— Как жалко, что я родилась тогда, а не сейчас! Было бы куда лучше принадлежать к нынешнему поколению!
— И я иногда думаю о том же, — поддержал жену мистер Гибсон. — В науке открылось столько новых путей, что хотелось бы дожить до тех пор, когда станет ясно, куда они приведут. Но вряд ли, дорогая, причина твоего желания стать на двадцать-тридцать лет моложе заключается в этом.
— Нет, конечно. И уж точно я выразила свою мысль не так грубо и неприятно: всего лишь сказала, что хочу принадлежать к нынешнему поколению. Честно говоря, я думала о Синтии. Признаюсь без тщеславия: в свое время я была не менее красивой, чем она: пусть не обладала такими темными пушистыми ресницами, зато нос был прямее. А теперь оцени разницу! Живу в маленьком провинциальном городке с тремя слугами и без собственного экипажа, а дочь с ее небезупречной красотой поселится на Сассекс-плейс, получит дорогой экипаж, кучера и все, что только пожелает. Дело в том, что в нынешние времена намного больше богатых молодых людей, чем во времена моей юности.
— Ах вот в чем дело, дорогая! Считаешь, что если бы была молодой сейчас, то смогла бы выйти замуж за такого же состоятельного джентльмена?
— Да, — подтвердила миссис Гибсон, — именно так. Конечно, хотелось бы, чтобы он оказался тобой. Часто думаю, что если бы ты занялся правом, то смог бы добиться успеха в Лондоне. Вряд ли Синтия по достоинству ценит то место, где живет, и все же получилось так, как получилось.
— Что получилось? Лондон?
— Ах, милый остряк! Живостью и находчивостью ты сразил бы любую комиссию присяжных. Вряд ли Уолтер когда-нибудь станет таким же умным, как ты, зато сможет отвезти Синтию в Париж и еще куда угодно. Надеюсь, что от этого баловства у нее не испортится характер. Последнее письмо пришло уже неделю назад, а ведь я просила подробно рассказать об осенней моде: хочу купить новую шляпку, — но богатые дамы всегда высокомерны.
— Скажи спасибо за избавление от искушения, дорогая.
— Нет, не скажу. Все стремятся к искушению. При желании противостоять ему очень легко.
— Не думаю, — возразил супруг.
— Вот вам лекарство, мама! — провозгласила Молли, входя с письмом в руке. — От Синтии.
— Ах, милая посланница добрых вестей! Кажется, где-то упоминается языческое божество, в чьи обязанности входило приносить известия. Письмо отправлено из Кале! Они возвращаются! Она купила мне шаль и шляпку. Ах, дорогое создание! Всегда прежде думает о других, а потом о себе: даже богатство ее не испортило. У них осталось всего две недели отпуска! Дом еще не совсем готов, поэтому они приедут сюда. Итак, мистер Гибсон, придется немедленно купить у Уотсона обеденный сервиз, который мне так давно нравится! Для Синтии это родной дом. Уверена, что так! Вряд ли на свете найдется еще один человек, принявший падчерицу как родной отец! А тебе, Молли, срочно необходимо новое платье.
— Ну-ну! Не забывай, что я принадлежу к прошлому поколению, — урезонил жену мистер Гибсон.
— А Синтии все равно, что я ношу, — отозвалась Молли, раскрасневшись от радостной перспективы встречи.
— Нет. Но Уолтер непременно все заметит. Он очень внимателен к одежде. А я не хочу уступать дорогому папе: если он хороший отчим, то я хорошая мачеха и не желаю, чтобы падчерица выглядела обделенной. Кстати, мне тоже нужно новое платье. Иначе покажется, что у нас нет другой одежды, кроме той, в которой мы приехали на свадьбу!
Однако Молли решительно отвергла идею новых нарядов и заявила, что если Синтия и Уолтер намерены приезжать в гости часто, то должны видеть родных такими, как в жизни: и в одежде, и в привычках, и в знакомствах. Когда мистер Гибсон ушел, миссис Гибсон мягко пожурила падчерицу за упрямство:
— Могла бы позволить попросить для тебя новое платье, зная, как мне понравился узорчатый шелк у Брауна. А теперь, когда ты ничего не получишь, мне неудобно просить его для себя. Учись тонко понимать скрытые желания окружающих. Но в целом ты добрая, хорошая девочка, и я хочу… да, знаю, чего хочу, вот только дорогой папа не любит, чтобы об этом говорили. Ну а теперь укрой меня пледом. Постараюсь задремать и увидеть во сне дорогую Синтию и новую шаль!
Примечание
Здесь история обрывается без надежды на продолжение. Роман, обещавший стать завершающим произведением жизни, превратился в мемориальный труд. Еще несколько дней, и мы увидели бы финальную главу, увенчанную свадебными венками и яркими цветами, а теперь приходится печатать другое завершение романа — один из тех белых обелисков, которые стоят разбитыми на церковном кладбище [55].
Но если роман не доведен до конца, необходимо дополнить его достоверно известными нам завершающими подробностями. Мы знаем, что Роджер Хемли женился на Молли, и это главное. Собственно, можно больше ничего не говорить, но если бы автор продолжала жить и писать, наверняка опять отправила бы своего героя в Африку, в края, далекие от Хемли-холла. Не приходится выбирать между дальним расстоянием и продолжительным временем. Сколько часов в сутках, если проживаете их вдали от счастья, которое вам принадлежит? Сколько, если от источников Топинамбо сердце десять раз в день летит, как почтовый голубь, к единственному источнику добра и возвращается, не доставив весточки? Значительно больше, чем можно сосчитать, — так почувствовал Роджер. Дни складывались в недели и отделяли его от той минуты, когда Молли подарила единственный цветок. Уже миновали месяцы после разрыва с Синтией, в чьих достоинствах он начал сомневаться прежде, чем понял, что она не стоит надежды. Если такими были его дни, то из чего же складывалась медленная процессия недель и месяцев, проведенных в одиночестве, вдали от родных мест? Они тянулись, словно годы домашней жизни, наполненные уверенностью в свободном постоянстве Молли. В результате задолго до завершения экспедиции все, что было связано с Синтией, покинуло сознание Роджера, ум и сердце наполнили новые мысли и переживания.
Роджер благополучно вернулся на родину. Увидел Молли, вспомнил, что время расставания могло показаться ей гораздо короче, чем ему, и снова испытал страх, что она сочтет его легкомысленным и непостоянным. Поэтому молодой джентльмен, столь уверенный в себе и твердый в научных вопросах, с трудом нашел смелость, чтобы поведать о своей любви и надежде, и мог бы потерпеть поражение, если бы не начал с того, что показал тот самый цветок, который Молли когда-то выбрала из букета. Можно лишь вообразить, насколько очаровательной предстала бы сцена в описании миссис Гаскелл, если бы она дожила до этой точки сюжета. Но мы твердо знаем, что все подробности, особенно относительно того, что говорила, делала и как выглядела Молли, оказались бы восхитительными.
Роджер и Молли поженились. Если кто-то из двоих испытал большее счастье, то это Молли. Мужу не потребовалось заимствовать средства из небольшого состояния, причитающегося сыну бедного Осборна, поскольку он получил место профессора в крупном научном учреждении и завоевал прочное положение в просвещенном мире. Сквайра Хемли брак сына чрезвычайно порадовал, а невестка сразу стала ему родной дочерью. Если кто-то испытал страдания, то только мистер Гибсон, но принял партнера, чтобы иметь возможность время от времени ездить в Лондон, гостить у дочери и зятя и отдыхать от миссис Гибсон. О том, как сложилась после замужества жизнь Синтии, автор поведала нам не много. Действительно, вряд ли здесь что-то можно добавить, разве что рассказанный миссис Гаскелл один очень характерный анекдот. Однажды, когда Синтия вместе с мужем гостила в Холлингфорде, из случайного замечания мистера Гибсона мистер Хендерсон узнал, что семья близко знакома со знаменитым путешественником и ученым Роджером Хемли. Синтия ни разу о нем не упомянула. Какой чудесной предстала бы сцена в живом, талантливом описании!
Однако бесполезно вздыхать о том, что еще смогла бы сделать нежная и сильная рука, уже не способная создать ярких образов, подобных Молли Гибсон и Роджеру Хемли. В этих кратких заметках мы уже изложили все известное о планах автора на завершение романа. Оставалось написать последнюю главу, так что не стоит глубоко сожалеть о литературной потере. Больше того: все, кто был знаком с миссис Гаскелл, скорбят не столько о романистке, сколько о женщине — одной из добрейших и умнейших в своем времени. И все же с точки зрения литературы ранняя смерть вызывает глубокое сожаление. Роман «Жены и дочери», а также предшествовавшая ему очаровательная небольшая повесть «Кузина Филлис» и роман «Поклонники Сильвии» показали, что в последние пять лет жизни миссис Гаскелл открыла новую страницу творчества — полную юношеской свежести души и кристальной ясности ума. Ум миссис Гаскелл всегда отличался редкой живостью и остротой, но сейчас исчезла даже малейшая дымка. Прочитав эти последние книги Элизабет Гаскелл, вы почувствуете, как автор уводит вас из отвратительного порочного мира, полного эгоизма и низменных страстей, в другой, где много слабости, много ошибок, страданий и горестей, но где людям удается найти спокойную, цельную жизнь, а главное — поймете, что этот мир так же реален, как и тот, прежний. Каждая страница сияет добротой и мудростью. Здесь мы встречаем чистый разум, обращенный к чувствам и страстям, живущим в ищущих спасения душах, а не к тем, что гниют во мраке. Этот дух особенно отчетливо присутствует в последних произведениях автора: повести «Кузина Филлис» и романе «Жены и дочери». Обе эти работы доказывают, что конец жизни вовсе не означает спуск в сырую туманную долину, а напротив, символизирует восхождение к чистому воздуху устремленных в небеса холмов.
Здесь мы ничего не говорим о проявленных в последних произведениях чисто интеллектуальных качествах. Через двадцать лет этот вопрос может оказаться главным, однако перед свежей могилой трудно так думать. Одно несомненно: как произведения искусства и результаты жизненного наблюдения последние книги миссис Гаскелл занимают центральное место среди высших художественных достижений нашего времени. В «Кузине Филлис» есть непревзойденная во всей современной литературе сцена, где после заготовки сена вместе с работниками Холман заканчивает день псалмом. То же самое можно сказать о сцене последнего романа, где после ссоры отца с Осборном Роджер приходит к нему в кабинет, чтобы выкурить трубку. В этих сценах, сменяющих друг друга подобно драгоценным камням ожерелья, мало той осязаемой субстанции, которую смог бы «схватить» заурядный автор. Его перу недостаточно «материала» в полудюжине крестьян, распевающих в поле гимны, или в сердитом старом сквайре, курившем трубку вместе с сыном. Еще меньше интересного он нашел бы в горестях девочки, против воли отправленной в гости в полный чужих людей богатый дом. Но именно в подобных описаниях творческий гений проявляется с недостижимо яркой силой. То же самое относится и к персонажам произведений миссис Гаскелл. Характер Синтии — один из самых сложных в наше время. Совершенное искусство всегда скрывает трудности, которые преодолевает, и мы до тех пор не понимаем достоинств образа, пока не пытаемся проследить процесс создания характера Тито в «Ромоле»