они расстались друзьями (Роджер поцеловал розу, залог дружбы и доверия), в Африке его поджидают многочисленные опасности, которые он представлял теперь куда конкретнее, чем в прошлый раз, и до возвращения нечего даже пытаться завоевать любви больше, чем уже существует. Зато потом, благополучно исполнив миссию и вернувшись героем, он сможет положить победу к ногам той единственной, в ком воплотился идеал женщины. И это было не пустое тщеславие из опасности получить отказ. Если Господь позволит вернуться живым и здоровым, так или иначе он испытает судьбу. А до тех пор будет надеяться. Он уже не мальчик, чтобы бросаться в омут с головой, а мужчина, способный ждать и терпеть.
Приехав домой, Молли первым делом разыскала отца и отправила в Хемли-холл, а потом, как обычно, устроилась в гостиной, где все так напоминало о Синтии, которой так теперь не хватало. Узнав, что дочь написала Молли, а не ей, миссис Гибсон обиделась и принялась ворчать:
— Хотя бы в благодарность за заботу, за приданое могла написать мне.
— Но ведь она и написала: первое письмо было адресовано вам, — возразила Молли, у которой из головы не выходил Хемли-холл, больной ребенок, Роджер и его просьба подарить цветок.
— Да, отчет на трех страницах о пересечении Ла-Манша, в то время как тебе рассказы о моде, о парижской жизни, театрах… Но, судя по всему, такая уж доля у бедной матери: ожидать доверительных писем не приходится.
— Прочтите это: в нем нет ровным счетом ничего особенного.
— Только подумать: отдать предпочтение тебе, в то время как мое бедное сердце изнывает от тоски так, что жизнь порой становится невыносимой!
Некоторое время обе сидели в угрюмом молчании, а потом миссис Гибсон опять заговорила:
— Может, поделишься новостями о своей поездке, Молли? Сердце Роджера разбито? Наверное, он ни о чем другом и думать не может: все тоскует да вздыхает по Синтии?
— Нет, ни разу о ней даже не упомянул.
— Никогда не верила, что он серьезно влюблен, иначе не отпустил бы ее так легко.
— Вряд ли Роджер что-то мог сделать. Когда после возвращения приехал к нам, чтобы поговорить, Синтия уже была обручена с мистером Хендерсоном: тот подоспел утром, — возразила Молли с излишней горячностью.
— Ах, моя бедная голова! — воскликнула миссис Гибсон, сжимая виски. — Сразу видно, что ты вернулась из дома, где живут здоровые, энергичные и — прости, что отзываюсь так о твоих друзьях — плохо воспитанные люди. Так громко говоришь! Но пожалей меня, Молли. Итак, Роджер совсем забыл Синтию, правда? О, до чего же мужчины непостоянны! Помяни мои слова: в следующий раз влюбится в какую-нибудь знатную даму! Его признали героем научного мира, а он так слаб, что сразу сдастся и сделает предложение благородной особе, которая захочет за него выйти не больше, чем за собственного лакея.
— Вряд ли такое случится, — твердо возразила Молли. — Для этого Роджер слишком умен.
— Всегда считала ум его главным недостатком: ум и холодное сердце! Возможно, сочетание ценное, но для меня отвратительное. Согрейте меня сердечным теплом, пусть даже в сочетании с экстравагантностью чувства, ограничивающей суждение и приводящей к романтизму! Бедный мистер Киркпатрик! Он обладал именно таким характером! Я постоянно твердила, что его любовь ко мне полна романтических излишеств. Кажется, я рассказывала, как однажды он прошел больше трех миль под дождем, чтобы купить мне маффин?
— Да, — подтвердила Молли. — Очень благородно с его стороны.
— И очень неразумно! То, что ваши умные, хладнокровные, ничем не примечательные мужчины даже не подумают сделать. С его-то кашлем и прочим.
— Надеюсь, он не пострадал после этого подвига? — спросила Молли, пытаясь любым путем увести разговор подальше от Хемли-холла, из-за которого у них с мачехой всегда возникали разногласия и она не могла сдержать чувств.
— По-моему, после того рокового дня он больше и не оправился. Жаль, что ты его не знала. Иногда спрашиваю себя, что было бы, если бы моей родной дочерью оказалась ты, а Синтия — дочерью твоего дорогого папочки. И при этом мистер Киркпатрик и твоя мама остались в живых. Люди много твердят о естественной близости. Вот вопрос для философов.
Миссис Гибсон задумалась над ситуацией, которую вообразила, а Молли с тревогой ей проговорила:
— Хотелось бы знать, как там бедный малыш.
— Несчастное дитя! Как только представишь, насколько неуместно его долгое существование, сразу понимаешь, что смерть стала бы благом.
— Мама, о чем вы? — потрясенно воскликнула Молли. — Напротив, все ценят его жизнь как самое дорогое сокровище на свете! Вы ни разу его не видели! Это самый очаровательный, самый красивый и добрый малыш на свете! Что вы говорите?
— Не трудно понять, что сквайр предпочел бы более благородного наследника, чем сын французской гувернантки, с его-то амбициями по поводу древности рода, семьи и прочего. Наверное, Роджер, неизбежно считавший себя наследником брата, унижен внезапным появлением самозванца, да еще и наполовину француза!
