— Нет, я уверена, что это не так! Мистер Хемли так предан семье! Думает только о вас. Может, он мало говорит о своих чувствах, но это все равно заметно. Милая, милая миссис Хемли, — продолжила Молли, решив сразу высказать все накопившиеся мысли. — Возможно, не следует осуждать мистера Осборна? Мы ведь не знаем, на что он потратил деньги: он так добр, что вполне мог кому-то помочь — бедняку, больному или, например, разорившемуся торговцу…
— Не тешьте себя иллюзиями, дорогая, — перебила ее мадам, горько усмехнувшись. — Остальные счета поступили от торговцев с жалобами на неуплату.
Молли на миг растерялась, но быстро сообразила:
— Что, если его оговаривают? Мне доводилось слышать, что в больших городах торговцы обманывают молодых людей.
— До чего же вы добры, дитя! — печально воскликнула миссис Хемли, благодарная девушке пусть за наивную, но искреннюю и горячую поддержку.
— А еще кто-то может злонамеренно вредить Осборну… то есть мистеру Осборну. Простите, что назвала его столь фамильярно.
— Неважно, как вы его назовете, Молли. Главное — то, что вы говорите. Доброе отношение мне как бальзам на душу. Сквайр настолько угрюм, что при виде его мне только хуже. А еще по округе бродят какие-то странные люди, допрашивают арендаторов и возмущаются из-за проданного леса, как будто ждут смерти его хозяина.
— Именно об этом я и говорю! Разве это не дурные люди? И так ли уж трудно дурным людям оговорить мистера Осборна, чтобы погубить?
— Ну как вы не понимаете! Из порочного пытаетесь сделать его слабым.
— Да, возможно, хотя не думаю, что мистер Осборн слаб. Вы же сама, милая миссис Хемли, знаете, насколько он умен. Да и пусть уж лучше будет слабым, чем порочным. Слабый всегда может стать сильным, если захочет, а вот порочный вряд ли способен исправиться.
— Наверное, я сама была очень слабой, — проговорила миссис Хемли, нежно поглаживая кудри девушки. — Сотворила кумира из своего прекрасного Осборна. И вот оказалось, что у кумира глиняные ноги, и он не способен стоять самостоятельно. И это лучшее мнение о его поведении!
Бедный сквайр действительно пребывал в печальном положении: разочарование в сыне, беспокойство за здоровье жены, финансовые затруднения, раздражение бесстыдными происками незнакомцев окончательно испортили его нрав. Он набрасывался на каждого, кто оказывался рядом, а потом сам страдал из-за собственной несдержанности и несправедливости. Старые слуги, возможно, не раз обманывавшие хозяина по мелочам, проявляли ангельское терпение, поскольку прекрасно понимали причину его дурного настроения. Дворецкий, который привык оспаривать каждое распоряжение, теперь незаметно побуждал Молли отведать то блюдо, от которого она только что отказалась, а потом оправдывался:
— Видите ли, мисс, мы с поварихой планируем обед так, чтобы господин хорошо поел. Но когда я подаю вам что-нибудь, а вы говорите: «Нет, спасибо», — он даже не смотрит в эту сторону. Зато если отведаете с удовольствием, то он сначала подождет, потом посмотрит, понюхает, поймет, что голоден, и начнет есть так же естественно, как котенок — мяукать. Вот почему, мисс, я слегка вас подталкиваю и подмигиваю, хотя прекрасно знаю, что это дурная манера.
Во время трапез наедине имя старшего мистера Хемли даже не произносилось. Сквайр что-то спрашивал о жителях Холлингфорда, но ответы почти не слушал, зато каждый день выяснял мнение Молли о состоянии жены. Однако если слышал правду — что миссис Хемли заметно слабеет, — то приходил в ярость. Он не мог и не хотел принимать истинное положение дел. Однажды даже вознамерился отказать от дома мистеру Гибсону, потому что тот настаивал на консультации с доктором Николсом — крупнейшим специалистом графства.
— Глупо считать ее тяжелобольной! Вы же знаете, что это просто хрупкость конституции, которой она всегда отличалась. А если не можете помочь в таком простом случае — никакой боли, только слабость и нервы; да, и не смотрите на меня так! — то лучше вообще откажитесь, и я отвезу ее в Бат или Брайтон. Считаю, что во всем виновата ее тонкая натура!
Однако грубое обветренное лицо сквайра выражало тревогу, несмотря на попытку не слышать шагов судьбы, как сам он однажды выразился, выдав собственные страхи.
Мистер Гибсон ответил очень спокойно:
— Знаю, что визиты вы не запретите, но в следующий раз привезу доктора Николса. А пока будем молить Бога, чтобы мой диагноз оказался ошибочным.
— Не хочу ничего слышать! — воскликнул сквайр. — Конечно, все мы когда-нибудь умрем, и она тоже, но ни один — даже самый умный — доктор в Англии не способен хладнокровно отмерить ей срок жизни. Надеюсь умереть первым, но свалю с ног каждого, кто заявит, что моя смерть близка. К тому же все доктора — невежественные шарлатаны: притворяются всезнайками, а на самом деле ничего не знают. Улыбаетесь? Да ради бога, мне все равно. Если не можете заверить меня, что умру первым, то ни вы, ни доктор Николс не войдете в этот дом, чтобы каркать и пророчить!
Мистер Гибсон уехал с тяжелым сердцем от мысли о скорой кончине миссис Хемли, однако не придал словам сквайра особого значения. И уже совсем о них забыл, когда около девяти часов вечера из Хемли-холла прискакал нарочный с запиской от сквайра:
Дорогой Гибсон!
Ради бога, простите, если был сегодня груб. Ей намного хуже. Приезжайте и проведите у нас ночь. Вызовите Николса и кого угодно еще. Напишите им прежде, чем отправитесь сюда. Может быть, они сумеют помочь. В дни моей молодости много говорили о докторах Витворта, вылечивших больных, от которых отказывались обычные врачи. Может быть, сумеете разыскать? Полностью вам доверяюсь. Иногда думаю, что это кризис и после него наступит улучшение, но решать вам.
P. S. Молли — настоящее сокровище. Да поможет мне Господь!
Разумеется, мистер Гибсон немедленно отправился в поместье, впервые резко оборвав ворчливые жалобы супруги на жизнь, когда мужа вызывают в любое время дня и ночи.
На сей раз все обошлось, приступ удалось купировать, и на пару дней тревога и благодарность сделали сквайра покладистым и тихим, но потом он вернулся к мысли, что жена перенесла кризис и теперь находится на пути к выздоровлению. Однако его ждало разочарование. После консультации с доктором Николсом мистер Гибсон сказал дочери:
— Молли, я написал письма сыновьям миссис Хемли. Тебе известен адрес Осборна?
— Нет, папа. Он в опале. Скорее всего даже сам сквайр не знает. А мадам слишком слаба, чтобы писать.
— Ничего. Вложу его письмо в конверт Роджера. Братья всегда были близки, так что он должен знать. Уверен, что оба приедут, как только получат сообщение о тяжелом состоянии матери. Хочу, чтобы ты рассказала обо всем сквайру, хотя это нелегко, а с мадам поговорю я сам — так, как умею. Если бы мистер Хемли был сейчас дома, сообщил бы и ему, но он выехал в Эшкомб по срочному делу.
— Сквайр глубоко сожалел, что не сможет встретиться с тобой. Но, папа, он придет в ярость! Даже не представляешь, как он зол на Осборна!
Молли долго не решалась передать сквайру слова отца, так как очень боялась вспышки гнева. Ей уже достаточно хорошо были известны отношения в семье, чтобы понимать, что под старомодной вежливостью и приятным гостеприимством хозяина по отношению к гостье скрывается сильная воля и яростный нрав вкупе с упрямством в предрассудками (он называл их взглядами), свойственными тем, кто в молодости и зрелом возрасте общался, главным образом, с себе подобными. День за днем она выслушивала жалобы миссис Хемли на супруга за строжайший запрет появляться дома Осборну и не знала, как сообщить сквайру о том, что письмо с требованием немедленно приехать уже отправлено.
Они по-прежнему обедали с мистером Хемли вдвоем. За столом сквайр старался держаться любезно, поскольку был действительно был глубоко благодарен Молли за то утешение, которое она дарила супруге, даже пытался шутить, однако шутки тонули в молчании и оба забывали улыбаться. Заказывал сквайр и редкие вина, которые гостья совершенно не любила, но пробовала из вежливости. Однажды он заметил, что девушка с удовольствием отведала груши, которых в этом году в его саду созрело мало, и распорядился организовать поиски этого сорта по всей округе. Молли чувствовала, что сквайр очень хорошо к ней относится, однако расположение не уменьшало ужаса от прикосновения к больной для семьи теме. И все же это следовало сделать, причем безотлагательно.
После обеда в камине ярко запылали поленья. Свечи погасли, дверь закрылась, и Молли осталась наедине со сквайром за десертом. Она сидела на своем привычном месте сбоку. Место во главе стола пустовало, но поскольку распоряжений не поступало, тарелка, бокалы, приборы и салфетка сервировались так аккуратно и регулярно, как будто миссис Хемли могла войти в любую минуту. Действительно, порой, когда дверь, через которую она обычно входила, случайно открывалась, Молли невольно оглядывалась, словно ожидала увидеть высокую темную фигуру в элегантном платье из дорогого шелка и мягких кружев, которое миссис Хемли любила надевать по вечерам.
Сегодня Молли с болью осознала, что хозяйка больше никогда не войдет в столовую, и твердо решила передать сообщение отца, однако горло сжалось, а голос вышел из-под контроля. Сквайр встал, подошел к камину и с силой ударил кочергой по большому полену, чтобы то ярче разгорелось. Глядя в его широкую спину, Молли наконец решилась:
— Сегодня перед уходом папа велел передать вам, что написал мистеру Роджеру о том, что ему следует приехать домой. А еще в тот же конверт вложил письмо для мистера Осборна, поскольку не знал его адреса.
Сквайр положил кочергу, медленно выпрямился, но не обернулся, и после продолжительной паузы уточнил:
— Вызвал домой Осборна и Роджера?
— Да, — подтвердила Молли.
После этого наступила бесконечная мертвая тишина. Сквайр сложил ладони на высокой каминной полке и замер, согнувшись над огнем. Потом, вдруг резко повернувшись, с обычной яростью в голосе едва ли не прошипел: