— Конечно, со времени моей молодости много изменилось, — отозвалась миссис Гуденаф. — Так что скорее всего не мне судить. Когда я вышла замуж в первый раз, после венчания мы в почтовой карете отправились в дом его отца, за двадцать миль, где нас поджидал великолепный ужин в компании родственников и друзей. Да, таким стало мое первое свадебное путешествие. А второе состоялось, когда я, уже хорошо зная себе цену, решила отправиться в Лондон. Меня сочли чересчур экстравагантной и расточительной, хотя Джерри оставил мне значительное наследство. А теперь молодые люди мчатся в Париж, вовсе не думая о деньгах: хорошо, если бездумные траты не приводят к плачевным результатам. Если во имя брачных шансов Молли все-таки что-то делается, я очень рада. Правда, это не совсем то, чего бы я желала для Анны Марии, но как только что заметила, времена меняются.
Глава 59Молли Гибсон в Хемли-холле
На этом разговор закончился. Подали свадебный торт, вино, и Молли занялась угощением. Однако последние слова миссис Гуденаф застряли в сознании, и она попыталась объяснить их множеством способов, кроме очевидного. Впрочем, вскоре справедливость очевидного объяснения подтвердилась. Как только миссис Гуденаф удалилась, миссис Гибсон поручила падчерице поставить поднос на открытое угловое окно: для следующей партии гостей, — а под окном проходила дорожка от двери к улице, и Молли случайно услышала, как миссис Гуденаф говорит внучке:
— Миссис Гибсон знает что делает. Вполне возможно, что мистер Роджер Хемли унаследует поместье, и вот тогда уже она отправляет туда падчерицу.
Больше услышать ничего не удалось: дамы удалились из зоны слышимости, — но и этого Молли было достаточно, чтобы чуть не разрыдаться от обиды: несомненно, миссис Гуденаф сочла неприличным посещение Хемли-холла, когда там находится Роджер. Конечно, эта дама не отличалась тактом, а миссис Гибсон, судя по всему, намека не заметила. Ей казалось вполне естественным, что сейчас Молли отправится в Хемли-холл так же запросто, как и раньше. Да и сам Роджер приглашал ее настолько открыто и искренне, что не возникло сомнения в абсолютном приличии визита, который до этой минуты казался в высшей степени желанным. Молли чувствовала, что ни с кем не сможет поделиться мыслью, порожденной замечанием миссис Гуденаф; не сможет первой упомянуть о неприличии, одно представление о котором заставляло краснеть, а затем попыталась успокоить себя рассуждением: если бы поездка действительно выглядела сомнительной, неделикатной или в малейшей степени нежелательной, разве не отец запретил бы ее первым? Однако рассуждения не помогли: фантазия оказалась сильнее разума. Чем активнее Молли старалась прогнать сомнения, тем упорнее они возвращались (точно так же, как Дэниел О’Рурк сопротивлялся человеку с луны, когда тот настойчиво побуждал его покинуть надежное место на серпе и шагнуть в пустое темное пространство[54]): «Чем больше просишь, тем крепче буду держаться». Конечно, подобные переживания девушки могут показаться наивными и даже забавными, однако они ввергли ее в глубокое несчастье. Все, что Молли оставалось, это сосредоточиться на старом сквайре, его умственном и физическом комфорте, а также попытаться сгладить противоречия между ним и Эме. И при этом как можно меньше внимания обращать на Роджера.
Ах, добрый милый Роджер! Дорогой Роджер! Будет очень трудно ограничиться простой вежливостью, но именно так и следует поступить. В общении с ним надо оставаться естественной, как всегда, иначе он заметит разницу. Но в чем заключается естественность? Насколько надо избегать общения? Заметит ли он, если она станет более скупой в беседах, более расчетливой в словах? Увы, отныне простота отношений исчезла раз и навсегда! Решено: она целиком посвятит себя сквайру и Эме и выбросит слова миссис Гуденаф из головы. Но что бы они ни говорила себе, в чем бы ни убеждала, свобода поведения исчезла. Те, кто не знал Молли раньше, просто сочли бы ее замкнутой, неловкой, неуверенной в себе, но в глазах Роджера она предстала настолько иной, что различие его встревожило. Чтобы ее пребывание в Хемли-холле не вызвало пересудов, срок не должен был превышать тот, что она провела в Тауэрс-парке, но если уехать раньше, сквайр воспринял бы это как личное оскорбление. Но до чего же очаровательным выглядело поместье в сиянии ранней осени! Возле парадной двери, ожидая прибытия гостьи, уже стоял Роджер. Когда появилась Эме: в глубоком трауре, с ребенком на руках, словно хотела спрятать за ним смущение, — немного отстранившись, пропустил невестку вперед. Однако удержать малыша не получилось: он высвободился из объятий матери побежал к своему приятелю, кучеру, чтобы прокатиться по двору, как было обещано. Роджер говорил мало, передав инициативу Эме как молодой хозяйке, однако та держалась крайне скованно. Узнав Молли, она сразу взяла ее под руку и отвела в гостиную, где в порыве благодарности за заботливый уход во время болезни обняла и горячо расцеловала. После искреннего выражения чувств они сразу прониклись друг к другу.
Приближался ленч. К этому времени сквайр теперь всегда возвращался домой, даже если не чувствовал голода: хотелось посмотреть, как ест внук. Молли сразу уяснила положение дел в семье: даже если бы Роджер ни словом не обмолвился об этом, не составило бы труда понять, что ни свекр, ни невестка еще не подобрали ключ к характеру другого, хотя и жили несколько месяцев под одной крышей. Эме так нервничала, что совершенно забыла то немногое, что могла сказать по-английски, и лишь ревниво наблюдала, как сквайр обращается с внуком. Надо признать, что особой мудростью поступки деда не отличались: ребенок с откровенным удовольствием пробовал все, что видел на взрослом столе, в том числе и крепкий эль. Из-за тревоги за сына Эме не могла уделять много внимания Молли, но не возражала свекру ни единым словом. Роджер сидел во главе стола, напротив деда с внуком, а Молли и Эме — от него по бокам.
— Итак, вы смогли выбраться к нам, — обратился к гостье сквайр. — Когда услышал, что вы поехали в Тауэрс-парк, решил, что до нас так и не доберетесь. Неужели не нашлось другого места, где можно было переждать отсутствие родителей, а?
— Меня пригласила леди Харриет, вот я и поехала. А теперь пригласили вы, и я здесь, — ответила Молли.
— Думал, вы знаете, что в Хемли-холле вам всегда рады и ждать приглашения не нужно. Право, Молли! Вы для меня куда больше дочь, чем эта мадам. — Сквайр поймал укоризненный взгляд девушки и немного понизил голос: — Да она все равно не понимает по-английски.
— А по-моему, понимает! — тихо возразила Молли, не поднимая глаз, чтобы не увидеть на лице Эме румянца смущения и выражения растерянности.
Словно что-то почувствовав, Роджер обратился к невестке с каким-то вопросом, за что Молли была ему глубоко благодарна. Эти двое заговорили о чем-то своем, предоставив хозяину и гостье возможность продолжить диалог.
— Крепкий парнишка, правда? — гордо заметил сквайр, гладя малыша по кудрявой голове. — Уже запросто может четыре раза затянуться дедовой трубкой.
— Больше не буду, — решительно заявил мальчик, помотав головой. — Мама не велит: говорит — это плохо.
— Совсем в ее духе, — проворчал сквайр, на сей раз понизив голос. — Ну какой вред от трубки?
После этого заявления Молли поняла, что спорить бесполезно, постаралась перевести разговор на общие темы и до конца ленча расспрашивала сквайра о том, что ему было интересно: о полевых работах, осушении болот, будущем урожае, — даже согласилась посмотреть, как идут работы. Насчет общения с Роджером волноваться не приходилось: он полностью посвятил себя невестке. И все же однажды вечером, когда Эме ушла наверх, чтобы уложить сына, а сквайр задремал в кресле, память внезапно оживила в сознании слова миссис Гуденаф. Молли осталась наедине с Роджером, и далеко не в первый раз, но избавиться от скованности не сумела, отвечать на его заинтересованные взгляды с прежней свободой не получалось. При первой же паузе в беседе она схватила книгу, предоставив Роджеру возможность с раздражением и обидой гадать о причинах столь странных перемен. Так продолжалось на протяжении всего визита. Даже если иногда Молли забывалась и вела себя с прежней естественностью, то постепенно все равно замыкалась, возвращаясь к холодной сдержанности. Роджер с каждым днем все болезненнее ощущал ее отдаление, тяжело переживал, но тем острее желал узнать причину. Эме тоже заметила, насколько скованной Молли становилась в присутствии Роджера, и однажды, не удержавшись, спросила:
— Вам не нравится Роджер? Непременно понравится, когда узнаете, какой он хороший! Очень умный и ученый, а еще добрый.
— Да, я знаю, Мы достаточно давно с ним знакомы, чтобы это понять.
— Конечно, он не такой любезный, как мой бедный муж, да вы ведь и сами знаете. А расскажите мне о нем еще… если не трудно. Вы с ним познакомились еще при жизни его матушки?
Молли прониклась глубокой симпатией к этой маленькой женщине: когда была спокойна, она держалась легко и непринужденно, — но ощущая неопределенность своего положения в доме мужа, относилась к свекру с подозрением, да и он тоже демонстрировал далеко не лучшие качества характера. Роджер мечтал примирить враждующие стороны и несколько раз обращался к Молли за советом, как достичь цели. Пока разговор касался конкретной темы, она рассуждала в унаследованной от отца спокойной разумной манере, но потом снова впадала в ступор. Сохранять напускную замкнутость оказывалось нелегко, особенно после того как ей стало ясно, что такое поведение доставляет Роджеру боль. Молли пряталась в своей комнате и разражалась внезапными рыданиями, желая как можно скорее покинуть Хемли-холл и вернуться в пустое спокойствие родного дома. Однако настроение быстро менялось, и она цеплялась за каждый стремительно пролетавший час, словно боялась пропустить хотя бы миг счастья. Дело в том, что незаметно для гостьи Роджер старался сделать визит приятным, но из-за того, что отношение Молли к нему изменилось, свои идеи реализовывал через домашних. Однажды Эме предложила отправиться в поход за орехами; в другой раз маленький Осборн пожелал устроить пикник на свежем воздухе, потом произошло еще что-то интересное. Молли радовалась как ребенок, но ей и в голову не приходило, что все это придумывал Роджер.