— Вы не представляете, как все любят малыша. Сквайр души в нем не чает.
— Молли, Молли! Ради всего святого, избавь от вульгарных выражений! Когда же я смогу научить тебя истинной утонченности — той, которая не позволяет даже думать о низменных материях? Образованные леди никогда не используют просторечия. «Души не чает»! Я в шоке!
— Простите, мама. Просто хотела подчеркнуть, что сквайр любит мальчика как собственного ребенка. И Роджер… О, как нехорошо думать, что мистер Хемли…
Она внезапно умолкла, словно задохнулась.
— Твое возмущение, дорогая, вовсе меня не удивляет! — заметила миссис Гибсон. — В твоем возрасте я бы, наверное, рассуждала и чувствовала точно так же. Однако с годами начинаешь понимать человеческую природу. Впрочем, не стоило разочаровывать тебя так рано, но поверь: мысль, на которую я намекала, наверняка не раз посещала Роджера!
— Разные мысли приходят в голову, — спокойно заметила Молли. — Главное, обращает ли человек на них внимание.
— Дорогая, ты всегда оставляешь за собой последнее слово, даже если это всего лишь банальность. Но давай поговорим на более интересную тему. Я попросила Синтию купить в Париже шелковое платье и обещала уточнить цвет. Думаю, синий подойдет мне лучше всего. Как ты считаешь?
Молли согласилась, чтобы не вступать в очередную дискуссию, мысленно перебирая черты характера Роджера, совсем недавно попавшие в поле ее зрения и полностью опровергавшие предположение мачехи. В этот момент внизу послышались шаги: вернулся отец, но в гостиную вошел далеко не сразу, — а когда наконец появился, Молли поспешила спросить:
— Как чувствует себя маленький Осборн?
— Похоже, у него скарлатина. Хорошо, что ты уехала, дорогая: ты не болела. Придется на время прекратить всякое общение с Хемли-холлом. Если я чего-то боюсь по-настоящему, то именно скарлатины.
— Но ведь ты, папа, ездишь туда регулярно и возвращаешься.
— Да, но при этом предпринимаю множество мер предосторожности. Не стоит рассуждать о рисках, неизбежно сопровождающих профессиональный долг. Необходимо избегать тех опасностей, от которых можно защититься.
— Это тяжелая болезнь? — встревожилась Молли.
— У всех протекает по-разному, но сделаю для мальчонки все, что смогу.
Для выражения нежных чувств мистер Гибсон всегда переходил на язык родной Шотландии. Теперь Молли точно знала, что ребенок дорог его сердцу.
Несколько дней малыш находился в серьезной опасности, затем болезнь приняла вялую форму и так тянулась еще несколько недель. Когда же угроза отступила, а горячее волнение спало, Молли начала понимать, что из-за введенного отцом строгого карантина не увидит Роджера до отъезда в Африку. Ах, ну почему она так бездарно убивала время в Хемли-холле? Зачем избегала общества лучшего на свете человека, отказывалась беседовать свободно, причиняла боль холодностью? Боль сквозила в глазах, звучала в голосе, а сейчас реальность преувеличивало воображение.
Однажды вечером, после обеда, отец довольно заявил:
— Как говорят крестьяне, сегодня я славно потрудился. Вместе с Роджером Хемли мы наконец придумали, как и когда миссис Осборн Хемли с сыном покинет имение.
— Что я тебе говорила, Молли? — перебила миссис Гибсон, бросив на падчерицу торжествующий взгляд.
— И поселится на ферме Дженнингса, не дальше четырехсот ярдов от ворот Паркфилд, — продолжил мистер Гибсон. — У постели больного ребенка сквайр нашел общий язык с невесткой. Кажется, только теперь он понял, что мать никогда не сможет покинуть дитя и уехать во Францию, как представлялось прежде, когда он фактически собирался откупиться. Но в ночь кризиса, когда я сам не знал, удастся ли вытащить малыша, мать и дед разрыдались и принялись друг друга утешать. Как будто рухнула стоявшая между ними стена, и теперь они друзья. И все же мы с Роджером пришли к единодушному выводу, что матери лучше знать, что хорошо и что плохо для ребенка. Полагаю, у своей жестокосердной хозяйки Эме почерпнула кое-что полезное и научилась обращаться с детьми, поэтому ей трудно стерпеть, когда сквайр потчует мальчика орехами и пивом, обучает прочим вредным забавам, балует и портит всеми возможными способами. Однако даже высказать собственное мнение, не говоря уж о том, чтобы запретить ему что-то, Эме не смеет. А на ферме в ее распоряжении окажется красивый уютный дом с целым штатом слуг. Миссис Дженнингс пообещала хорошо ухаживать за молодой мамашей. К тому же до коттеджа всего десять минут ходьбы от Хемли-холла. Мать с сыном смогут свободно ходить в поместье когда пожелают, и в то же время миссис Осборн Хемли возьмет в свои руки воспитание ребенка.
Сладко потянувшись, доктор встряхнулся, поднялся, намереваясь отправиться по вызову, и уже сбегая по лестнице пробормотал:
— Отличный день! И не припомню, когда еще был так рад!
Дело в том, что мистер Гибсон рассказал дочери далеко не все. Приняв решение относительно Эме и ребенка, доктор собрался покинуть поместье, однако Роджер его задержал, неожиданно спросив: