезжал каждый день, интересовался ее самочувствием и даже, если сам доктор отсутствовал, героически встречался с ненавистной миссис Гибсон: спрашивал и слушал, спрашивал и слушал — до тех пор пока по щекам не начинали течь слезы, которых он не замечал. Все лучшее, что могло дать его сердце, дом, поместье и доставить хотя бы мгновенную радость, немедленно оказывалось в распоряжении Молли и даже в самое тяжелое время вызывало слабую улыбку.
Глава 55Возвращение путешественника
Июнь подошел к концу. Синтия поддалась упорным уговорам Молли и отчима, горячим призывам мистера и миссис Киркпатрик и вернулась в Лондон, чтобы продолжить прерванный визит, но случилось это не раньше, чем внезапное возвращение, вызванное желанием ухаживать за Молли, благотворно сказалось на отношении к ней переменчивых жителей городка. Скандал с мистером Престоном утонул в забвении; теперь все только и говорили, как добра мисс Киркпатрик, как отзывчива. В свете выздоровления Молли все вокруг приобрело яркие краски, как и следовало, когда в садах распустились настоящие розы.
Однажды утром миссис Гибсон принесла Молли большую корзинку роз, присланных из Хемли-холла. Девушка по-прежнему завтракала в постели, но в этот раз спустилась, чтобы поставить цветы в гостиной, и при этом радовалась как ребенок каждому цветку:
— Ах, бело-розовая! Миссис Хемли их особенно любила, а они так походили на нее! А вот эта, эглантерия, наполнит ароматом всю комнату. Правда, палец уколола, но это неважно. Ах, мама, вы только взгляните на эту! Забыла название, но она очень редкая и растет в укромном уголке сада, возле тутового дерева. Роджер еще мальчиком на собственные деньги купил саженец для мамы и сам посадил.
— Наверное, Роджер и прислал эти розы. Слышала, как твой папа вчера сказал, что встретил его.
— Неужели? Не может быть! Роджер приехал! — воскликнула Молли и густо покраснела, а потом побледнела, как полотно, испугавшись, что выдала себя с головой.
— Ах ты же легла спать до того, как папа вернулся, а рано утром его вызвали к надоедливой миссис Билл. Да, позавчера Роджер неожиданно появился в Хемли-холле.
Новость поразила Молли настолько: Роджер приехал домой! — что она откинулась на спинку стула, не в силах больше заниматься розами.
Так случилось, что в этот день мистер Гибсон получил особенно много вызовов и вернулся домой только ближе к вечеру, и тем не менее Молли дожидалась его в гостиной и даже пропустила свой обычный сейчас дневной сон, и все ради того, чтобы как можно больше услышать о Роджере, возвращение которого все еще казалось невероятным. На самом же деле путешествие закончилось естественным порядком, и просто долгая монотонность болезни лишила ее ощущения реального времени.
Покидая Англию, Роджер собирался обогнуть восточное побережье Африки вплоть до мыса Доброй Надежды, а оттуда предпринять путешествие в соответствии с научными целями. В последнее время все письма адресовались в Кейптаун. Именно там два месяца назад он и получил известие о кончине Осборна, а также торопливое, небрежное письмо Синтии насчет разрыва помолвки. Вернувшись в Англию, он предстал перед учеными коллегами, объяснил семейные обстоятельства и предложил отработать пять оставшихся месяцев в любое удобное для них время. Предложение было с пониманием принято. В ученый совет входили преимущественно состоятельные джентльмены, осознававшие необходимость доказать правомерность брака старшего брата Роджера и упрочить положение его сына в качестве естественного и законного наследника старинного фамильного поместья. Эту информацию, хоть и в более сжатом виде, мистер Гибсон представил Молли за несколько минут. Она сидела на диване с блестящими глазами, румянцем на щеках, а когда отец замолчал, протянула: